Интересно, его убили в Тире или ассассины-убийцы решили позабавиться с ним и утащили его с собой, чтобы сам старый Владыка гор мог распорядиться coup de grace.
Де Лангр был воплощением зла и потому заслуживал смерти. Теперь Алуетт свободна от него и можно взяться за исцеление ее души. Если Аллах пожелает, Эль-Каммас вернет ей зрение. Когда придет время, он пошлет за юным возлюбленным этой женщины, и, если Рейнер такой, как он думает, женщина исцелится полностью.
— Учитель, ты будешь лечить ее травами или сном? — спросил старого мавра его бывший ученик.
Эль-Каммас ответил не сразу. — Твои отвары успокоили ее, предотвратили воспаление и конвульсии, которые могли случиться от давления на мозг. Ты многому научился. А сон хорош, только если больной в сознании и можно не считаться со временем. Нет, я попытаюсь действовать гипнозом. Этому искусству меня научили греки. Смотри.
Он уселся на стул рядом с кроватью, на которой лежала Алуетт, как будто услышавшая что-то.
— Алуетт… Алуетт де Шеневи… Слушай меня, Алуетт. Меня зовут Эль-Каммас. Я помогу тебе, но ты должна все делать, что я тебе скажу. Не напрягайся. Твои веки тяжелеют, Алуетт. Закрой глаза. Слушай меня….
Его приятный низкий голос подействовал на Алуетт успокаивающе. У нее не было сил сопротивляться ему, да и зачем, если он обещает ей только хорошее. Тени от ресниц легли ей на щеки, когда она опустила веки. Ей казалось, что она плывет, следуя за голосом, что она совсем легкая и прошло всего несколько мгновений, а может, несколько недель, прежде чем тот же голос спросил ее:
— Ты помнишь, что ты леди Алуетт де Шеневи? Что ты была придворной дамой Филиппа Французского, а потом фрейлиной Беренгарии, королевы Англии?
Каким-то образом она поняла, что это правда, но сейчас это не имело для нее никакого значения.
— Да, — тихо сказала она.
— Хорошо. Мы еще вернемся к этому в свое время, а теперь я хочу, чтобы ты вспомнила свое детство. Скажи мне, Алуетт, какое у тебя самое раннее воспоминание?
Алуетт послушно отправилась в путешествие по времени и вспомнила замок Шеневи, расположенный на берегу реки. Она может рассказать о себе. Щеки у нее цвета вишни, волосы черные, и она все время смеется, потому что играет в прятки с братом Анри, а потом делает вид, что кричит от страха, когда он находит ее в старой башне.
— Ты улыбаешься, когда рассказываешь о замке и об Анри. Ты была счастлива?
— О да. Все меня любили. И Анри, мой сводный брат, и мой отец, и моя няня Эрменгарда…
— А твоя мать, Алуетт?
Морщинка пересекла белый чистый лоб Алуетт.
— Ее нет. Она… Она умерла, когда родила меня.
— А что твой отец рассказывал тебе о матери? Как ее звали?
— Лизетт. Он говорил, что она была очень красивой… И у нее были такие же черные волосы, как у меня, такие же голубые глаза и припухлые губы.
— А как было ее полное имя? Она — дочь какого-нибудь аристократа? Может быть, барона?
— Нет, ее звали просто Лизетт. Она была… прачкой, а потом ее увидел король.
«А, — подумал Эль-Каммас, — здесь больше, чем я думал».
— Значит, она была возлюбленной короля? Должен я так понимать, что ты — плод их любви? — продолжал он расспрашивать Алуетт.
— Да, — просто сказала она.
В первый раз она не почувствовала стыда или вины, вспоминая своих родителей по требованию доброго голоса. Так оно было. И она не несет за это ответственности.
— Твой отчим не любил тебя?
— О нет, любил. Когда я подросла и он понял, что я все пойму, он сказал мне, что мой отец — король Людовик, хотя я знала, что не все стали бы гордиться этим. Еще он сказал, что с радостью взял в жены мою мать и очень горевал, когда она умерла. Он полюбил ее и надеялся, что она забудет своего королевского обидчика и тоже полюбит его… Он любил ее больше, чем тот, кто подарил ей знатную дочь. I Еще и теперь она помнила голос графа де Шеневи, когда он рассказывал ей о ее матери, милой маленькой Лизетт.
— Ты когда-нибудь видела своего отца, короля Людовика? Он признал тебя?
— Не публично, чтобы не оскорбить меня. Мой отец… Я хотела сказать, граф… Он сказал мне, что король Людовик подарил мне деньги, которые должны были стать моим приданым.
— Расскажи мне о своих встречах с королем, Алуетт, — потребовал голос.
— Я видела его много раз. Раз в год мы с отцом отправлялись во дворец. Король Людовик был добр со мной…
Едва она начала говорить об этом, как у нее опять разболелись виски, сначала не очень сильно, а потом боль стала нестерпимой.
Эль-Каммас тотчас заметил, как изменилось лицо его подопечной, как она судорожно задышала, как расширились зрачки ее невидящих глаз. Она словно хотела обойти что-то, что лежало на дороге ее воспоминаний. Если поспешить, можно все испортить.
— Мы продолжим в другой день, — успокоил ее голос. — А теперь отдыхай. Я дам тебе лекарство, и ты заснешь. Боль утихнет. Когда же ты проснешься, то будешь помнить, что ты — Алуетт де Шеневи и мы с тобой говорили о твоем детстве. Забудь о том, что причинило тебе боль.
Рейнер и Анри объездили всю Палестину вдоль и поперек в поисках Алуетт. Они купили себе маленьких арабских лошадок у одного сарацина, зная, что местные лошади быстрее и выносливее в пустыне, чем большие европейские кони. К тому же они могли долго обходиться без воды и пить много, когда случалось набрести на колодец.
Рыцари сделали еще одну уступку жаре, сняв свои кольчуги и шлемы и надев белые одеяния местных жителей.
«Рейнер совсем стал похож на сарацина, — думал Анри, когда они ехали от wadi до wadi. Солнце пустыни прокалило ему руки и лицо, и теперь они у него цвета меди, отчего карие глаза кажутся еще темнее, чем раньше. Да, Рейнер вполне может сойти за молодого эмира».
Сам Анри, белокурый и белокожий, очень страдал от ожогов и облегчение находил только в мази алоэ, проданной ему одним из встреченных на пути торговцев.
Передвигались они в основном по ночам, чтобы не мучиться от жары, поэтому встречали мало людей — всего несколько бедуинов да один караван. Те же, кто угрожал им, немедленно исчезали, завидев кольцо Саладина. Анри с обожанием слушал, как жених его сестры разговаривал по-арабски с всадниками, узнавая у них дорогу к колодцу или к следующему монастырю.
Помимо католических монастырей, расположенных в горах и в городах, было еще много других убежищ, основанных разными христианскими сектами. Они посетили монастыри сирийских яковитов, маронитов, коптов, нубийцев, армян и грузин. Через две недели Анри уже с легкостью болтал о местах, где они побывали, о горе Тавор, об Абу-Гоше, Тайибе, Дейр аль-Асаде. Однако нигде не слыхали о слепой женщине, недавно приехавшей из Европы.
Пришлось им повернуть коней в Акру. Стараясь не думать о неудаче, они подсчитали, что вернутся в город крестоносцев восемнадцатого августа, то есть за два дня до назначенного Ричардом срока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Де Лангр был воплощением зла и потому заслуживал смерти. Теперь Алуетт свободна от него и можно взяться за исцеление ее души. Если Аллах пожелает, Эль-Каммас вернет ей зрение. Когда придет время, он пошлет за юным возлюбленным этой женщины, и, если Рейнер такой, как он думает, женщина исцелится полностью.
— Учитель, ты будешь лечить ее травами или сном? — спросил старого мавра его бывший ученик.
Эль-Каммас ответил не сразу. — Твои отвары успокоили ее, предотвратили воспаление и конвульсии, которые могли случиться от давления на мозг. Ты многому научился. А сон хорош, только если больной в сознании и можно не считаться со временем. Нет, я попытаюсь действовать гипнозом. Этому искусству меня научили греки. Смотри.
Он уселся на стул рядом с кроватью, на которой лежала Алуетт, как будто услышавшая что-то.
— Алуетт… Алуетт де Шеневи… Слушай меня, Алуетт. Меня зовут Эль-Каммас. Я помогу тебе, но ты должна все делать, что я тебе скажу. Не напрягайся. Твои веки тяжелеют, Алуетт. Закрой глаза. Слушай меня….
Его приятный низкий голос подействовал на Алуетт успокаивающе. У нее не было сил сопротивляться ему, да и зачем, если он обещает ей только хорошее. Тени от ресниц легли ей на щеки, когда она опустила веки. Ей казалось, что она плывет, следуя за голосом, что она совсем легкая и прошло всего несколько мгновений, а может, несколько недель, прежде чем тот же голос спросил ее:
— Ты помнишь, что ты леди Алуетт де Шеневи? Что ты была придворной дамой Филиппа Французского, а потом фрейлиной Беренгарии, королевы Англии?
Каким-то образом она поняла, что это правда, но сейчас это не имело для нее никакого значения.
— Да, — тихо сказала она.
— Хорошо. Мы еще вернемся к этому в свое время, а теперь я хочу, чтобы ты вспомнила свое детство. Скажи мне, Алуетт, какое у тебя самое раннее воспоминание?
Алуетт послушно отправилась в путешествие по времени и вспомнила замок Шеневи, расположенный на берегу реки. Она может рассказать о себе. Щеки у нее цвета вишни, волосы черные, и она все время смеется, потому что играет в прятки с братом Анри, а потом делает вид, что кричит от страха, когда он находит ее в старой башне.
— Ты улыбаешься, когда рассказываешь о замке и об Анри. Ты была счастлива?
— О да. Все меня любили. И Анри, мой сводный брат, и мой отец, и моя няня Эрменгарда…
— А твоя мать, Алуетт?
Морщинка пересекла белый чистый лоб Алуетт.
— Ее нет. Она… Она умерла, когда родила меня.
— А что твой отец рассказывал тебе о матери? Как ее звали?
— Лизетт. Он говорил, что она была очень красивой… И у нее были такие же черные волосы, как у меня, такие же голубые глаза и припухлые губы.
— А как было ее полное имя? Она — дочь какого-нибудь аристократа? Может быть, барона?
— Нет, ее звали просто Лизетт. Она была… прачкой, а потом ее увидел король.
«А, — подумал Эль-Каммас, — здесь больше, чем я думал».
— Значит, она была возлюбленной короля? Должен я так понимать, что ты — плод их любви? — продолжал он расспрашивать Алуетт.
— Да, — просто сказала она.
В первый раз она не почувствовала стыда или вины, вспоминая своих родителей по требованию доброго голоса. Так оно было. И она не несет за это ответственности.
— Твой отчим не любил тебя?
— О нет, любил. Когда я подросла и он понял, что я все пойму, он сказал мне, что мой отец — король Людовик, хотя я знала, что не все стали бы гордиться этим. Еще он сказал, что с радостью взял в жены мою мать и очень горевал, когда она умерла. Он полюбил ее и надеялся, что она забудет своего королевского обидчика и тоже полюбит его… Он любил ее больше, чем тот, кто подарил ей знатную дочь. I Еще и теперь она помнила голос графа де Шеневи, когда он рассказывал ей о ее матери, милой маленькой Лизетт.
— Ты когда-нибудь видела своего отца, короля Людовика? Он признал тебя?
— Не публично, чтобы не оскорбить меня. Мой отец… Я хотела сказать, граф… Он сказал мне, что король Людовик подарил мне деньги, которые должны были стать моим приданым.
— Расскажи мне о своих встречах с королем, Алуетт, — потребовал голос.
— Я видела его много раз. Раз в год мы с отцом отправлялись во дворец. Король Людовик был добр со мной…
Едва она начала говорить об этом, как у нее опять разболелись виски, сначала не очень сильно, а потом боль стала нестерпимой.
Эль-Каммас тотчас заметил, как изменилось лицо его подопечной, как она судорожно задышала, как расширились зрачки ее невидящих глаз. Она словно хотела обойти что-то, что лежало на дороге ее воспоминаний. Если поспешить, можно все испортить.
— Мы продолжим в другой день, — успокоил ее голос. — А теперь отдыхай. Я дам тебе лекарство, и ты заснешь. Боль утихнет. Когда же ты проснешься, то будешь помнить, что ты — Алуетт де Шеневи и мы с тобой говорили о твоем детстве. Забудь о том, что причинило тебе боль.
Рейнер и Анри объездили всю Палестину вдоль и поперек в поисках Алуетт. Они купили себе маленьких арабских лошадок у одного сарацина, зная, что местные лошади быстрее и выносливее в пустыне, чем большие европейские кони. К тому же они могли долго обходиться без воды и пить много, когда случалось набрести на колодец.
Рыцари сделали еще одну уступку жаре, сняв свои кольчуги и шлемы и надев белые одеяния местных жителей.
«Рейнер совсем стал похож на сарацина, — думал Анри, когда они ехали от wadi до wadi. Солнце пустыни прокалило ему руки и лицо, и теперь они у него цвета меди, отчего карие глаза кажутся еще темнее, чем раньше. Да, Рейнер вполне может сойти за молодого эмира».
Сам Анри, белокурый и белокожий, очень страдал от ожогов и облегчение находил только в мази алоэ, проданной ему одним из встреченных на пути торговцев.
Передвигались они в основном по ночам, чтобы не мучиться от жары, поэтому встречали мало людей — всего несколько бедуинов да один караван. Те же, кто угрожал им, немедленно исчезали, завидев кольцо Саладина. Анри с обожанием слушал, как жених его сестры разговаривал по-арабски с всадниками, узнавая у них дорогу к колодцу или к следующему монастырю.
Помимо католических монастырей, расположенных в горах и в городах, было еще много других убежищ, основанных разными христианскими сектами. Они посетили монастыри сирийских яковитов, маронитов, коптов, нубийцев, армян и грузин. Через две недели Анри уже с легкостью болтал о местах, где они побывали, о горе Тавор, об Абу-Гоше, Тайибе, Дейр аль-Асаде. Однако нигде не слыхали о слепой женщине, недавно приехавшей из Европы.
Пришлось им повернуть коней в Акру. Стараясь не думать о неудаче, они подсчитали, что вернутся в город крестоносцев восемнадцатого августа, то есть за два дня до назначенного Ричардом срока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78