Атанатос схватил кровоточащий лоскут моей плоти и приложил к нему муравья. Муравей безжалостно вонзил свои челюсти, крепко зажав рану. Меня пронзила невыносимая, жгучая боль. Но Атанатос не позволил муравью укусить дважды. Одним быстрым движением он отделил голову насекомого от тельца, оставив ее на месте, и отбросил тельце прочь.
– Я называю их скобами.
Мне было все равно, как он их называет, и муравьям, наверное, тоже.
– Убери из меня эту гадость!
– Твои телесные жидкости растворят их и выведут из тела! Лежи спокойно! У меня еще много работы.– И он с жестоким великодушием приставил ко мне следующего муравья.
Горькие слезы невыносимой боли смочили пыль, коркой запекшуюся на моих щеках. Я приподнял голову над столом, переполненный гневом, копившимся долгие годы.
– Ты ответишь за злодеяние, которое совершил в прошлом.
Атанатос взмахнул передо мной окровавленными щипцами.
– О каком злодеянии ты говоришь? У каждого человека есть прошлое. Мое прошлое длится тысячу лет. И продолжится еще тысячу лет. И еще тысячу. Как может твое сердце так долго хранить и лелеять такую ненависть?
Я спросил:
– Почему ты это сделал? Почему ты отнял ее у меня?
Атанатос не ответил. Его лицо стало спокойным и задумчивым – он вспоминал. А потом искренне удивился:
– Отнял у тебя?.. Кого?
Он даже не помнит?! Каждый мой день и час были переполнены скорбью, а для него ничего не значат те бедствия, которым он был причиной. Я растерялся. Моя жизнь потеряла смысл, стала зияющей дырой, из которой он вырвал самую суть. А он даже не соблаговолил это запомнить! За это он достоин презрения.
Я плюнул ему под ноги и простонал:
– Мойра! Средоточие моей жизни. Моя любовь. Моя жена.
Достигли ли цели мои слова? Затронул ли я хоть какую-то струну его непотребного сознания, которая позволит ему постичь мою боль и страдания?
Мои слова его не тронули.
– Ой, да ладно тебе. Это же было тысячу лет назад. Она давно превратилась в прах, мой дурачок-фаталист, и то же самое стало бы с ней без моего участия. Она была прахом и останется прахом. Она не восстанет вновь.
– Она восстала.– Я прижал руку к сердцу.– Она живет здесь.
– Киклад, ты получил дар. Дар, который по праву принадлежит мне,– но это не важно, я позабочусь, чтобы в конце концов он мне достался. И ты ждал семьсот лет ради того, чтобы провести пять минут со мной? Надеюсь, ты не считаешь, что это время потрачено впустую. Твоя мстительность ничего не исправит. Это осталось в прошлом. Двигайся дальше.
Атанатос говорил ровным, спокойным голосом, но инструменты, которые он отложил, звонко лязгнули, и я понял, что у него дрожат руки. Он боялся меня больше, чем желал показать.
Меня напоили успокоительным, зашили мои раны, вымыли и смазали маслом мое тело, грязные лохмотья выбросили. Ухаживал за мной угрюмый раб Атанатоса. Его очень удивляло, что таким, как я, кто-то заинтересовался. Раб бросил мне ломоть хлеба и велел идти за ним.
Я едва мог стоять, магия Атанатоса вымотала из меня последние силы. Помню, что трава под моими босыми ногами была холодной и мокрой. Не было запаха цветов – они пока не вернулись, зато в воздухе несло гнилью и разложением, испарениями перепревших листьев, дымом и влажной черной почвой, смоченной дождем.
Я плохо понимал, что происходит на вилле Нерона. Ярко окрашенные стены здания как будто пульсировали, словно вилла дышала. Комнаты были заполнены звуками музыки и негромкого хрипловатого смеха.
Раб заставил меня ждать в темноте под дождем, пока не подошел преторианский гвардеец, который впустил меня внутрь.
Я шел по мраморным залам и коридорам, ощущая загрубевшей кожей ступней трещины в мозаике на полу. Что это за животное смотрело на меня с мозаичных полов? Бык?
– Отвечай, когда к тебе обращается Цезарь!
Резкий удар сзади по ногам – и я рухнул на колени. Раздался громкий смех, который пробудил меня от дремоты. Значит, ко мне обратились?
Я огляделся. Это был обеденный зал Нерона, и пиршество уже началось.
Мои чувства возмутились – не из-за прекрасного мяса и тонких вин, а из-за лужи желчи, потому что оказалось, что я стою на коленях посреди разлагающихся остатков непереваренной пищи. Это совсем не походило на пир в императорском дворце, каким я его себе представлял. Безумное обжорство не останавливалось здесь из-за такой банальной причины, как потеря аппетита. Когда гости наедались, они опорожняли желудок прямо на пол позади своих сидений, после чего вновь приступали к еде.
Я с трудом поднялся на ноги и понял, что мне нечем вытереть руки, потому что я стоял перед ними полностью обнаженный.
Кто же из них Цезарь? Кто тот великий предводитель римлян, который убил свою мать, убил свою жену и намеревался убить еще очень многих? Я поискал взглядом пурпурное облачение и увидел полноватого молодого человека с толстым носом и слабым подбородком. Он полулежал за столом и смотрел на меня мутным взглядом пьяницы.
– Я спросил, как тебя зовут.
– Мое имя – Киклад.
Он сполоснул рот вином.
– Твой ланиста утверждает иное. Он был совершенно уверен, что твое имя начинается на «А».
Я знал, что Нерон платит зрителям, чтобы те встречали аплодисментами его артистические потуги. Наверное, сейчас был как раз такой случай.
Какая-то толстая старуха уставилась на мое тело, захихикала, а потом принялась ощупывать меня жирными пальцами. Она крепко схватила меня ладонью за задницу и, весело усмехаясь, обратилась к Нерону с просьбой – когда он со мной закончит, она бы с радостью меня поимела. Я предпочел бы умереть. С меня вполне хватило того, что я перемазался в ее блевотине.
Снаружи донесся оглушительный раскат грома, и от него содрогнулась вся комната. Рабы, которые что-то готовили на берегу озера, бросились прочь, спасаясь от проливного дождя и пытаясь спасти еду.
– Из какого ты народа? – лениво полюбопытствовал Цезарь.
– Я критянин.
Нерон резко поднялся.
– Удивительно! Твой ланиста сказал, что ты – пленник из Ликии. Так кто же ты – грек или ликиец?
Об этом я еще не думал. Сначала я был греком, но сейчас возродился в Ликии. Стал ли я от этого ликийцем? Наверное, да. Значит ли это, что я как будто растворяюсь? Как я могу называть себя греком, если уже много сотен лет не бывал в Греции?
Я ответил несколько неуверенно:
– Я и то и другое. Телом я ликиец. А душой – грек.
– Как необычно.– Цезарь поманил меня пальцем.– Подойди ко мне.
Преторианец пинком поторопил меня. Толстая карга шлепнула меня по заднице, когда я отошел. Сейчас я был так же испуган, как тот молоденький мирмиллон.
Нерон взял в руки лиру.
– Я сочиняю песню,– сообщил он и громко рыгнул.– О том, как сгорела Троя. Ты говорил моему лекарю, что ты – его память о Трое. Его рабы сказали мне, что ты сражался там и возродился заново.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92