— остановил ее строгий голос послушницы Пенетенции. — Ах, как вы меня испугали! Куда я? В гардеробную. У меня рези в животе…
— Леди Алуетт, разве вы забыли, что у вас под кроватью стоит горшок? К тому же вы одеты! Да у вас не такие уж рези, если вы сумели одеться.
Алуетт была поймана с поличным.
— Я… Я замерзла… — пробормотала она еле слышно.
— А если бы вам удалось выйти, вы бы еще больше замерзли, — безжалостно ответила послушница. — Если не свалились бы со скалы. Сейчас идите в постель, а потом придется вам покаяться в своем грехе матери-наставнице.
Три раза прошлась мать-наставница завязанной узелками плетью по голой спине Алуетт, клявшей себя за глупость. Как она, слепая, решилась бежать, не приготовившись заранее? «Нет, — подумала она, до крови прокусывая губу, чтобы удержаться от слез и не доставить аббатисе удовольствия своей слабостью. — Иногда сюда приходят гости. Может, мне удастся убедить кого-нибудь, что меня тут держат против моей воли?»
Когда ее принесли в лазарет и уложили на чистые простыни, сестра была с ней ласкова и самым осторожным образом смазала раны лечебной мазью. Однако когда Алуетт попросила прислать к ней Инноценцию, та смутилась.
— Она… Она не может прийти. Кажется, ее заперли.
Алуетт громко застонала, и сестра подумала, что причинила ей боль неосторожным движением, а на самом деле Алуетт куда сильнее страдала от душевной муки. Милая сицилийка тоже наказана, и все из-за ее необдуманного поступка.
«Если бы они только знали, как она отговаривала меня», — думала Алуетт, живо представляя себе Инноценцию в маленькой келье без окон, где она побывала, когда только приехала в монастырь. Обычно сестры жили там, если им требовалось уединение или, что бывало гораздо чаще, если они подвергались наказанию за какой-нибудь серьезный проступок. — «Там только немножко соломы на полу и нельзя развести огонь», — напомнила себе с горечью Алуетт, согреваясь от раскаленной жаровни.
Инноценция умоляла ее подождать удобного случая, говорила ей я про скалы, и про жестоких грифонов, живущих на склонах вулканов.
Однако Алуетт было мучительно каждое мгновение, проведенное в монастыре. Ей хотелось убежать, разыскать Рейнера, сказать ему, как она любит его. Она не сомневалась, что ее королевский брат что-то солгал всем об ее отсутствии. А вдруг Рейнер поверил ему, поверил, что она уехала навсегда, и забыл ее?
Алуетт пробовала защитить юную послушницу, но все напрасно. Только рождественским утром присмиревшая Инноценция присоединилась к остальным сестрам, чтобы стоять общую с монахами Рождественскую службу.
Король Англии устроил по случаю праздника большой прием в новой деревянной башне и пригласил на него короля Франции и короля Сицилии.
Огромный зал был роскошно убран пестрыми коврами. Вокруг столбов вились зеленые растения, украшая гирляндами свежепобеленный потолок. Столы ломились от яств в золотой и серебряной посуде. Ричард был в добром расположении духа и тут же одаривал знать и рыцарей золотыми и серебряными чашами.
Туалеты поражали великолепием, словно все с превеликой радостью забыли о разногласиях, не позволявших до сих пор расставаться с кольчугами и мечами. Воцарился мир, по крайней мере на один день. Рейнер был одет не хуже других, но что-то мешало ему принять участие в общем веселье. Он поднял измученный взгляд на Гийома де Барра, когда тот потянулся налить себе вина из бочки, внесенной солдатами-саксонцами, и случайно пролил несколько капель на плечо Рейнеру. Все рассмеялись, когда внесли бочку, потому что вместо привычной лубовой их глазам предстала шишковатая оливковая.
— Лучшего мы не достали, сир… Но мы же на Сицилии! — гаркнул краснолицый вояка, намекая на то, что от острова до ада рукой подать.
Рассмеялся даже Танкред, разгоряченный вином.
— Эй, приятель, если следующую зиму ты проведешь в пустыне, то нашу оливу вспомнишь как райское дерево! — ответил он добродушно.
Ричард тоже от души рассмеялся и, обняв коротышку, приподнял его от полноты чувств.
— Э, нет, Танкред, к тому времени мы уже вернемся домой. А до того побьем Саладина и отдадим Гроб Господень в христианские руки.
— Черт бы тебя побрал, Рейнер, ты мрачнее своей рубашки! — воскликнул Гийом, намекая на резкий контраст между темной одеждой Рейнера и выражением его лица. — Ты даже мрачнее тамплиера сегодня… Впрочем, ты все время такой после отъезда леди Алуетт. Не надо, друг, сегодня же Рождество!
— Поглядите-ка на него! — без улыбки отозвался Рейнер, показывая на Ричарда, сидевшего во главе стола и мирно беседовавшего с Филиппом Капе — том. — Покаяние пошло ему на пользу.
Рейнер говорил о недавней церемонии в часовне, на которую были призваны епископы короля. Ричард вышел к ним в одной набедренной повязке и принял несколько ударов плетью.
Одному только Рейнеру, не считая священников, позволено было сопровождать короля в часовню, ибо Ричард знал о его бескорыстной преданности и он единственный слышал, как король каялся в грехе мужеложества, тяжким бременем ложившемся на его душу в преддверии священного похода. Всей армии было известно о покаянии монарха, хотя никто не знал, в чем именно он каялся.
— А может, вам тоже надо согрешить и покаяться! — радостно заявил Гийом, одним глотком опорожняя чашу. — Смотрите, вон там около двери красотка принцесса Чиара в алом с золотом платье. Никак ей не удается привлечь ваше внимание. Думается мне, она бы не прочь, чтоб вы проводили ее! Ну же, приятель… Пока Танкред не видит! Идите и убедитесь, что не все женщины вам еще опротивели!
В самом деле внимание коротышки было поглощено прыгающими грудями танцовщицы, которая закружилась перед самым королевским столом, когда пир стал понемногу переходить границы приличий.
У Рейнера потемнели глаза, когда он уставился на принцессу, стоявшую возле двери и звавшую его за собой.
Да она проделывает это не в первый раз, решил Рейнер, понаблюдав, как ловко та прячется от отца. Поймав взгляд Рейнера, она приоткрыла губки и кончиком языка облизнула их, а ручкой с ярко — красными ногтями «случайно» провела по груди, лишь частично прикрытой легкой материей. Выпитое вино бросилось Рейнеру в голову, и он не без злости подумал: «А почему бы нет?» Только тяжелая поступь выдавала, как много он выпил вина, стараясь забыть Алуетт.
Желания сицилийской красавицы были просты как день. Едва он вышел за дверь, как она бросилась ему на шею и стала целовать с голодной жадностью. Крепкий аромат ее духов словно окружил его густым облаком, когда она со знанием дела прижалась к его губам. У него закружилась голова и сильнее забилось сердце, но нежный запах лилий…
— Принцесса, — со смехом сказал он, на мгновение оторвав ее от себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— Леди Алуетт, разве вы забыли, что у вас под кроватью стоит горшок? К тому же вы одеты! Да у вас не такие уж рези, если вы сумели одеться.
Алуетт была поймана с поличным.
— Я… Я замерзла… — пробормотала она еле слышно.
— А если бы вам удалось выйти, вы бы еще больше замерзли, — безжалостно ответила послушница. — Если не свалились бы со скалы. Сейчас идите в постель, а потом придется вам покаяться в своем грехе матери-наставнице.
Три раза прошлась мать-наставница завязанной узелками плетью по голой спине Алуетт, клявшей себя за глупость. Как она, слепая, решилась бежать, не приготовившись заранее? «Нет, — подумала она, до крови прокусывая губу, чтобы удержаться от слез и не доставить аббатисе удовольствия своей слабостью. — Иногда сюда приходят гости. Может, мне удастся убедить кого-нибудь, что меня тут держат против моей воли?»
Когда ее принесли в лазарет и уложили на чистые простыни, сестра была с ней ласкова и самым осторожным образом смазала раны лечебной мазью. Однако когда Алуетт попросила прислать к ней Инноценцию, та смутилась.
— Она… Она не может прийти. Кажется, ее заперли.
Алуетт громко застонала, и сестра подумала, что причинила ей боль неосторожным движением, а на самом деле Алуетт куда сильнее страдала от душевной муки. Милая сицилийка тоже наказана, и все из-за ее необдуманного поступка.
«Если бы они только знали, как она отговаривала меня», — думала Алуетт, живо представляя себе Инноценцию в маленькой келье без окон, где она побывала, когда только приехала в монастырь. Обычно сестры жили там, если им требовалось уединение или, что бывало гораздо чаще, если они подвергались наказанию за какой-нибудь серьезный проступок. — «Там только немножко соломы на полу и нельзя развести огонь», — напомнила себе с горечью Алуетт, согреваясь от раскаленной жаровни.
Инноценция умоляла ее подождать удобного случая, говорила ей я про скалы, и про жестоких грифонов, живущих на склонах вулканов.
Однако Алуетт было мучительно каждое мгновение, проведенное в монастыре. Ей хотелось убежать, разыскать Рейнера, сказать ему, как она любит его. Она не сомневалась, что ее королевский брат что-то солгал всем об ее отсутствии. А вдруг Рейнер поверил ему, поверил, что она уехала навсегда, и забыл ее?
Алуетт пробовала защитить юную послушницу, но все напрасно. Только рождественским утром присмиревшая Инноценция присоединилась к остальным сестрам, чтобы стоять общую с монахами Рождественскую службу.
Король Англии устроил по случаю праздника большой прием в новой деревянной башне и пригласил на него короля Франции и короля Сицилии.
Огромный зал был роскошно убран пестрыми коврами. Вокруг столбов вились зеленые растения, украшая гирляндами свежепобеленный потолок. Столы ломились от яств в золотой и серебряной посуде. Ричард был в добром расположении духа и тут же одаривал знать и рыцарей золотыми и серебряными чашами.
Туалеты поражали великолепием, словно все с превеликой радостью забыли о разногласиях, не позволявших до сих пор расставаться с кольчугами и мечами. Воцарился мир, по крайней мере на один день. Рейнер был одет не хуже других, но что-то мешало ему принять участие в общем веселье. Он поднял измученный взгляд на Гийома де Барра, когда тот потянулся налить себе вина из бочки, внесенной солдатами-саксонцами, и случайно пролил несколько капель на плечо Рейнеру. Все рассмеялись, когда внесли бочку, потому что вместо привычной лубовой их глазам предстала шишковатая оливковая.
— Лучшего мы не достали, сир… Но мы же на Сицилии! — гаркнул краснолицый вояка, намекая на то, что от острова до ада рукой подать.
Рассмеялся даже Танкред, разгоряченный вином.
— Эй, приятель, если следующую зиму ты проведешь в пустыне, то нашу оливу вспомнишь как райское дерево! — ответил он добродушно.
Ричард тоже от души рассмеялся и, обняв коротышку, приподнял его от полноты чувств.
— Э, нет, Танкред, к тому времени мы уже вернемся домой. А до того побьем Саладина и отдадим Гроб Господень в христианские руки.
— Черт бы тебя побрал, Рейнер, ты мрачнее своей рубашки! — воскликнул Гийом, намекая на резкий контраст между темной одеждой Рейнера и выражением его лица. — Ты даже мрачнее тамплиера сегодня… Впрочем, ты все время такой после отъезда леди Алуетт. Не надо, друг, сегодня же Рождество!
— Поглядите-ка на него! — без улыбки отозвался Рейнер, показывая на Ричарда, сидевшего во главе стола и мирно беседовавшего с Филиппом Капе — том. — Покаяние пошло ему на пользу.
Рейнер говорил о недавней церемонии в часовне, на которую были призваны епископы короля. Ричард вышел к ним в одной набедренной повязке и принял несколько ударов плетью.
Одному только Рейнеру, не считая священников, позволено было сопровождать короля в часовню, ибо Ричард знал о его бескорыстной преданности и он единственный слышал, как король каялся в грехе мужеложества, тяжким бременем ложившемся на его душу в преддверии священного похода. Всей армии было известно о покаянии монарха, хотя никто не знал, в чем именно он каялся.
— А может, вам тоже надо согрешить и покаяться! — радостно заявил Гийом, одним глотком опорожняя чашу. — Смотрите, вон там около двери красотка принцесса Чиара в алом с золотом платье. Никак ей не удается привлечь ваше внимание. Думается мне, она бы не прочь, чтоб вы проводили ее! Ну же, приятель… Пока Танкред не видит! Идите и убедитесь, что не все женщины вам еще опротивели!
В самом деле внимание коротышки было поглощено прыгающими грудями танцовщицы, которая закружилась перед самым королевским столом, когда пир стал понемногу переходить границы приличий.
У Рейнера потемнели глаза, когда он уставился на принцессу, стоявшую возле двери и звавшую его за собой.
Да она проделывает это не в первый раз, решил Рейнер, понаблюдав, как ловко та прячется от отца. Поймав взгляд Рейнера, она приоткрыла губки и кончиком языка облизнула их, а ручкой с ярко — красными ногтями «случайно» провела по груди, лишь частично прикрытой легкой материей. Выпитое вино бросилось Рейнеру в голову, и он не без злости подумал: «А почему бы нет?» Только тяжелая поступь выдавала, как много он выпил вина, стараясь забыть Алуетт.
Желания сицилийской красавицы были просты как день. Едва он вышел за дверь, как она бросилась ему на шею и стала целовать с голодной жадностью. Крепкий аромат ее духов словно окружил его густым облаком, когда она со знанием дела прижалась к его губам. У него закружилась голова и сильнее забилось сердце, но нежный запах лилий…
— Принцесса, — со смехом сказал он, на мгновение оторвав ее от себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78