Наполовину разделавшись с супом, она подала к столу закуску: хрустящую жареную рыбу.
— Морской окунь, — сказала она.
Такое не подавали «У Ирландца Билли» в Чикаго. А жаль.
Вторым блюдом оказалась порция риса со специями и луком с помидорами, и ломтиками нежного белого мяса.
— Краб? — спросил я, улыбнувшись.
— Ваш враг, — сказала она. — Я подумала, вам захочется одержать над ним победу.
Я попробовал и сказал:
— Его вкус в сто раз лучше, чем вид.
Она попробовала сама, а потом посмотрела на меня изучающим взглядом; ее большие, с длинными ресницами глаза стали задумчивыми.
— Вы не похожи на человека, который чего-то боится. Почему же такое маленькое создание так действует на такого большого мужчину, как вы?
Я пожал плечами и отхлебнул из своей чашки чаю со льдом.
— Я скажу вам позже, Марджори. Не сейчас, когда мы едим.
Она кивнула, глядя к себе в тарелку; на лице у нее появилось виноватое выражение. Я не хотел, чтобы оно было таким.
— Ой, Марджори, это не тайна, — просто неподходящая тема для разговора за столом. О'кей?
Она снова улыбнулась: «О'кей».
Я попросил ее рассказать о себе, о своей семье. Оказалось, что и ее отец, и мать много лет работали в домах богатых белых вроде Оукса.
— Мой отец... на самом деле не отец мне, — сказала она. — Я люблю его, но... он женился на моей матери, когда она была беременна мной. Мой настоящий отец — какой-то богатый белый человек. Я не знаю, кто он, и я никогда не узнаю этого. Но поэтому я и выгляжу вот так. У мамы тоже светловатая кожа. Папа... тоже не очень темный, поэтому мы живем «по эту сторону стены».
— По эту сторону стены?
— В Грант-таун бетонная стена отделяет нас, мулатов, от тех, кто темнее.
— И на социальной лестнице вы тоже стоите выше, как я понимаю?
Она кивнула.
— У нас хороший дом. Два этажа. Нет электричества и водопровода, и в нем не так удобно, как в «Вестбурне», но, все равно, он довольно милый.
— Вы говорили, у вас есть брат, которого вы хотите послать в колледж.
— У меня две сестры, старшая и младшая. Мэйбл замужем и торгует шляпами на рынке. Милли — горничная в «Б. К.».
— Хотел бы я с ними встретиться...
Она засмеялась и продолжила есть, но почему-то, несмотря на ее раскованность, я почувствовал, что ей не очень-то хотелось бы, чтобы я встречался с ее родственниками.
Я закончил есть второе; мой желудок воспринял его с удовлетворением. Я смотрел, как она маленькими кусочками доедает свою порцию, и думал о том, как она рассказывала о себе, как откровенна была со мной.
— В прошлом году в это время, — сказал я ей, — я был на острове Гуадалканал.
Она наклонила голову.
— Я читала о нем в газетах. Вы были солдатом?
— Моряком. Я был в патруле, и нас отрезали от нашего экипажа. Мы отражали атаки японцев весь день и всю ночь, лежа в песочной воронке от мины. Некоторые из нас погибли, некоторые выжили. Те, кто выжил, были... искалечены. Не обязательно физически. Понимаете?
Она кивнула.
— Этот остров, Гуадалканал, похож на наш. Тоже тропический остров.
— Да.
Она улыбнулась очень нежно.
— И там тоже были крабы...
Я засмеялся и постучал вилкой о свою пустую тарелку.
— Носились вокруг нас как отвратительные бейсбольные перчатки с ногами. Много ног.
— Ну, вы съели его. Вашего врага.
Я дотронулся до ее руки.
— Благодаря вам.
Ее рука была теплой, как ее улыбка.
— Теперь — десерт.
Она прошла на кухню, одела на руку кухонную рукавицу и вынула из духовки противень с двумя большими чашками, наверху которых был крем.
Скоро моя чашка вместе со своим оранжевым, с коричневой корочкой содержимым стояла передо мной; стелящийся, поднимающийся вверх пар манил меня своим ароматом, как танцующая арабская девушка.
Когда я сломал корочку ложкой, из-под нее брызнула оранжево-белая жидкость.
— Кокосовое суфле, — сказала Марджори, очевидно гордая собой. — Осторожно, оно горячее.
Конечно, но ведь это было так вкусно: вкус сладкого суфле с кокосовым молоком, мякотью банана и апельсина и ромом до сих пор у меня на губах...
— Я добавила сюда «Желтой птицы», — сказала она, пробуя суфле.
— Здесь что, еще и птицы?
Она музыкально рассмеялась.
— Нет, «Желтая птица» — это коктейль, смесь бананового ликера и апельсинового сока с вином. Я добавила все это в мое суфле.
— Вы уверены, что не вы готовите в «Вестбурне»?
— Уверена. Их кухарка готовит во много раз лучше меня. Но все же не так хорошо, как моя мама.
После ужина мы сидели на крыльце ее коттеджа и смотрели, как обрушивается на берег прилив и мерцает вода. Мы сидели рядом, но не касались друг друга. Луна выглядела нереальной, похожей на обломок кочерги; казалось, ее можно было сорвать рукой с чистого темно-синего неба. Очень мало звезд подмигивало нам в эту ночь. Линия горизонта казалась бесконечно далекой, хотя я и понимал, что вокруг Нью-Провиденс разбросано бесчисленное количество островов Багамского архипелага с сотнями таких же прекрасных пляжей с белым песком. Но почему-то этот пляж казался мне единственным. На всей Земле.
— Натан, знаете, что беспокоит меня...
— Что? Я что-нибудь не так сказал или сделал?
— Нет! Нет. Кое-что о сэре Гарри.
Она смотрела себе на колени; наверное, она сняла все свои нижние юбки, когда ходила в ванную после ужина, потому что сейчас на ней было синее с белым платье.
— Сэр Гарри вел себя... очень странно... примерно за месяц до своей смерти.
— Странно?
— Он вдруг стал принимать меры предосторожности. Как будто боялся чего-то.
Я засмеялся:
— Ну да, меры предосторожности: спать при открытых окнах.
— Знаю, знаю. Но все же... Он никогда не поступал так раньше.
— Как?
Она вздохнула и задумалась. Бусинки на ее деревянном ожерелье чуть загремели.
— Одну ночь он спал в одной комнате, следующую — в другой, потом — в третьей и так далее. Всегда в разных комнатах.
— Ну... это, конечно, немного странно, но я не думаю, что это обязательно было мерой предосторожности.
— Может быть, но он всегда клал под подушку заряженный пистолет. Это как, тоже не мера предосторожности?
Я выпрямился.
— Да, конечно, вы правы. Это уж — точно мера предосторожности. Что стало с этим пистолетом?
Она пожала плечами.
— Не знаю. Я видела его на тумбочке в ночь убийства, когда клала пижаму на кровать. Тогда я видела его в последний раз.
— Господи! Это может быть очень важным, Марджори. Что это был за пистолет?
— О, я не знаю. Я плохо разбираюсь в оружии... Я ничего не знаю о пистолетах.
— Это был автоматический пистолет или револьвер?
— А какая разница?
Я кратко объяснил ей.
— Револьвер, — сказала она.
— Калибр?
Она задумалась, потом показала двумя пальцами: 6 дюймов.
— Значит, примерно 38 калибр. Вам надо рассказать о пистолете полковнику Линдопу.
— Я уже сказала ему.
— А, хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
— Морской окунь, — сказала она.
Такое не подавали «У Ирландца Билли» в Чикаго. А жаль.
Вторым блюдом оказалась порция риса со специями и луком с помидорами, и ломтиками нежного белого мяса.
— Краб? — спросил я, улыбнувшись.
— Ваш враг, — сказала она. — Я подумала, вам захочется одержать над ним победу.
Я попробовал и сказал:
— Его вкус в сто раз лучше, чем вид.
Она попробовала сама, а потом посмотрела на меня изучающим взглядом; ее большие, с длинными ресницами глаза стали задумчивыми.
— Вы не похожи на человека, который чего-то боится. Почему же такое маленькое создание так действует на такого большого мужчину, как вы?
Я пожал плечами и отхлебнул из своей чашки чаю со льдом.
— Я скажу вам позже, Марджори. Не сейчас, когда мы едим.
Она кивнула, глядя к себе в тарелку; на лице у нее появилось виноватое выражение. Я не хотел, чтобы оно было таким.
— Ой, Марджори, это не тайна, — просто неподходящая тема для разговора за столом. О'кей?
Она снова улыбнулась: «О'кей».
Я попросил ее рассказать о себе, о своей семье. Оказалось, что и ее отец, и мать много лет работали в домах богатых белых вроде Оукса.
— Мой отец... на самом деле не отец мне, — сказала она. — Я люблю его, но... он женился на моей матери, когда она была беременна мной. Мой настоящий отец — какой-то богатый белый человек. Я не знаю, кто он, и я никогда не узнаю этого. Но поэтому я и выгляжу вот так. У мамы тоже светловатая кожа. Папа... тоже не очень темный, поэтому мы живем «по эту сторону стены».
— По эту сторону стены?
— В Грант-таун бетонная стена отделяет нас, мулатов, от тех, кто темнее.
— И на социальной лестнице вы тоже стоите выше, как я понимаю?
Она кивнула.
— У нас хороший дом. Два этажа. Нет электричества и водопровода, и в нем не так удобно, как в «Вестбурне», но, все равно, он довольно милый.
— Вы говорили, у вас есть брат, которого вы хотите послать в колледж.
— У меня две сестры, старшая и младшая. Мэйбл замужем и торгует шляпами на рынке. Милли — горничная в «Б. К.».
— Хотел бы я с ними встретиться...
Она засмеялась и продолжила есть, но почему-то, несмотря на ее раскованность, я почувствовал, что ей не очень-то хотелось бы, чтобы я встречался с ее родственниками.
Я закончил есть второе; мой желудок воспринял его с удовлетворением. Я смотрел, как она маленькими кусочками доедает свою порцию, и думал о том, как она рассказывала о себе, как откровенна была со мной.
— В прошлом году в это время, — сказал я ей, — я был на острове Гуадалканал.
Она наклонила голову.
— Я читала о нем в газетах. Вы были солдатом?
— Моряком. Я был в патруле, и нас отрезали от нашего экипажа. Мы отражали атаки японцев весь день и всю ночь, лежа в песочной воронке от мины. Некоторые из нас погибли, некоторые выжили. Те, кто выжил, были... искалечены. Не обязательно физически. Понимаете?
Она кивнула.
— Этот остров, Гуадалканал, похож на наш. Тоже тропический остров.
— Да.
Она улыбнулась очень нежно.
— И там тоже были крабы...
Я засмеялся и постучал вилкой о свою пустую тарелку.
— Носились вокруг нас как отвратительные бейсбольные перчатки с ногами. Много ног.
— Ну, вы съели его. Вашего врага.
Я дотронулся до ее руки.
— Благодаря вам.
Ее рука была теплой, как ее улыбка.
— Теперь — десерт.
Она прошла на кухню, одела на руку кухонную рукавицу и вынула из духовки противень с двумя большими чашками, наверху которых был крем.
Скоро моя чашка вместе со своим оранжевым, с коричневой корочкой содержимым стояла передо мной; стелящийся, поднимающийся вверх пар манил меня своим ароматом, как танцующая арабская девушка.
Когда я сломал корочку ложкой, из-под нее брызнула оранжево-белая жидкость.
— Кокосовое суфле, — сказала Марджори, очевидно гордая собой. — Осторожно, оно горячее.
Конечно, но ведь это было так вкусно: вкус сладкого суфле с кокосовым молоком, мякотью банана и апельсина и ромом до сих пор у меня на губах...
— Я добавила сюда «Желтой птицы», — сказала она, пробуя суфле.
— Здесь что, еще и птицы?
Она музыкально рассмеялась.
— Нет, «Желтая птица» — это коктейль, смесь бананового ликера и апельсинового сока с вином. Я добавила все это в мое суфле.
— Вы уверены, что не вы готовите в «Вестбурне»?
— Уверена. Их кухарка готовит во много раз лучше меня. Но все же не так хорошо, как моя мама.
После ужина мы сидели на крыльце ее коттеджа и смотрели, как обрушивается на берег прилив и мерцает вода. Мы сидели рядом, но не касались друг друга. Луна выглядела нереальной, похожей на обломок кочерги; казалось, ее можно было сорвать рукой с чистого темно-синего неба. Очень мало звезд подмигивало нам в эту ночь. Линия горизонта казалась бесконечно далекой, хотя я и понимал, что вокруг Нью-Провиденс разбросано бесчисленное количество островов Багамского архипелага с сотнями таких же прекрасных пляжей с белым песком. Но почему-то этот пляж казался мне единственным. На всей Земле.
— Натан, знаете, что беспокоит меня...
— Что? Я что-нибудь не так сказал или сделал?
— Нет! Нет. Кое-что о сэре Гарри.
Она смотрела себе на колени; наверное, она сняла все свои нижние юбки, когда ходила в ванную после ужина, потому что сейчас на ней было синее с белым платье.
— Сэр Гарри вел себя... очень странно... примерно за месяц до своей смерти.
— Странно?
— Он вдруг стал принимать меры предосторожности. Как будто боялся чего-то.
Я засмеялся:
— Ну да, меры предосторожности: спать при открытых окнах.
— Знаю, знаю. Но все же... Он никогда не поступал так раньше.
— Как?
Она вздохнула и задумалась. Бусинки на ее деревянном ожерелье чуть загремели.
— Одну ночь он спал в одной комнате, следующую — в другой, потом — в третьей и так далее. Всегда в разных комнатах.
— Ну... это, конечно, немного странно, но я не думаю, что это обязательно было мерой предосторожности.
— Может быть, но он всегда клал под подушку заряженный пистолет. Это как, тоже не мера предосторожности?
Я выпрямился.
— Да, конечно, вы правы. Это уж — точно мера предосторожности. Что стало с этим пистолетом?
Она пожала плечами.
— Не знаю. Я видела его на тумбочке в ночь убийства, когда клала пижаму на кровать. Тогда я видела его в последний раз.
— Господи! Это может быть очень важным, Марджори. Что это был за пистолет?
— О, я не знаю. Я плохо разбираюсь в оружии... Я ничего не знаю о пистолетах.
— Это был автоматический пистолет или револьвер?
— А какая разница?
Я кратко объяснил ей.
— Револьвер, — сказала она.
— Калибр?
Она задумалась, потом показала двумя пальцами: 6 дюймов.
— Значит, примерно 38 калибр. Вам надо рассказать о пистолете полковнику Линдопу.
— Я уже сказала ему.
— А, хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100