Американец и поляк, рассчитывавшие на полсотни бутылок вина, были разочарованы; тем не менее они оказали честь всем этим напиткам, и притом в такой степени, что в несколько минут добрая треть графинов была пуста.
После этого подали вторую часть обеда, тоже состоявшего из десяти блюд; тут были гнезда саланганы в желатине, которые оба обжоры объявили превосходными, лягушки, бараньи глаза с чесноком, осетровые жабры в собственном соку, рыбьи плавники, голубиные яйца, бамбуковые побеги под соусом и фрикасе из жинь-дзенга в сладкой подливке.
Все эти блюда прошли перед американцем, который возвратил их слугам совершенно пустыми и даже потихоньку вылизанными языком и пальцами.
Теон Каи казался чрезвычайно удивленным и не отрывал глаз от американца, который продолжал все больше и больше входить в азарт.
— Это настоящий слон, — повторял, смеясь, любезный бандит.
Третья часть этого лукуллова для иностранцев, но вполне обычного для тонкинца или китайца обеда, состояла опять из десяти новых блюд, исключительно горячих, поставленных на пылавших угольях. Самым последним был чай, сервированный в чашечках тончайшего голубого фарфора.
Бандит извинялся, что не мог достать драматической труппы, без участия которой не обходится ни один званый обед в Китае, так как китайцы и тонкинцы любят совмещать удовольствия желудка с удовольствиями зрения и слуха.
— Это пустое, — сказал американец, под тяжестью которого стул стал издавать жалобные стоны. — Я предпочитаю трубку и бутылку ликера драматической труппе.
Хлебосол-бандит схватил налету желание ненасытного гостя и велел принести несколько графинов крепкого росолиса , трубки и вазу с душистым табаком. Тотчас же беседа стала чрезвычайно оживленной. Американец, выпивший больше, чем следовало, болтал за десятерых. Стоило послушать, как он пересказывал историю войны за американскую независимость.
Мин Си тоже болтал не меньше, и у него также все перепуталось в голове; говоря о китайской литературе, он смешивал стихотворения знаменитого Лю Цзунъюаня с произведениями Синь Ци-цзи, а изречения Конфуция с изречениями Гунсунь Луна.
Между тем поляк любезно рассказывал о кораблях, бригах, шхунах, барках, якорях, пушках, но время от времени терял нить рассказа, не находил ее и кончал тем, что падал на стул, вздыхая при этом так тяжело, что можно было принять его за больного.
Около полуночи гости удалились в отведенные им комнаты, но, за исключением капитана, нетвердо держась на ногах и с тяжелой головой. Это не помешало им всем на другой день на заре быть на ногах и готовыми к отъезду.
Бандит ожидал их в салоне с множеством чашечек, наполненных чаем. Между тем это уже не был больше вчерашний человек, постоянно улыбавшийся и охотно болтавший; он был серьезен, молчалив, задумчив и казался в дурном расположении духа.
Когда наши искатели приключений выпили весь чай, он стал еще более замкнутым. Казалось, он пребывал в затруднении; потом вдруг подошел к капитану и неожиданно спросил его:
— Вы останетесь со мной?
— Нет, — отвечал капитан, нимало не удивляясь этой неожиданной просьбе. — Я должен непременно найти священный меч Будды; я ведь уже сказал тебе, почему.
Бандит слегка наморщил лоб и после нескольких минут молчания продолжал:
— А если я назначу тебя атаманом своей шайки?.. Если твои друзья станут также и моими друзьями?
— Я не могу, разве ты не понимаешь? Я должен быть свободным, чтобы потом вернуться в Кантон.
— Свободным! — воскликнул бандит, в глазах которого блеснула молния угрозы. — Свободным!..
— Теон Каи, — сказал капитан серьезно, — разве ты человек, способный изменять данному слову двенадцать часов спустя?
— А если я не сдержу слово, данное вчера?
— В таком случае ты будешь недостоин выпить со мной ни одной чашки чая всю твою жизнь.
Бандит пристально взглянул на капитана, который не моргнув выдержал этот огненный взгляд, потом стиснул ему плечи с такой силой, что у того хрустнули кости.
— Знаешь ли ты, что у меня сто пятьдесят человек бандитов? — сказал он таким тоном, от которого мурашки пробежали по коже. — Знаешь ли ты, что эти сто пятьдесят человек — то же, что сто пятьдесят тигров, готовых по первому моему знаку разорвать тебя и твоих товарищей?
Капитан не отвечал. Мин Си, Корсан и Казимир, пораженные неожиданными словами бандита и тем дурным оборотом, который принимало дело, не смели даже дышать.
— Послушай, — продолжал бандит странным голосом. — Ты храбр, я читаю это в твоих глазах, но у меня есть такие орудия, которые исторгают крики даже у самых храбрых. Что бы ты сказал, если бы я стал медленно сдавливать тебя между двумя камнями? Что бы ты сказал, если бы я велел вспороть тебе живот и лить туда кипящее масло? Или если бы я велел распилить тебя живым деревянной пилой? Понимаешь ли ты меня, гордый иностранец?
— Я понимаю тебя, — спокойно отвечал капитан. — От грабителя и разбойника можно всего ждать.
— Это оскорбление, за которое ты дорого мне заплатишь.
— Если речь идет о том, чтобы вытянуть из нас деньги, то назначь сумму.
— Нет, речь идет не о деньгах. Я хочу одного из твоих спутников.
— Теон Каи! — воскликнул капитан, отталкивая бандита. — Если ты будешь настаивать, клянусь тебе, что ты не выйдешь отсюда живым.
— А! Ты грозишь мне! Ну так смотри!
Пронзительный свист раздался в воздухе. Поднялась портьера, а за ней показались двадцать человек, направивших на путешественников двадцать аркебуз.
— Почему же ты не стреляешь в меня? — спросил бандит, смеясь. Капитан и его спутники, пораженные и испуганные, отскочили
назад и выхватили револьверы.
— Ты согласен уступить мне одного из твоих друзей? — продолжал Теон Каи.
— Нет, тысячу раз нет, — отвечал капитан. — Я этого не могу, Теон Каи.
Бандит знаком велел опустить аркебузы, взял капитана за руку и подвел его к двери, показывая ему четырех лошадей, навьюченных дорожными припасами. К седлам были привязаны четыре карабина и толстые патронницы, в которых, без сомнения, были порох и пули.
— Ты благородный человек, — сказал ему бандит, — я хотел испытать тебя, но ты железный, и храбрость твоя необычайна. Я хочу сделать тебе подарок. Возьми этих лошадей и будь свободен.
— Я тоже знал, что Теон Каи гостеприимен и щедр, — сказал капитан.
— Дай мне твою руку, чтобы я мог пожать ее.
Минуту спустя четверо путешественников уже были в седлах.
— Отправляйтесь! — сказал Теон Каи. — Отправляйтесь, не оглядывайтесь назад!.. Вне моего лагеря я не отвечаю за то, что может с вами случиться.
Всадники поняли угрозу и помчались в карьер.
Теон Каи остался на пороге со скрещенными руками и горящим взглядом; можно было подумать, что он замышляет что-то недоброе против отважных путешественников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
После этого подали вторую часть обеда, тоже состоявшего из десяти блюд; тут были гнезда саланганы в желатине, которые оба обжоры объявили превосходными, лягушки, бараньи глаза с чесноком, осетровые жабры в собственном соку, рыбьи плавники, голубиные яйца, бамбуковые побеги под соусом и фрикасе из жинь-дзенга в сладкой подливке.
Все эти блюда прошли перед американцем, который возвратил их слугам совершенно пустыми и даже потихоньку вылизанными языком и пальцами.
Теон Каи казался чрезвычайно удивленным и не отрывал глаз от американца, который продолжал все больше и больше входить в азарт.
— Это настоящий слон, — повторял, смеясь, любезный бандит.
Третья часть этого лукуллова для иностранцев, но вполне обычного для тонкинца или китайца обеда, состояла опять из десяти новых блюд, исключительно горячих, поставленных на пылавших угольях. Самым последним был чай, сервированный в чашечках тончайшего голубого фарфора.
Бандит извинялся, что не мог достать драматической труппы, без участия которой не обходится ни один званый обед в Китае, так как китайцы и тонкинцы любят совмещать удовольствия желудка с удовольствиями зрения и слуха.
— Это пустое, — сказал американец, под тяжестью которого стул стал издавать жалобные стоны. — Я предпочитаю трубку и бутылку ликера драматической труппе.
Хлебосол-бандит схватил налету желание ненасытного гостя и велел принести несколько графинов крепкого росолиса , трубки и вазу с душистым табаком. Тотчас же беседа стала чрезвычайно оживленной. Американец, выпивший больше, чем следовало, болтал за десятерых. Стоило послушать, как он пересказывал историю войны за американскую независимость.
Мин Си тоже болтал не меньше, и у него также все перепуталось в голове; говоря о китайской литературе, он смешивал стихотворения знаменитого Лю Цзунъюаня с произведениями Синь Ци-цзи, а изречения Конфуция с изречениями Гунсунь Луна.
Между тем поляк любезно рассказывал о кораблях, бригах, шхунах, барках, якорях, пушках, но время от времени терял нить рассказа, не находил ее и кончал тем, что падал на стул, вздыхая при этом так тяжело, что можно было принять его за больного.
Около полуночи гости удалились в отведенные им комнаты, но, за исключением капитана, нетвердо держась на ногах и с тяжелой головой. Это не помешало им всем на другой день на заре быть на ногах и готовыми к отъезду.
Бандит ожидал их в салоне с множеством чашечек, наполненных чаем. Между тем это уже не был больше вчерашний человек, постоянно улыбавшийся и охотно болтавший; он был серьезен, молчалив, задумчив и казался в дурном расположении духа.
Когда наши искатели приключений выпили весь чай, он стал еще более замкнутым. Казалось, он пребывал в затруднении; потом вдруг подошел к капитану и неожиданно спросил его:
— Вы останетесь со мной?
— Нет, — отвечал капитан, нимало не удивляясь этой неожиданной просьбе. — Я должен непременно найти священный меч Будды; я ведь уже сказал тебе, почему.
Бандит слегка наморщил лоб и после нескольких минут молчания продолжал:
— А если я назначу тебя атаманом своей шайки?.. Если твои друзья станут также и моими друзьями?
— Я не могу, разве ты не понимаешь? Я должен быть свободным, чтобы потом вернуться в Кантон.
— Свободным! — воскликнул бандит, в глазах которого блеснула молния угрозы. — Свободным!..
— Теон Каи, — сказал капитан серьезно, — разве ты человек, способный изменять данному слову двенадцать часов спустя?
— А если я не сдержу слово, данное вчера?
— В таком случае ты будешь недостоин выпить со мной ни одной чашки чая всю твою жизнь.
Бандит пристально взглянул на капитана, который не моргнув выдержал этот огненный взгляд, потом стиснул ему плечи с такой силой, что у того хрустнули кости.
— Знаешь ли ты, что у меня сто пятьдесят человек бандитов? — сказал он таким тоном, от которого мурашки пробежали по коже. — Знаешь ли ты, что эти сто пятьдесят человек — то же, что сто пятьдесят тигров, готовых по первому моему знаку разорвать тебя и твоих товарищей?
Капитан не отвечал. Мин Си, Корсан и Казимир, пораженные неожиданными словами бандита и тем дурным оборотом, который принимало дело, не смели даже дышать.
— Послушай, — продолжал бандит странным голосом. — Ты храбр, я читаю это в твоих глазах, но у меня есть такие орудия, которые исторгают крики даже у самых храбрых. Что бы ты сказал, если бы я стал медленно сдавливать тебя между двумя камнями? Что бы ты сказал, если бы я велел вспороть тебе живот и лить туда кипящее масло? Или если бы я велел распилить тебя живым деревянной пилой? Понимаешь ли ты меня, гордый иностранец?
— Я понимаю тебя, — спокойно отвечал капитан. — От грабителя и разбойника можно всего ждать.
— Это оскорбление, за которое ты дорого мне заплатишь.
— Если речь идет о том, чтобы вытянуть из нас деньги, то назначь сумму.
— Нет, речь идет не о деньгах. Я хочу одного из твоих спутников.
— Теон Каи! — воскликнул капитан, отталкивая бандита. — Если ты будешь настаивать, клянусь тебе, что ты не выйдешь отсюда живым.
— А! Ты грозишь мне! Ну так смотри!
Пронзительный свист раздался в воздухе. Поднялась портьера, а за ней показались двадцать человек, направивших на путешественников двадцать аркебуз.
— Почему же ты не стреляешь в меня? — спросил бандит, смеясь. Капитан и его спутники, пораженные и испуганные, отскочили
назад и выхватили револьверы.
— Ты согласен уступить мне одного из твоих друзей? — продолжал Теон Каи.
— Нет, тысячу раз нет, — отвечал капитан. — Я этого не могу, Теон Каи.
Бандит знаком велел опустить аркебузы, взял капитана за руку и подвел его к двери, показывая ему четырех лошадей, навьюченных дорожными припасами. К седлам были привязаны четыре карабина и толстые патронницы, в которых, без сомнения, были порох и пули.
— Ты благородный человек, — сказал ему бандит, — я хотел испытать тебя, но ты железный, и храбрость твоя необычайна. Я хочу сделать тебе подарок. Возьми этих лошадей и будь свободен.
— Я тоже знал, что Теон Каи гостеприимен и щедр, — сказал капитан.
— Дай мне твою руку, чтобы я мог пожать ее.
Минуту спустя четверо путешественников уже были в седлах.
— Отправляйтесь! — сказал Теон Каи. — Отправляйтесь, не оглядывайтесь назад!.. Вне моего лагеря я не отвечаю за то, что может с вами случиться.
Всадники поняли угрозу и помчались в карьер.
Теон Каи остался на пороге со скрещенными руками и горящим взглядом; можно было подумать, что он замышляет что-то недоброе против отважных путешественников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70