Но, увы, мятущееся материнское сердце не знает слова «ждите». Оно видит только клинок, занесенный над любимыми, и стремится как можно скорее щитом отвести удар.
Эва положила на стол чертеж и долго разглядывала его.
— Если крепость построена еще до прихода венгров, — заговорила она наконец, подняв голову, — то нынешние ее обитатели понятия не имеют, что под нею вырыто. Вот церковь. Отсюда идут три подземных хода. Их могли, конечно, разрушить ядрами. Но вот четвертый ход. Он ведет к теперешнему дворцу и проложен в стороне от остальных. Его не могли обнаружить в те времена, когда строили Шандоровскую башню. То ли знали о нем, то ли нет. Где вход в него, Миклош? — Она придвинула чертеж к Миклошу.
— Вход около печей, где обжигают кирпичи, — ответил юноша, рассматривая чертеж.
— А там есть такие печи? — спросила Эва у капитана.
— Есть, — ответил Салкаи. — К северо-востоку от крепости.
Юноша разбирал крохотные буковки:
— «К северо-востоку — печи для обжига кирпичей. Плоский круглый камень в десяти шагах от орехового дерева, к югу. Там вход».
— А есть там ореховое дерево? — спросила снова гостья.
— Право, не помню, — ответил Салкаи. — Я ездил туда только раз в жизни, еще во времена Перени.
— А печь для обжига кирпичей далеко от крепости?
— Недалеко, минут пятнадцать ходу, а может, и того не будет.
— Стало быть, и там стоят турки?
— Там, должно быть, стоит турецкий обоз, пастухи и всякий прочий люд.
— А вы, ваша милость, можете дать нам какую-нибудь турецкую одежду?
— Могу.
— Нет ли у вас плаща, какие носят дэли?
— Есть, но только один. Да и то разорван сверху донизу.
— Я зашью, — ответила Эва. — Однажды я уже путешествовала, переодевшись дэли. Вот уж не думала, не гадала, что мне это когда-нибудь пригодится! — Она задумалась, склонив голову на руку. — А ведь как знать, будет ли здесь лазутчик через неделю! Может быть, он запоздает. Может, его убьют…
— Да, лазутчикам всегда грозит смерть.
Эва вскочила.
— Нет, нет, мне некогда даже плащ зашить, мне нельзя дольше ждать! Так будет лучше. Благодарю вас за гостеприимство! — И она протянула руку капитану.
— Да что вы…
— Мы отправляемся немедленно.
Капитан встал и загородил дверь.
— Этого я не могу допустить! Этак, очертя голову, только мошки летят на огонь… Я бы век корил себя!
Эва, тяжело вздохнув, опять опустилась в кресло.
— Вы правы. Мы должны поступить иначе, что-нибудь придумать, чтобы нас не схватили.
Господин Балаж тоже присел.
— В том-то и дело, — подтвердил он. — Если представится хоть малейшая возможность, я отпущу вашу милость.
2
К северо-востоку от Эгерской крепости высится гора Эгед. Полагалось бы именовать ее горой святой Эгиды или святой Эдеды, но название это венграм пришлось не по вкусу, и гору поныне зовут Эгед. Стоит она на таком же расстоянии от Эгера, как гора Геллерт от Кебаньи, только Эгед и выше и величавей.
Выпусти какой-нибудь силач из Эгерской крепости в сторону горы Эгед стрелу, оперенную гусиным пером, перелетела бы та стрела через холм, где рычат турецкие пушки, и упала бы в долину, где кишит разношерстный лагерный сброд. Там расположились купцы, барышники, цирюльники, дервиши, знахари, точильщики, продавцы шербета и халвы, канатные плясуны, торговцы невольниками, старьевщики, цыгане и прочий люд. Днем они ходят в лагерь торговать, менять, подбирать всякий ненужный хлам, увеселять народ, гадать, воровать, обманывать — словом, промышлять.
Второго октября, через трое суток после приступа, который состоялся в Михайлов день, со стороны Тарканьского леса прибыл верхом молодой дэли. Он был в аттиле, узких штанах, желтых башмаках и плаще из верблюжьей шерсти. Вместо чалмы, как это принято у дэли, голову его покрывал капюшон плаща. За поясом заткнуто было множество кончаров, через плечо висели лук и колчан. Дэли гнал впереди себя закованного в цепи венгерского юношу. А юноша погонял вола. Видно было, что и юноша и вол — добыча дэли.
В этих краях повсюду были разбросаны виноградники, но в ту осень венгры не собирали виноград. Зато повсюду хозяйничали турки. Куда ни глянь, везде в виноградниках мелькают тюрбаны и меховые колпаки.
Некоторые кричали молодому дэли:
— Хороша у тебя добыча! Где ты разжился?
Но дэли был занят, подгоняя своего невольника, а тот яростно погонял вола, и оба не отвечали на вопросы.
Дэли не кто иной, как Эва. Невольник — Миклош.
Караульных нет нигде. А если и есть, то все они пасутся в виноградниках. Да и к чему сейчас караульные! Противник заперт в крепости.
Эва Борнемисса безо всяких помех въехала в долину, где обжигали когда-то кирпич, а сейчас стояло скопище пестрых и грязных шатров. Сразу ее окружили галдящие цыганята и тявкающие псы. Вскоре сквозь толпу пробились купцы.
— Продай мальчика. Сколько возьмешь?
— Даю пятьдесят пиастров.
— Даю шестьдесят курушей.
— Семьдесят.
— Дам за вола двадцать пиастров.
— Дам тридцать.
— Сорок…
Но дэли и бровью не повел. Пикой защищал то вола, то юношу. В руке невольника была длинная ветка.
Они спустились со склона, засаженного виноградниками, в долину, к печам. Тут еще живописнее картина. Цыгане наспех сложили себе жилище из кирпичей, крыши соорудили из парусины и веток. Несколько цыганских семейств приютились даже в печах для обжига кирпичей. Жарят, варят, греются под лучами осеннего солнца.
Старое ореховое дерево цело и невредимо. Под ним расположился какой-то барышник. Эва отсчитала десять шагов к югу от дерева и посмотрела туда. Там как раз устроили загон для лошадей. А около загона четырехугольный шатер барышника, на котором турецкими буквами было написано изречение из Корана: «Факри — фахри».
Турецкие купцы никогда не указывают свое имя на дверях лавки — они пишут несколько слов из Корана.
Эва наконец приметила камень. Некогда это был мельничный жернов. Давно он, видно, лежит здесь — так глубоко врос в землю, что только половина его высовывается наружу. Из отверстия посередине жернова тянется вверх высокая трава, а вокруг он пророс мхом.
Эва поставила своего невольника и вола у конского загона, пику вонзила в дыру жернова.
К ней, кланяясь, подошел купец.
— Почем продаешь невольника? — спросил он, поглаживая бороду.
Эва прикинулась немой: указала на губы и сделала отрицательный жест.
Немой солдат не редкость. Увидев безусого и безбородого немого ратника, турок сразу понимает, что перед ним человек, который не в военное время живет подаянием.
Грек заговорил:
— Тридцать пиастров.
Эва кивком головы дала понять, что продается только вол.
Грек оглядел вола со всех сторон, потрогал грудь, похлопал по крупу и предложил другую цену:
— Двадцать пиастров.
Эва покачала головой.
Купец предложил тридцать, потом тридцать пять пиастров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
Эва положила на стол чертеж и долго разглядывала его.
— Если крепость построена еще до прихода венгров, — заговорила она наконец, подняв голову, — то нынешние ее обитатели понятия не имеют, что под нею вырыто. Вот церковь. Отсюда идут три подземных хода. Их могли, конечно, разрушить ядрами. Но вот четвертый ход. Он ведет к теперешнему дворцу и проложен в стороне от остальных. Его не могли обнаружить в те времена, когда строили Шандоровскую башню. То ли знали о нем, то ли нет. Где вход в него, Миклош? — Она придвинула чертеж к Миклошу.
— Вход около печей, где обжигают кирпичи, — ответил юноша, рассматривая чертеж.
— А там есть такие печи? — спросила Эва у капитана.
— Есть, — ответил Салкаи. — К северо-востоку от крепости.
Юноша разбирал крохотные буковки:
— «К северо-востоку — печи для обжига кирпичей. Плоский круглый камень в десяти шагах от орехового дерева, к югу. Там вход».
— А есть там ореховое дерево? — спросила снова гостья.
— Право, не помню, — ответил Салкаи. — Я ездил туда только раз в жизни, еще во времена Перени.
— А печь для обжига кирпичей далеко от крепости?
— Недалеко, минут пятнадцать ходу, а может, и того не будет.
— Стало быть, и там стоят турки?
— Там, должно быть, стоит турецкий обоз, пастухи и всякий прочий люд.
— А вы, ваша милость, можете дать нам какую-нибудь турецкую одежду?
— Могу.
— Нет ли у вас плаща, какие носят дэли?
— Есть, но только один. Да и то разорван сверху донизу.
— Я зашью, — ответила Эва. — Однажды я уже путешествовала, переодевшись дэли. Вот уж не думала, не гадала, что мне это когда-нибудь пригодится! — Она задумалась, склонив голову на руку. — А ведь как знать, будет ли здесь лазутчик через неделю! Может быть, он запоздает. Может, его убьют…
— Да, лазутчикам всегда грозит смерть.
Эва вскочила.
— Нет, нет, мне некогда даже плащ зашить, мне нельзя дольше ждать! Так будет лучше. Благодарю вас за гостеприимство! — И она протянула руку капитану.
— Да что вы…
— Мы отправляемся немедленно.
Капитан встал и загородил дверь.
— Этого я не могу допустить! Этак, очертя голову, только мошки летят на огонь… Я бы век корил себя!
Эва, тяжело вздохнув, опять опустилась в кресло.
— Вы правы. Мы должны поступить иначе, что-нибудь придумать, чтобы нас не схватили.
Господин Балаж тоже присел.
— В том-то и дело, — подтвердил он. — Если представится хоть малейшая возможность, я отпущу вашу милость.
2
К северо-востоку от Эгерской крепости высится гора Эгед. Полагалось бы именовать ее горой святой Эгиды или святой Эдеды, но название это венграм пришлось не по вкусу, и гору поныне зовут Эгед. Стоит она на таком же расстоянии от Эгера, как гора Геллерт от Кебаньи, только Эгед и выше и величавей.
Выпусти какой-нибудь силач из Эгерской крепости в сторону горы Эгед стрелу, оперенную гусиным пером, перелетела бы та стрела через холм, где рычат турецкие пушки, и упала бы в долину, где кишит разношерстный лагерный сброд. Там расположились купцы, барышники, цирюльники, дервиши, знахари, точильщики, продавцы шербета и халвы, канатные плясуны, торговцы невольниками, старьевщики, цыгане и прочий люд. Днем они ходят в лагерь торговать, менять, подбирать всякий ненужный хлам, увеселять народ, гадать, воровать, обманывать — словом, промышлять.
Второго октября, через трое суток после приступа, который состоялся в Михайлов день, со стороны Тарканьского леса прибыл верхом молодой дэли. Он был в аттиле, узких штанах, желтых башмаках и плаще из верблюжьей шерсти. Вместо чалмы, как это принято у дэли, голову его покрывал капюшон плаща. За поясом заткнуто было множество кончаров, через плечо висели лук и колчан. Дэли гнал впереди себя закованного в цепи венгерского юношу. А юноша погонял вола. Видно было, что и юноша и вол — добыча дэли.
В этих краях повсюду были разбросаны виноградники, но в ту осень венгры не собирали виноград. Зато повсюду хозяйничали турки. Куда ни глянь, везде в виноградниках мелькают тюрбаны и меховые колпаки.
Некоторые кричали молодому дэли:
— Хороша у тебя добыча! Где ты разжился?
Но дэли был занят, подгоняя своего невольника, а тот яростно погонял вола, и оба не отвечали на вопросы.
Дэли не кто иной, как Эва. Невольник — Миклош.
Караульных нет нигде. А если и есть, то все они пасутся в виноградниках. Да и к чему сейчас караульные! Противник заперт в крепости.
Эва Борнемисса безо всяких помех въехала в долину, где обжигали когда-то кирпич, а сейчас стояло скопище пестрых и грязных шатров. Сразу ее окружили галдящие цыганята и тявкающие псы. Вскоре сквозь толпу пробились купцы.
— Продай мальчика. Сколько возьмешь?
— Даю пятьдесят пиастров.
— Даю шестьдесят курушей.
— Семьдесят.
— Дам за вола двадцать пиастров.
— Дам тридцать.
— Сорок…
Но дэли и бровью не повел. Пикой защищал то вола, то юношу. В руке невольника была длинная ветка.
Они спустились со склона, засаженного виноградниками, в долину, к печам. Тут еще живописнее картина. Цыгане наспех сложили себе жилище из кирпичей, крыши соорудили из парусины и веток. Несколько цыганских семейств приютились даже в печах для обжига кирпичей. Жарят, варят, греются под лучами осеннего солнца.
Старое ореховое дерево цело и невредимо. Под ним расположился какой-то барышник. Эва отсчитала десять шагов к югу от дерева и посмотрела туда. Там как раз устроили загон для лошадей. А около загона четырехугольный шатер барышника, на котором турецкими буквами было написано изречение из Корана: «Факри — фахри».
Турецкие купцы никогда не указывают свое имя на дверях лавки — они пишут несколько слов из Корана.
Эва наконец приметила камень. Некогда это был мельничный жернов. Давно он, видно, лежит здесь — так глубоко врос в землю, что только половина его высовывается наружу. Из отверстия посередине жернова тянется вверх высокая трава, а вокруг он пророс мхом.
Эва поставила своего невольника и вола у конского загона, пику вонзила в дыру жернова.
К ней, кланяясь, подошел купец.
— Почем продаешь невольника? — спросил он, поглаживая бороду.
Эва прикинулась немой: указала на губы и сделала отрицательный жест.
Немой солдат не редкость. Увидев безусого и безбородого немого ратника, турок сразу понимает, что перед ним человек, который не в военное время живет подаянием.
Грек заговорил:
— Тридцать пиастров.
Эва кивком головы дала понять, что продается только вол.
Грек оглядел вола со всех сторон, потрогал грудь, похлопал по крупу и предложил другую цену:
— Двадцать пиастров.
Эва покачала головой.
Купец предложил тридцать, потом тридцать пять пиастров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143