Хотя заглавие длинное и торжественное, книга без каких-либо литературных или других достоинств. На всех ее 76 страницах царит монотонность и скука. 63 страницы, то есть почти вся книга, посвящены беглому изложению истории России. И неожиданно, без всяких объяснений следует глава: «Покончим с де Кюстином». До этого же ни слова, ни намека, кто такой де Кюстин и о чем говорит его книга! Но это не помешало автору заявить, что Кюстин пристрастен и лжив. Дуэ утверждал, что и в современной ему Франции имеется много явлений, даже более грустных и тяжелых, чем те, с которыми де Кюстин столкнулся в России. В заключение Дуэ утверждает, что все народы без исключения имеют свои светлые дни и темные ночи и отдельные отрицательные явления не могут отражать общего положения вещей.
Шум вокруг книги де Кюстина возрастал с каждым днем. Вся Европа продолжала читать ее с увлечением. Ответов Греча и Дуэ было явно недостаточно.
Русское правительство обратилось к Я. Н. Толстому, который жил в Париже и был корреспондентом Министерства народного просвещения, а жалованье получал все от того же пресловутого Третьего отделения. Его особой задачей в Париже была защита России во всевозможных изданиях. В 1844 году вышло две его книги. Одна под псевдонимом Яковлев, а другая под собственным именем. Первая: «Россия в 1839 году, вымышленная г-ном Кюстином, и письма об этой книге, написанные во Франкфурте». Вторая называлась «Письма русского к французскому журналисту по поводу „диатриб“ антирусской прессы».
Обе книги не отличались по тону и настроению от книги Греча. Возможно, потому, что гонорар выплачивался авторам из одной и той же кассы? Их лейтмотивом было: де Кюстин лжет; Николай I — поистине доблестный царь, а де Кюстин не смог его понять и оценить, как не смог ничего понять и в самой России.
Наконец, появляется еще одна, но на этот раз по-настоящему серьезная книга против де Кюстина. Автором ее был К. Л. Лабенский — советник русского Министерства иностранных дел.
Лабенский был примечательной личностью в чиновном мире России. Он писал стихи, публиковал лирику под псевдонимом Жан Полониус. Издал несколько сборников своих стихов, затем книгу против де Кюстина.
Книга производила впечатление своими бесспорными литературными достоинствами. Она написана изящно и с пониманием позиций де Кюстина. Даже все написанное в защиту Николая I отличалось тактичностью.
И в то же время ни одного аргумента, ни одного фактического опровержения того, что писал де Кюстин о николаевской России. В этой книге де Кюстин иронически назван «Цезарем путешественников»: пришел, увидел, понял. Но мимолетные впечатления де Кюстина отрывочны и поверхностны. Они не давали ему достаточного материала, чтобы сделать выводы, которые он так уверенно и прямолинейно высказывал. Лабенский деликатно утверждал, что де Кюстин воспринимал мир и реальность поэтично и созерцательно. Преломление его политических взглядов, которое произошло во время путешествия по России, не более как явление поэтическое — процесс, не основанный на логической основе.
«В своей книге де Кюстин очень часто прибегал к историческим справкам и параллелям, — писал Лабинский. — Прием этот не слишком надежен, ибо ведь история похожа на Библию: всяк видит в ней то, что хочет».
Нашелся еще один опровергатель книги де Кюстина. Он отличался угодничеством, грубыми комплиментами и неприкрытым подхалимством. Это — граф И. Г. Головин. Он занимался сочинительством, любой ценой пытаясь снискать снисхождение русского правительства, которое рассердилось на него по какому-то поводу. Но даже неумеренная хвала Николаю I ему не помогла. Головин так и остался в эмиграции, вечно искал денег, затевал разнообразнейшие аферы.
Граф Дорер написал интересную статью в либеральном журнале «Ле корреспонданс», в которой давал объективную оценку книге де Кюстина. «Долгое пребывание в России, — писал граф Дорер, — дает нам возможность засвидетельствовать величайшую справедливость всего сказанного де Кюстином, особенно же его мыслей по поводу нетерпимости, столь активно проявляющейся в политике русского правительства настоящего царствования. Ничто в Европе не похоже на совершенный деспотизм русского царя, который, если бы ему было доступно, отнял бы у человека возможность думать».
Значение книги де Кюстина первым понял Герцен. «Теплое начало его души, — писал он вскоре по выходе книги, — сделало особенно важной эту книгу; она вовсе не враждебна России. Напротив, он более с любовью изучал нас и, любя, не мог не бичевать многого, что нас бичует».
Пять лет спустя после выхода книги де Кюстина Герцен снова высказывается о ней. Сначала он признавался, что глубоко страдал от трагической истины, которую услышал о России из уст этого иностранца. «Книга эта действует на меня, как пытка, как камень, приваленный к груди, и я не смотрю на его промахи, основа воззрения верна. И это страшное общество, и эта страна — Россия».
С течением времени эти чувства улеглись. Герцен дает более спокойную и объективную оценку этому литературному труду. В своей статье «Россия» он отмечал, что книга де Кюстина содержит много преувеличений и в ней заметно неумение отличить качества народа от характера правительства. Герцен писал, чго придворные впечатления от Петербурга у этого путешественника так сильны, что этим цветом он окрашивает все остальное виденное и слышанное. «Его наблюдения ограничились лишь тем миром, который он удачно назвал „миром фасадов“. Он виноват, конечно, в том, что ничего не захотел увидеть позади этих фасадов. Величайшим заблуждением поэтому является утверждение Кюстина, что в России царский двор составляет все. Эти качества книги Кюстина не мешают, однако, оставаться ей столь же блестящей в той части, которая характеризует императора и его двор. Кюстин совершенно прав по отношению к тому мирку, который он избрал центром своей деятельности, и если он пренебрег двумя третями русской жизни, то прекрасно понял его последнюю треть и мастерски охарактеризовал ее».
Целые десятилетия после появления книги «Россия в 1839 году» не прекращалась полемика вокруг нее. Книга была страстным политическим памфлетом против николаевской России. Надменное лицо Николая I получило одновременно карикатурный и жестокий вид. Этот осмеянный образ не могли приукрасить ни царское великолепие беспрерывных празднеств в Петербурге, ни фальсификации его раболепных литературных слуг. Француз де Кюстин нарисовал правдивый портрет кровавого самодержца, который жестоко преследовал каждого, кто думал не так, как он.
«Я поклялась…»
Француженка Камилла Ле-Дантю спустя пять лет после восстания декабристов получила право называться декабристкой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Шум вокруг книги де Кюстина возрастал с каждым днем. Вся Европа продолжала читать ее с увлечением. Ответов Греча и Дуэ было явно недостаточно.
Русское правительство обратилось к Я. Н. Толстому, который жил в Париже и был корреспондентом Министерства народного просвещения, а жалованье получал все от того же пресловутого Третьего отделения. Его особой задачей в Париже была защита России во всевозможных изданиях. В 1844 году вышло две его книги. Одна под псевдонимом Яковлев, а другая под собственным именем. Первая: «Россия в 1839 году, вымышленная г-ном Кюстином, и письма об этой книге, написанные во Франкфурте». Вторая называлась «Письма русского к французскому журналисту по поводу „диатриб“ антирусской прессы».
Обе книги не отличались по тону и настроению от книги Греча. Возможно, потому, что гонорар выплачивался авторам из одной и той же кассы? Их лейтмотивом было: де Кюстин лжет; Николай I — поистине доблестный царь, а де Кюстин не смог его понять и оценить, как не смог ничего понять и в самой России.
Наконец, появляется еще одна, но на этот раз по-настоящему серьезная книга против де Кюстина. Автором ее был К. Л. Лабенский — советник русского Министерства иностранных дел.
Лабенский был примечательной личностью в чиновном мире России. Он писал стихи, публиковал лирику под псевдонимом Жан Полониус. Издал несколько сборников своих стихов, затем книгу против де Кюстина.
Книга производила впечатление своими бесспорными литературными достоинствами. Она написана изящно и с пониманием позиций де Кюстина. Даже все написанное в защиту Николая I отличалось тактичностью.
И в то же время ни одного аргумента, ни одного фактического опровержения того, что писал де Кюстин о николаевской России. В этой книге де Кюстин иронически назван «Цезарем путешественников»: пришел, увидел, понял. Но мимолетные впечатления де Кюстина отрывочны и поверхностны. Они не давали ему достаточного материала, чтобы сделать выводы, которые он так уверенно и прямолинейно высказывал. Лабенский деликатно утверждал, что де Кюстин воспринимал мир и реальность поэтично и созерцательно. Преломление его политических взглядов, которое произошло во время путешествия по России, не более как явление поэтическое — процесс, не основанный на логической основе.
«В своей книге де Кюстин очень часто прибегал к историческим справкам и параллелям, — писал Лабинский. — Прием этот не слишком надежен, ибо ведь история похожа на Библию: всяк видит в ней то, что хочет».
Нашелся еще один опровергатель книги де Кюстина. Он отличался угодничеством, грубыми комплиментами и неприкрытым подхалимством. Это — граф И. Г. Головин. Он занимался сочинительством, любой ценой пытаясь снискать снисхождение русского правительства, которое рассердилось на него по какому-то поводу. Но даже неумеренная хвала Николаю I ему не помогла. Головин так и остался в эмиграции, вечно искал денег, затевал разнообразнейшие аферы.
Граф Дорер написал интересную статью в либеральном журнале «Ле корреспонданс», в которой давал объективную оценку книге де Кюстина. «Долгое пребывание в России, — писал граф Дорер, — дает нам возможность засвидетельствовать величайшую справедливость всего сказанного де Кюстином, особенно же его мыслей по поводу нетерпимости, столь активно проявляющейся в политике русского правительства настоящего царствования. Ничто в Европе не похоже на совершенный деспотизм русского царя, который, если бы ему было доступно, отнял бы у человека возможность думать».
Значение книги де Кюстина первым понял Герцен. «Теплое начало его души, — писал он вскоре по выходе книги, — сделало особенно важной эту книгу; она вовсе не враждебна России. Напротив, он более с любовью изучал нас и, любя, не мог не бичевать многого, что нас бичует».
Пять лет спустя после выхода книги де Кюстина Герцен снова высказывается о ней. Сначала он признавался, что глубоко страдал от трагической истины, которую услышал о России из уст этого иностранца. «Книга эта действует на меня, как пытка, как камень, приваленный к груди, и я не смотрю на его промахи, основа воззрения верна. И это страшное общество, и эта страна — Россия».
С течением времени эти чувства улеглись. Герцен дает более спокойную и объективную оценку этому литературному труду. В своей статье «Россия» он отмечал, что книга де Кюстина содержит много преувеличений и в ней заметно неумение отличить качества народа от характера правительства. Герцен писал, чго придворные впечатления от Петербурга у этого путешественника так сильны, что этим цветом он окрашивает все остальное виденное и слышанное. «Его наблюдения ограничились лишь тем миром, который он удачно назвал „миром фасадов“. Он виноват, конечно, в том, что ничего не захотел увидеть позади этих фасадов. Величайшим заблуждением поэтому является утверждение Кюстина, что в России царский двор составляет все. Эти качества книги Кюстина не мешают, однако, оставаться ей столь же блестящей в той части, которая характеризует императора и его двор. Кюстин совершенно прав по отношению к тому мирку, который он избрал центром своей деятельности, и если он пренебрег двумя третями русской жизни, то прекрасно понял его последнюю треть и мастерски охарактеризовал ее».
Целые десятилетия после появления книги «Россия в 1839 году» не прекращалась полемика вокруг нее. Книга была страстным политическим памфлетом против николаевской России. Надменное лицо Николая I получило одновременно карикатурный и жестокий вид. Этот осмеянный образ не могли приукрасить ни царское великолепие беспрерывных празднеств в Петербурге, ни фальсификации его раболепных литературных слуг. Француз де Кюстин нарисовал правдивый портрет кровавого самодержца, который жестоко преследовал каждого, кто думал не так, как он.
«Я поклялась…»
Француженка Камилла Ле-Дантю спустя пять лет после восстания декабристов получила право называться декабристкой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125