Это был забавный роман. Я не думаю, что они хотя бы раз произнесли слова «Я вас люблю», как это делают другие. Эти влюбленные вращали глазами и поднимали вверх мизинцы, призывая Небо в свидетели своего безумия, которое их нисколько не беспокоило; они часами разглагольствовали писклявыми голосами на глубокомысленные темы; что касается остального, я, право, не знаю, чем они еще занимались. В конце жизни Гиша о нем ходили странные слухи, и Нинон говорила о г-же де Гриньян и обо мне: — Обе эти дамы — единственные мужчины в своих семьях.
Между тем Лувиньи проявил некоторую мужскую доблесть во время своей женитьбы на мадемуазель де Кастельно, которую он весьма красиво похитил. Ее досточтимый брат не понял шутки и приставил пистолет к груди Лувиньи; мой брат, следовавший по стопам нашего блудного дядюшки и носивший то же имя, что и он, отнюдь не слыл храбрецом. Лувиньи женился на девице не столько по любви, сколько из страха. Но его бедная женушка жестоко отплатила ему за это — он заставил ее повидать всякое, а она не скупилась на ответные удары, как утверждают придворные волокиты. За всю свою жизнь она испытала благодаря мужу лишь один счастливый миг, когда смерть старшего брата обеспечила ему титул герцога де Грамон.
Я покинула Мадам и Гиша в ту пору, когда они натворили кучу глупостей и его изгнали из Фонтенбло. Как вы знаете, я не желала больше в это вмешиваться. Итак, вот что произошло за время моего отсутствия.
Не имея меня рядом с собой, Мадам как никогда сблизилась с графиней Суасонской, которую опасно было делать своей наперсницей; за ней последовала другая фаворитка, лишенная недостатков предыдущей, но тем не менее обладавшая еще большими пороками вследствие своей вкрадчивости и склонности к интригам, а также нехватки благоразумия и здравого смысла. То была мадемуазель де Монтале, сестра г-жи де Маран, о которой мы как-то говорили и у которой был ребенок от господина герцога: подобно многим другим, она влюбилась в г-на де Лонгвиля и после его смерти стала богомолкой, вбив себе в голову, что он не хотел больше ее любить и что у нее теперь остался только Бог. Бедняжке следовало догадаться об этом раньше, тогда она не стала бы посмешищем.
У фрейлин королевы и Мадам любовники исчислялись дюжинами. Можно было бы открыть дом призрения, чтобы растить там всех их детей. Фьенн родила сына от шевалье де Лоррена и отдала его г-же д'Арманьяк, воспитавшей его вместе со своими детьми, — это общеизвестные факты, которые дамы скрывают ровно настолько, чтобы не прослыть бесстыдницами и чтобы мальчишки не швыряли в них камни. Человек, который напишет мемуары об этом дворе и точно изложит то, что там творилось, оставит потомкам весьма поучительную книгу. Говорят, этим занялся граф де Бюсси-Рабютен; я была бы не прочь знать, упоминает ли он обо мне и что именно он говорит.
Вместе с тем Монтале была близкой подругой и наперсницей Лавальер; рожденная для этой роли, она присоединила к ней амплуа любовницы одного приятеля моего брата, большого чудака по имени Маликорн. В голове этой Монтале обитало целое полчище демонов интриги; она плела по пять-шесть интриг одновременно и, наполняя свои карманы любовными записками, переходила от одной персоны к другой; при этом она никогда не путала адресатов, чему я не перестаю удивляться. Плутовка была настолько дерзкой, что вмешивалась в дела своей госпожи и моего брата, прямо заявляя, что она готова им услужить (по крайней мере она говорила это влюбленному кавалеру, так как с Мадам ей приходилось обращаться более церемонно).
Как-то раз эта особа явилась к принцессе, когда та была нездорова (Мадам была тогда беременна и сильно страдала), встала перед ней на колени и, что нравилось принцессе в такие минуты, принялась ее жалеть, оплакивая ее недуги и неприятности, которые доставлял ей Месье. Постепенно хитрая бестия стала внушать своей госпоже, что ей следует утешить и вознаградить за страдания одного красивого дворянина, умиравшего от любви к принцессе и писавшего ей чудесные письма; она умоляла Мадам выслушать хотя бы половину одного такого письма.
Сначала принцесса отказывалась. Монтале продолжала мягко настаивать, изрекая туманные фразы, которым научил ее граф де Гиш. Мадам пыталась в шутливой форме заставить ее замолчать, но поневоле слушала, и Монтале так опутала ее своими речами, что та вначале призналась, что любовь де Гиша ей отнюдь не претит, а несколько дней спустя призналась, что она тоже его любит.
Это происходило в Фонтенбло, куда Гиш вернулся после поездки в Нант; он понимал, как следует вести себя впредь, но эта поездка могла все изменить, и Монтале взялась за дело подобающим образом. Когда Мадам покидала Фонтенбло в носилках, Монтале бросила ей туда более двадцати писем графа, и принцесса читала их всю дорогу, чтобы развлечься, а также по другой причине: не будучи страстно влюблена в Гиша, она не возражала завести роман и позабавиться.
В ту пору Мадам жила в Тюильри и провела там несколько недель, никуда не выезжая. Это отнюдь не мешало Монтале; она занималась сердечными делами Лавальер и принцессы одновременно, поверяя обеим секреты каждой из них, и делала все так ловко, что и та и другая ни о чем не подозревали; при этом плутовка считала себя вместе cо своим Маликорном владычицей Франции, поскольку она угождала прихотям как короля, так и его невестки.
Вскоре интриганка перестала довольствоваться передачей писем: ей понадобилось устраивать свидания, ей понадобилось привести моего брата к Мадам — только она одна была способна на подобную дерзость. Если бы Месье об этом узнал, то, как я полагаю, он велел бы своим пажам высечь ее. Плутовка переодела графа в женщину-гадалку так искусно, что он прошел среди бела дня в Тюильри мимо лакеев, горничных и прочей челяди, видевшей его каждый вечер, и никто его не узнал.
Монтале провела моего брата в покои, где Мадам устраивала чтение; фрейлины окружали принцессу, как подобает столь знатной особе во время болезни. Войдя, Гиш стал почтительно кланяться, как старуха, и ввел всех в заблуждение; изменив голос и выражение лица, он стал гадать этим жеманницам и предсказывать только то, что могло им понравиться, тем самым настраивая их в свою пользу. Затем настала очередь Мадам, лежавшей в постели и без конца стонавшей. Граф захотел остаться с ней наедине; она возражала, но в конце концов уступила, и они начали шептаться. Дело свелось к тому, что граф начал осыпать Месье насмешками. Стоило подвергаться всем этим опасностям ради такой прекрасной темы!
Ушел мой брат как ни в чем не бывало, не вызвав ни у кого подозрений. На лестнице, которая вела к шевалье де Лоррену, он встретил Месье и даже не заметил его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213
Между тем Лувиньи проявил некоторую мужскую доблесть во время своей женитьбы на мадемуазель де Кастельно, которую он весьма красиво похитил. Ее досточтимый брат не понял шутки и приставил пистолет к груди Лувиньи; мой брат, следовавший по стопам нашего блудного дядюшки и носивший то же имя, что и он, отнюдь не слыл храбрецом. Лувиньи женился на девице не столько по любви, сколько из страха. Но его бедная женушка жестоко отплатила ему за это — он заставил ее повидать всякое, а она не скупилась на ответные удары, как утверждают придворные волокиты. За всю свою жизнь она испытала благодаря мужу лишь один счастливый миг, когда смерть старшего брата обеспечила ему титул герцога де Грамон.
Я покинула Мадам и Гиша в ту пору, когда они натворили кучу глупостей и его изгнали из Фонтенбло. Как вы знаете, я не желала больше в это вмешиваться. Итак, вот что произошло за время моего отсутствия.
Не имея меня рядом с собой, Мадам как никогда сблизилась с графиней Суасонской, которую опасно было делать своей наперсницей; за ней последовала другая фаворитка, лишенная недостатков предыдущей, но тем не менее обладавшая еще большими пороками вследствие своей вкрадчивости и склонности к интригам, а также нехватки благоразумия и здравого смысла. То была мадемуазель де Монтале, сестра г-жи де Маран, о которой мы как-то говорили и у которой был ребенок от господина герцога: подобно многим другим, она влюбилась в г-на де Лонгвиля и после его смерти стала богомолкой, вбив себе в голову, что он не хотел больше ее любить и что у нее теперь остался только Бог. Бедняжке следовало догадаться об этом раньше, тогда она не стала бы посмешищем.
У фрейлин королевы и Мадам любовники исчислялись дюжинами. Можно было бы открыть дом призрения, чтобы растить там всех их детей. Фьенн родила сына от шевалье де Лоррена и отдала его г-же д'Арманьяк, воспитавшей его вместе со своими детьми, — это общеизвестные факты, которые дамы скрывают ровно настолько, чтобы не прослыть бесстыдницами и чтобы мальчишки не швыряли в них камни. Человек, который напишет мемуары об этом дворе и точно изложит то, что там творилось, оставит потомкам весьма поучительную книгу. Говорят, этим занялся граф де Бюсси-Рабютен; я была бы не прочь знать, упоминает ли он обо мне и что именно он говорит.
Вместе с тем Монтале была близкой подругой и наперсницей Лавальер; рожденная для этой роли, она присоединила к ней амплуа любовницы одного приятеля моего брата, большого чудака по имени Маликорн. В голове этой Монтале обитало целое полчище демонов интриги; она плела по пять-шесть интриг одновременно и, наполняя свои карманы любовными записками, переходила от одной персоны к другой; при этом она никогда не путала адресатов, чему я не перестаю удивляться. Плутовка была настолько дерзкой, что вмешивалась в дела своей госпожи и моего брата, прямо заявляя, что она готова им услужить (по крайней мере она говорила это влюбленному кавалеру, так как с Мадам ей приходилось обращаться более церемонно).
Как-то раз эта особа явилась к принцессе, когда та была нездорова (Мадам была тогда беременна и сильно страдала), встала перед ней на колени и, что нравилось принцессе в такие минуты, принялась ее жалеть, оплакивая ее недуги и неприятности, которые доставлял ей Месье. Постепенно хитрая бестия стала внушать своей госпоже, что ей следует утешить и вознаградить за страдания одного красивого дворянина, умиравшего от любви к принцессе и писавшего ей чудесные письма; она умоляла Мадам выслушать хотя бы половину одного такого письма.
Сначала принцесса отказывалась. Монтале продолжала мягко настаивать, изрекая туманные фразы, которым научил ее граф де Гиш. Мадам пыталась в шутливой форме заставить ее замолчать, но поневоле слушала, и Монтале так опутала ее своими речами, что та вначале призналась, что любовь де Гиша ей отнюдь не претит, а несколько дней спустя призналась, что она тоже его любит.
Это происходило в Фонтенбло, куда Гиш вернулся после поездки в Нант; он понимал, как следует вести себя впредь, но эта поездка могла все изменить, и Монтале взялась за дело подобающим образом. Когда Мадам покидала Фонтенбло в носилках, Монтале бросила ей туда более двадцати писем графа, и принцесса читала их всю дорогу, чтобы развлечься, а также по другой причине: не будучи страстно влюблена в Гиша, она не возражала завести роман и позабавиться.
В ту пору Мадам жила в Тюильри и провела там несколько недель, никуда не выезжая. Это отнюдь не мешало Монтале; она занималась сердечными делами Лавальер и принцессы одновременно, поверяя обеим секреты каждой из них, и делала все так ловко, что и та и другая ни о чем не подозревали; при этом плутовка считала себя вместе cо своим Маликорном владычицей Франции, поскольку она угождала прихотям как короля, так и его невестки.
Вскоре интриганка перестала довольствоваться передачей писем: ей понадобилось устраивать свидания, ей понадобилось привести моего брата к Мадам — только она одна была способна на подобную дерзость. Если бы Месье об этом узнал, то, как я полагаю, он велел бы своим пажам высечь ее. Плутовка переодела графа в женщину-гадалку так искусно, что он прошел среди бела дня в Тюильри мимо лакеев, горничных и прочей челяди, видевшей его каждый вечер, и никто его не узнал.
Монтале провела моего брата в покои, где Мадам устраивала чтение; фрейлины окружали принцессу, как подобает столь знатной особе во время болезни. Войдя, Гиш стал почтительно кланяться, как старуха, и ввел всех в заблуждение; изменив голос и выражение лица, он стал гадать этим жеманницам и предсказывать только то, что могло им понравиться, тем самым настраивая их в свою пользу. Затем настала очередь Мадам, лежавшей в постели и без конца стонавшей. Граф захотел остаться с ней наедине; она возражала, но в конце концов уступила, и они начали шептаться. Дело свелось к тому, что граф начал осыпать Месье насмешками. Стоило подвергаться всем этим опасностям ради такой прекрасной темы!
Ушел мой брат как ни в чем не бывало, не вызвав ни у кого подозрений. На лестнице, которая вела к шевалье де Лоррену, он встретил Месье и даже не заметил его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213