Да и деньги я ему привез.
— Деньги? — удивилась Эва.
— Говорили, он нуждается в деньгах. Едет в Эгер и продает кое-какие серебряные и золотые вещички.
— Да ведь у нас почти и нет ничего.
— Я очень люблю перстни.
И он показал свою левую руку: на ней сверкали перстни один прекраснее другого. Может быть, и на правой руке пальцы были унизаны кольцами, но правую обтягивала замшевая перчатка, и поэтому не было ничего видно.
Незнакомец продолжал:
— Говорят, у него есть одно великолепное кольцо.
— Есть, — ответила Эва, улыбнувшись.
— С полумесяцем?
— И со звездами.
— Полумесяц топазовый?
— А звезды алмазные. Но откуда вы все это знаете?
— Нельзя ли мне взглянуть на кольцо? — Голос гостя задрожал.
— Нет, — ответила Эва. — Муж всегда носит его в кармане. Это какое-то счастливое кольцо, оно принадлежало турку.
Янчика бренчал в саду своей саблей. Он одним махом очутился на лестнице и, увидев незнакомца, взглянул на него с ребяческим удивлением.
— Поздоровайся с дядей, как положено, — сказала мать с улыбкой.
— Это чей мальчик? Сын господина лейтенанта? — спросил незнакомец. — Но к чему я спрашиваю! Вылитый отец!
Он привлек к себе ребенка, поцеловал его.
Какое-то неприятное чувство шевельнулось у Эвы, но через мгновение она уже забыла о нем.
— А когда же мы купим трубу? — приставал к матери мальчик.
— Разрешите мне купить ему трубу, — с готовностью предложил школяр. — Мне все равно придется завернуть на ярмарку. Я отведу Янчи и к моему вознице, покажу ему жеребеночка.
— Пусть будет по-вашему, — согласилась мать. — Вот вам динар, купите ему трубу. Но хорошенько смотрите за ним, Миклош! А ты, Янчика… ты ведь знаешь, что сказал отец. — Она обернулась к Тамашу Балогу и, печально улыбнувшись, добавила: — Он наказал нам беречь ребенка как зеницу ока.
Янчика, прыгая от радости, отправился со школяром на ярмарку.
Мать крикнула им вдогонку:
— Миклош, гуляйте возле церкви! Мы сейчас тоже пойдем туда.
Она еще вчера собиралась на ярмарку, хотела приобрести кое-какие мелочи у приезжих венских купцов.
Господин Тамаш Балог рассеянно вертел в руке шляпу, понуро глядя в сад.
— Какие вести из Солнока? — спросила Эва; глаза ее были полны тревоги. — Ведь правда, туркам его не взять?
— Я тоже так думаю, — небрежно ответил Тамаш Балог.
— Муж сказал мне на прощанье, что нынче турки вряд ли попадут под Эгер. Солнок очень укрепили в прошлом году. Он сильнее Эгера.
— Гораздо сильнее.
— Но пусть Эгер не так укреплен, зато его будет защищать вся Верхняя Венгрия.
Господин Тамаш Балог кисло улыбнулся.
— Скажите, а есть у вас какой-нибудь портрет вашего супруга, господина лейтенанта?
— Конечно, есть, — ответила Эва. — В прошлом году написал немецкий художник.
— Не будете ли вы так любезны, ваша милость, показать мне портрет? Я много доброго слышал о витязе Борнемиссе. Хотелось бы посмотреть на него.
— Разве вы не знакомы? — удивленно спросила Эва.
— Когда-то были знакомы, да уж давно не встречались.
Хозяйка ввела гостя в комнату. Там стоял полумрак и приятно пахло лавандой. Эва отворила ставни. Видно было, что это гостиная. На полу — турецкие ковры. У стены — диван, покрытый медвежьей шкурой. Возле окна — конторка и книжный шкаф, а в нем не меньше сотни книг в кожаных переплетах. На стене — портреты. Портрет старика Цецеи в шлеме, писанный в ту пору, когда у него волосы были еще черные; портрет косоглазой жены Цецеи в шали, расшитой золотом. Потом пожелтевшее изображение Христа в ореховой раме; дальше — шаловливое личико девушки, очень похожей на хозяйку дома, и рядом портрет Гергея Борнемиссы. Тонкие черты смуглого, как у цыгана, лица. Большие глаза светятся умом и юношеским задором. Усы подкручены, подбородок окаймлен круглой, мягкой бородкой. Волосы отпущены до плеч.
С интересом разглядывая портрет, Тамаш Балог кивал головой.
— Бравый, красивый мужчина! Сколько же ему лет?
— Двадцать шесть.
— И у вас такой большой сын?
— Мы уже восемь лет женаты, — с улыбкой ответила молодая женщина. — Совсем еще детьми поженились.
Господин Тамаш снова взглянул на портрет.
— А правда, что господин витязь бывал в Константинополе?
— Конечно, правда. Я тоже была с ним.
— Есть у меня знакомый турок, он рассказывал о нем. Мэндэ-бей. Огромный такой мужчина. Ваш супруг оказал ему однажды большую любезность.
— Мэндэ-бей? Никогда не слышала этого имени.
— Может быть, ваш супруг поминал Хайвана? Прежде этого турка звали Хайваном.
Эва улыбнулась.
— Хайван? Как же не знать? Я тоже видела его.
Тамаш Балог еще раз устремил взгляд на портрет, долго смотрел на него, насупившись и молча кивая головой, словно прощался с ним. Потом поклонился и, пятясь назад, вышел.
Снова в сердце Эвы зашевелилось тягостное чувство. Такое же, как в ту минуту, когда Тамаш Балог прикоснулся к ее ребенку. Тем не менее она проводила гостя до самой лестницы веранды.
Он шел все время по правую руку от нее. Так идут обычно крестьяне. На прощанье отвесил глубокий поклон, что свидетельствовало о благородных манерах. Из дверей вышел пятясь — на турецкий лад.
Эву что-то беспокоило, но она стала корить себя за это: «Нехорошо думать дурно о несчастном! Он одноглазый, потому и взгляд у него какой-то змеиный».
Она снова села за шитье и запела, чтобы отогнать тревогу. В саду пела служанка — Эва подхватила ту же песню. Потом проворными пальчиками начала пришивать пуговицы к вишневому шелковому костюму. В одном месте распоролся шов. Она стала искать красные шелковые нитки.
Но посетитель все не выходил у нее из головы.
«Кто этот человек? — размышляла она, опустив шитье на колени. — О кольце спрашивал, рассматривал портрет… Упоминал о Хайване… Ушел на турецкий манер… Кто этот человек?..»
Побледнев, она смотрела невидящим взглядом на запертые ворота, силясь что-то вспомнить. Теперь уже и лицо пришельца показалось ей знакомым. Но где же она видела его? Потом пришла в голову мысль о кольце. Гергей сказал, что возьмет кольцо с собой. Сказал шутя и сунул в карман будничной поддевки. Взял ли он эту поддевку с собой?
Она поспешно подошла к сундуку. Раскидала, разбросала всю одежду. Поддевка здесь. Дотронулась до кармана — и нащупала что-то твердое. Кольцо! Кольцо! И даже не завернуто в бумажку.
И вдруг, словно молния, прорезавшая тучу, в голове ее мелькнуло имя. Она ударила себя по лбу: Юмурджак!
Тут как раз вернулась из сада служанка. Видит, что хозяйка лежит у сундука среди раскиданных платьев, в лице ни кровинки, глаза обведены темными кругами.
— Ваша милость!
Нет ответа.
Служанка озирается, вбегает в другую комнату. Грабитель, что ли, здесь побывал? Ведь только в прошлую субботу среди бела дня ограбили прянишника Боту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
— Деньги? — удивилась Эва.
— Говорили, он нуждается в деньгах. Едет в Эгер и продает кое-какие серебряные и золотые вещички.
— Да ведь у нас почти и нет ничего.
— Я очень люблю перстни.
И он показал свою левую руку: на ней сверкали перстни один прекраснее другого. Может быть, и на правой руке пальцы были унизаны кольцами, но правую обтягивала замшевая перчатка, и поэтому не было ничего видно.
Незнакомец продолжал:
— Говорят, у него есть одно великолепное кольцо.
— Есть, — ответила Эва, улыбнувшись.
— С полумесяцем?
— И со звездами.
— Полумесяц топазовый?
— А звезды алмазные. Но откуда вы все это знаете?
— Нельзя ли мне взглянуть на кольцо? — Голос гостя задрожал.
— Нет, — ответила Эва. — Муж всегда носит его в кармане. Это какое-то счастливое кольцо, оно принадлежало турку.
Янчика бренчал в саду своей саблей. Он одним махом очутился на лестнице и, увидев незнакомца, взглянул на него с ребяческим удивлением.
— Поздоровайся с дядей, как положено, — сказала мать с улыбкой.
— Это чей мальчик? Сын господина лейтенанта? — спросил незнакомец. — Но к чему я спрашиваю! Вылитый отец!
Он привлек к себе ребенка, поцеловал его.
Какое-то неприятное чувство шевельнулось у Эвы, но через мгновение она уже забыла о нем.
— А когда же мы купим трубу? — приставал к матери мальчик.
— Разрешите мне купить ему трубу, — с готовностью предложил школяр. — Мне все равно придется завернуть на ярмарку. Я отведу Янчи и к моему вознице, покажу ему жеребеночка.
— Пусть будет по-вашему, — согласилась мать. — Вот вам динар, купите ему трубу. Но хорошенько смотрите за ним, Миклош! А ты, Янчика… ты ведь знаешь, что сказал отец. — Она обернулась к Тамашу Балогу и, печально улыбнувшись, добавила: — Он наказал нам беречь ребенка как зеницу ока.
Янчика, прыгая от радости, отправился со школяром на ярмарку.
Мать крикнула им вдогонку:
— Миклош, гуляйте возле церкви! Мы сейчас тоже пойдем туда.
Она еще вчера собиралась на ярмарку, хотела приобрести кое-какие мелочи у приезжих венских купцов.
Господин Тамаш Балог рассеянно вертел в руке шляпу, понуро глядя в сад.
— Какие вести из Солнока? — спросила Эва; глаза ее были полны тревоги. — Ведь правда, туркам его не взять?
— Я тоже так думаю, — небрежно ответил Тамаш Балог.
— Муж сказал мне на прощанье, что нынче турки вряд ли попадут под Эгер. Солнок очень укрепили в прошлом году. Он сильнее Эгера.
— Гораздо сильнее.
— Но пусть Эгер не так укреплен, зато его будет защищать вся Верхняя Венгрия.
Господин Тамаш Балог кисло улыбнулся.
— Скажите, а есть у вас какой-нибудь портрет вашего супруга, господина лейтенанта?
— Конечно, есть, — ответила Эва. — В прошлом году написал немецкий художник.
— Не будете ли вы так любезны, ваша милость, показать мне портрет? Я много доброго слышал о витязе Борнемиссе. Хотелось бы посмотреть на него.
— Разве вы не знакомы? — удивленно спросила Эва.
— Когда-то были знакомы, да уж давно не встречались.
Хозяйка ввела гостя в комнату. Там стоял полумрак и приятно пахло лавандой. Эва отворила ставни. Видно было, что это гостиная. На полу — турецкие ковры. У стены — диван, покрытый медвежьей шкурой. Возле окна — конторка и книжный шкаф, а в нем не меньше сотни книг в кожаных переплетах. На стене — портреты. Портрет старика Цецеи в шлеме, писанный в ту пору, когда у него волосы были еще черные; портрет косоглазой жены Цецеи в шали, расшитой золотом. Потом пожелтевшее изображение Христа в ореховой раме; дальше — шаловливое личико девушки, очень похожей на хозяйку дома, и рядом портрет Гергея Борнемиссы. Тонкие черты смуглого, как у цыгана, лица. Большие глаза светятся умом и юношеским задором. Усы подкручены, подбородок окаймлен круглой, мягкой бородкой. Волосы отпущены до плеч.
С интересом разглядывая портрет, Тамаш Балог кивал головой.
— Бравый, красивый мужчина! Сколько же ему лет?
— Двадцать шесть.
— И у вас такой большой сын?
— Мы уже восемь лет женаты, — с улыбкой ответила молодая женщина. — Совсем еще детьми поженились.
Господин Тамаш снова взглянул на портрет.
— А правда, что господин витязь бывал в Константинополе?
— Конечно, правда. Я тоже была с ним.
— Есть у меня знакомый турок, он рассказывал о нем. Мэндэ-бей. Огромный такой мужчина. Ваш супруг оказал ему однажды большую любезность.
— Мэндэ-бей? Никогда не слышала этого имени.
— Может быть, ваш супруг поминал Хайвана? Прежде этого турка звали Хайваном.
Эва улыбнулась.
— Хайван? Как же не знать? Я тоже видела его.
Тамаш Балог еще раз устремил взгляд на портрет, долго смотрел на него, насупившись и молча кивая головой, словно прощался с ним. Потом поклонился и, пятясь назад, вышел.
Снова в сердце Эвы зашевелилось тягостное чувство. Такое же, как в ту минуту, когда Тамаш Балог прикоснулся к ее ребенку. Тем не менее она проводила гостя до самой лестницы веранды.
Он шел все время по правую руку от нее. Так идут обычно крестьяне. На прощанье отвесил глубокий поклон, что свидетельствовало о благородных манерах. Из дверей вышел пятясь — на турецкий лад.
Эву что-то беспокоило, но она стала корить себя за это: «Нехорошо думать дурно о несчастном! Он одноглазый, потому и взгляд у него какой-то змеиный».
Она снова села за шитье и запела, чтобы отогнать тревогу. В саду пела служанка — Эва подхватила ту же песню. Потом проворными пальчиками начала пришивать пуговицы к вишневому шелковому костюму. В одном месте распоролся шов. Она стала искать красные шелковые нитки.
Но посетитель все не выходил у нее из головы.
«Кто этот человек? — размышляла она, опустив шитье на колени. — О кольце спрашивал, рассматривал портрет… Упоминал о Хайване… Ушел на турецкий манер… Кто этот человек?..»
Побледнев, она смотрела невидящим взглядом на запертые ворота, силясь что-то вспомнить. Теперь уже и лицо пришельца показалось ей знакомым. Но где же она видела его? Потом пришла в голову мысль о кольце. Гергей сказал, что возьмет кольцо с собой. Сказал шутя и сунул в карман будничной поддевки. Взял ли он эту поддевку с собой?
Она поспешно подошла к сундуку. Раскидала, разбросала всю одежду. Поддевка здесь. Дотронулась до кармана — и нащупала что-то твердое. Кольцо! Кольцо! И даже не завернуто в бумажку.
И вдруг, словно молния, прорезавшая тучу, в голове ее мелькнуло имя. Она ударила себя по лбу: Юмурджак!
Тут как раз вернулась из сада служанка. Видит, что хозяйка лежит у сундука среди раскиданных платьев, в лице ни кровинки, глаза обведены темными кругами.
— Ваша милость!
Нет ответа.
Служанка озирается, вбегает в другую комнату. Грабитель, что ли, здесь побывал? Ведь только в прошлую субботу среди бела дня ограбили прянишника Боту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143