– Чеканьте серебряную двухабазную монету, сделайте гурт лицевой стороны с поперечными линиями. На оборотной выбейте золотое руно, а вокруг него – надпись: «Иверия»…
С монетного двора Саакадзе и «барсы» направились в дарбази, где греческие и грузинские зодчие созидали из тонких дощечек образцы, в малом виде, башен, крепостей и лестниц, соединяющих горы.
Когда Саакадзе, Дато и Ростом вошли в сводчатую палату, зодчие сосредоточенно что-то высчитывали и чертили на толстом пергаменте. Саакадзе с удовольствием оглядел лежащие возле них циркули, угольники, линейки…
Большими руками он осторожно расставлял и переставлял маленькие башни. Седой строитель напомнил прошлый разговор.
– Две тысячи ароб трудно достать, – сказал Саакадзе, – может, на цепях втянем?..
– Камень и бревна можно на цепях, но мрамор – только на арбах.
– Моурави, я обдумал твое предложение, – вступил в разговор греческий мастер, – все же возьмем черный мрамор, он лучше выдерживает давление воды и разрушительную силу времени.
– На пирамидальной гробнице царя Кира семь уступов сложены из черного мрамора. Они до сих пор блестят свежей памятью, – задумчиво проговорил весь испещренный морщинами грузинский зодчий, недавно вернувшийся из путешествия ради науки. – Ты, Георгий, большой строитель, и стопа твоя тяжелая. По этой лестнице и твой правнук поведет войско на защиту царства.
– Да будет так! – произнес Дато.
– Глубокочтимые созидатели, – прервал разговор Саакадзе, – башни возведем ковровой кладки. Прославим грузинское мастерство.
– Византийцы при любой кладке воздают должное главному зодчему, – проговорил грек. – Да позволено будет над верхними зубцами серединной башни поставить мраморного барса, потрясающего копьем.
– Лучше, мастер, укрась башню конем Картли, рвущимся к звездам…
Саакадзе упомянул о своем новом замысле – опоясать Тбилисскую крепость двумя зубчатыми стенами, террасами, спускающимися от Триалетских отрогов к Куре. Поговорили о кахетинских стройках, решили увеличить амкарство каменщиков, плотников, лесорубов, дабы возможно было приступить к укреплению кахетинской линии Упадари…
Взглянув на измученных Дато и Ростома, Саакадзе взял поводья у хмурого Эрасти и повернул коня к дому.
Погруженный в торговую сутолоку мелик подготовлял караван в Стамбул. Трудно узнать пробудившийся майдан! Откуда столько товаров, изделий? Откуда столько продающих и покупающих? Ведь ничего не было! Разве мало торговых лазутчиков? Разве купцы пригоняют караваны в пустыню? Пусть будет шум, – он привлекает иноземцев.
И Вардан выбрасывал на стойки запасы сукна, атласа, парчи… В обширных складах громоздятся тюки от пола до потолка. Чем они набиты? Это – тайна Вардана.
Прислушиваясь к стуку весов, Вардан рассматривал сорта марены, как вдруг из-за развешанных тканей выглянула свирепая рожа Махара. Вардан так и прирос к стойке. Но Дарчо, величаво поправив сереброчеканный пояс, на котором висел кинжал, вызывающе спросил Махара: каким товаром он может угодить светлому князю?..
Сперва Махара старался посулами и угрозами принудить Вардана поехать в Исфахан, но наконец понял: положение мелика слишком видное, чтобы он мог исчезнуть незаметно, и поэтому согласился заполучить хотя бы пчеловода.
И пчеловод, со всеми предосторожностями и напутствиями Вардана, направился за Махара в Марабду.
На упреки Нуцы: «Разве не пора бросить ненужного князя? И почему подвергать опасности старика, привыкшего не к осам, а к пчелам?», Вардан хитро улыбнулся.
– Почему не дать заработать отцу? Только, если он раньше меня вернется, не выпускай на улицу до моего прибытия; еще проболтается, всех нас погубит.
Перепуганная Нуца поклялась держать отца под замком. Их беседа была прервана приходом Дато.
Мелик радостно сообщил, что двести верблюдов, нагруженных ящиками, вьюками, сундуками, готовы в путь. Хотелось бы выехать вместе с посольством. Дато выразил готовность путешествовать с находчивым меликом: караван придаст пышность посольству, но…
– Что?! Что-о?! Правитель намерен отречься?! – испуганно вскрикнул Вардан. – Опять начнется хатабала. Один князь одного хочет, другой – другого! Это вредит торговле; в Стамбул хорошо прибыть в час праздника, а не когда слуги скатерть убирают.
– Так же думает и Моурави… Может, если народ взмолится, Кайхосро не оставит трона?
– Все купечество, амкарство будет с плачем просить. Не время менять правителя, когда верблюды от нетерпения чешут ноги.
– Надо сейчас же подготовить шествие к Метехи, но заполнить им улицы следует только по моему знаку. Моурави раньше решил бросить князей к ногам правителя. Если не поможет, тогда…
Едва Дато ушел, как Вардан, задыхаясь, бросился к устабашам Эдишеру и Сиушу.
А наутро во всех лавках торговцы, забыв, что сами сокрушались о потере блеска Метехи, прицокивая и разводя руками, шептались: «Как можно допустить? Замечательный правитель! Ничего не запрещает, не вмешивается не в свое дело. Для Метехи много изделий покупает…» И уже всем казалось самым важным уговорить правителя не покидать их. И уже беспрестанно шли возбужденные разговоры, приготовления…
Еще с того дня, как Элизбар остановил своего коня у любимого азнаурами духана «Золотой верблюд», тбилисцы всполошились.
Кто-то сидевший неподалеку слышал приглушенный спор саакадзевца с пожилым азнауром. Саакадзевец сокрушался нежеланием правителя царствовать: «Разве только народ упросит». Пожилой азнаур, напротив, восхищался царем Теймуразом: «Вот если бы…» Саакадзевец оспаривал: «Теймураз – действительно настоящий царь, притом Багратид, без княжеских драк может занять трон, но Картли любит правителя Кайхосро. Мухран-батони могущественные владетели и щедрые». – «Зачем насильно держать, раз доблестный Кайхосро не желает? – настаивал пожилой азнаур. – Кахети и Картли сейчас одно царство – выходит, и царь должен быть один».
Тбилисцы разделились на два лагеря. Одни стояли за Кайхосро, другие – за Теймураза. На всех углах спорили, только и слышалось: «Теймураз!.. Кайхосро!..»
В серной бане рассвирепевшая поклонница Теймураза окатила, холодной водой упрямицу, защищавшую Кайхосро. «Вай ме! Вай ме!» – заголосили женщины, пуская в ход шайки, комья банной глины, хну, ковровые рукавицы, гребни и все необходимое для бани, но излишнее при битве.
Из цирюльни вслед за цирюльником выскочил амкар с намыленной щекой и, гоняясь по майдану, грозил зарубить любого, осмелившегося говорить против Кайхосро. Из люля-кебабной, что у Банного моста, выскочил другой амкар, – размахивая лавашом и изощренно ругаясь, он клялся отсечь голову всякому, кто посмеет забыть, что царь Теймураз неустанно сражался против кизилбашей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
С монетного двора Саакадзе и «барсы» направились в дарбази, где греческие и грузинские зодчие созидали из тонких дощечек образцы, в малом виде, башен, крепостей и лестниц, соединяющих горы.
Когда Саакадзе, Дато и Ростом вошли в сводчатую палату, зодчие сосредоточенно что-то высчитывали и чертили на толстом пергаменте. Саакадзе с удовольствием оглядел лежащие возле них циркули, угольники, линейки…
Большими руками он осторожно расставлял и переставлял маленькие башни. Седой строитель напомнил прошлый разговор.
– Две тысячи ароб трудно достать, – сказал Саакадзе, – может, на цепях втянем?..
– Камень и бревна можно на цепях, но мрамор – только на арбах.
– Моурави, я обдумал твое предложение, – вступил в разговор греческий мастер, – все же возьмем черный мрамор, он лучше выдерживает давление воды и разрушительную силу времени.
– На пирамидальной гробнице царя Кира семь уступов сложены из черного мрамора. Они до сих пор блестят свежей памятью, – задумчиво проговорил весь испещренный морщинами грузинский зодчий, недавно вернувшийся из путешествия ради науки. – Ты, Георгий, большой строитель, и стопа твоя тяжелая. По этой лестнице и твой правнук поведет войско на защиту царства.
– Да будет так! – произнес Дато.
– Глубокочтимые созидатели, – прервал разговор Саакадзе, – башни возведем ковровой кладки. Прославим грузинское мастерство.
– Византийцы при любой кладке воздают должное главному зодчему, – проговорил грек. – Да позволено будет над верхними зубцами серединной башни поставить мраморного барса, потрясающего копьем.
– Лучше, мастер, укрась башню конем Картли, рвущимся к звездам…
Саакадзе упомянул о своем новом замысле – опоясать Тбилисскую крепость двумя зубчатыми стенами, террасами, спускающимися от Триалетских отрогов к Куре. Поговорили о кахетинских стройках, решили увеличить амкарство каменщиков, плотников, лесорубов, дабы возможно было приступить к укреплению кахетинской линии Упадари…
Взглянув на измученных Дато и Ростома, Саакадзе взял поводья у хмурого Эрасти и повернул коня к дому.
Погруженный в торговую сутолоку мелик подготовлял караван в Стамбул. Трудно узнать пробудившийся майдан! Откуда столько товаров, изделий? Откуда столько продающих и покупающих? Ведь ничего не было! Разве мало торговых лазутчиков? Разве купцы пригоняют караваны в пустыню? Пусть будет шум, – он привлекает иноземцев.
И Вардан выбрасывал на стойки запасы сукна, атласа, парчи… В обширных складах громоздятся тюки от пола до потолка. Чем они набиты? Это – тайна Вардана.
Прислушиваясь к стуку весов, Вардан рассматривал сорта марены, как вдруг из-за развешанных тканей выглянула свирепая рожа Махара. Вардан так и прирос к стойке. Но Дарчо, величаво поправив сереброчеканный пояс, на котором висел кинжал, вызывающе спросил Махара: каким товаром он может угодить светлому князю?..
Сперва Махара старался посулами и угрозами принудить Вардана поехать в Исфахан, но наконец понял: положение мелика слишком видное, чтобы он мог исчезнуть незаметно, и поэтому согласился заполучить хотя бы пчеловода.
И пчеловод, со всеми предосторожностями и напутствиями Вардана, направился за Махара в Марабду.
На упреки Нуцы: «Разве не пора бросить ненужного князя? И почему подвергать опасности старика, привыкшего не к осам, а к пчелам?», Вардан хитро улыбнулся.
– Почему не дать заработать отцу? Только, если он раньше меня вернется, не выпускай на улицу до моего прибытия; еще проболтается, всех нас погубит.
Перепуганная Нуца поклялась держать отца под замком. Их беседа была прервана приходом Дато.
Мелик радостно сообщил, что двести верблюдов, нагруженных ящиками, вьюками, сундуками, готовы в путь. Хотелось бы выехать вместе с посольством. Дато выразил готовность путешествовать с находчивым меликом: караван придаст пышность посольству, но…
– Что?! Что-о?! Правитель намерен отречься?! – испуганно вскрикнул Вардан. – Опять начнется хатабала. Один князь одного хочет, другой – другого! Это вредит торговле; в Стамбул хорошо прибыть в час праздника, а не когда слуги скатерть убирают.
– Так же думает и Моурави… Может, если народ взмолится, Кайхосро не оставит трона?
– Все купечество, амкарство будет с плачем просить. Не время менять правителя, когда верблюды от нетерпения чешут ноги.
– Надо сейчас же подготовить шествие к Метехи, но заполнить им улицы следует только по моему знаку. Моурави раньше решил бросить князей к ногам правителя. Если не поможет, тогда…
Едва Дато ушел, как Вардан, задыхаясь, бросился к устабашам Эдишеру и Сиушу.
А наутро во всех лавках торговцы, забыв, что сами сокрушались о потере блеска Метехи, прицокивая и разводя руками, шептались: «Как можно допустить? Замечательный правитель! Ничего не запрещает, не вмешивается не в свое дело. Для Метехи много изделий покупает…» И уже всем казалось самым важным уговорить правителя не покидать их. И уже беспрестанно шли возбужденные разговоры, приготовления…
Еще с того дня, как Элизбар остановил своего коня у любимого азнаурами духана «Золотой верблюд», тбилисцы всполошились.
Кто-то сидевший неподалеку слышал приглушенный спор саакадзевца с пожилым азнауром. Саакадзевец сокрушался нежеланием правителя царствовать: «Разве только народ упросит». Пожилой азнаур, напротив, восхищался царем Теймуразом: «Вот если бы…» Саакадзевец оспаривал: «Теймураз – действительно настоящий царь, притом Багратид, без княжеских драк может занять трон, но Картли любит правителя Кайхосро. Мухран-батони могущественные владетели и щедрые». – «Зачем насильно держать, раз доблестный Кайхосро не желает? – настаивал пожилой азнаур. – Кахети и Картли сейчас одно царство – выходит, и царь должен быть один».
Тбилисцы разделились на два лагеря. Одни стояли за Кайхосро, другие – за Теймураза. На всех углах спорили, только и слышалось: «Теймураз!.. Кайхосро!..»
В серной бане рассвирепевшая поклонница Теймураза окатила, холодной водой упрямицу, защищавшую Кайхосро. «Вай ме! Вай ме!» – заголосили женщины, пуская в ход шайки, комья банной глины, хну, ковровые рукавицы, гребни и все необходимое для бани, но излишнее при битве.
Из цирюльни вслед за цирюльником выскочил амкар с намыленной щекой и, гоняясь по майдану, грозил зарубить любого, осмелившегося говорить против Кайхосро. Из люля-кебабной, что у Банного моста, выскочил другой амкар, – размахивая лавашом и изощренно ругаясь, он клялся отсечь голову всякому, кто посмеет забыть, что царь Теймураз неустанно сражался против кизилбашей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134