– Девушка помолчала. – Ну а что произошло совсем недавно, полтора месяца назад… Новое похищение сервиза, опять его возвращение в музей. Все это вы знаете из публикаций в газетах и журналах, из передач радио и телевидения.
Тихо было в зале под сводчатым потолком, превратившимся в небо над уральскими далями. Все молчали. Табадзе, Миров, Любин тихо подошли сзади к Никите Васильевичу Дакунину. К нему наклонился Арчил Тимурович, прошептал в ухо:
– Ну, господин Дакунин, вы наконец ответите на наш вопрос?
– Отвечу! Отвечу… – зашептал Никита Васильевич, не поворачиваясь, по-прежнему неотрывно глядя на сервиз под бронированным стеклом. – Да, я убил графа Оболина. По пути в аэропорт. Со своим напарником. Он приехал под видом таксиста. Я укажу место, где мы спрятали труп. Я убил его! – Слова участились, Никита Дакунин говорил захлебываясь: – Потому что… Потому что она наша! Она будет нашей…
Издалека, из вечности, возник еле слышный колокольный перезвон. Издалека… Но выделялся в нем бас могучего колокола. Сорок сороков Москвы? Иван Великий в Кремле на самой высокой колокольне Государства Российского? А подголоски? Со звонниц храма Христа Спасителя? Звонят колокола. Во здравие или за упокой?…
Глава 54
Варшава, 16 сентября 1996 года
В это утро в польской столице шел тоскливый осенний дождь. Мишель-Очкарик проснулся, как ему показалось, от стука в дверь. Фамилия его была Ожежко, а звали действительно Михаилом. Михаилом Станиславовичем. А в раннем детстве он был Михасем. Его предки осели в Казахстане, куда были высланы царским правительством после подавления польского восстания 1863 года. Он родился под Чимкентом, родители были учителями и погибли в автокатастрофе, когда Михаилу было двенадцать лет. Он остался один, родственников не было. Только в Польше жила старшая сестра Марыся – она была отправлена туда родителями маленькой девочкой. Из детского дома, куда его поместили дальние родственники, Михаил сбежал через неделю, и начались его скитания по просторам Советского Союза: бродяжничество, подростковые шайки, первый арест и трехлетнее пребывание в колонии усиленного режима. Побег из колонии. Он-то все и решил – возврата в «честную» жизнь не было. В 1994 году оказался Очкарик (очки он носил с четырех лет – близорукость) в Москве, связался с мелкими наркодельцами, и в их среде его обнаружил Никодим Иванович Воротаев…
Нет! Он проснулся не от стука в дверь – так странно звонил телефон: резко, с долгими перерывами, и гудки звучали, как удары. Телефонный аппарат стоял на полу рядом с кроватью. Михаил взял трубку, и тяжелое предчувствие беды сдавило сердце.
– Ты уже проснулся, сынок? – прозвучал в трубке мужской голос. Говорили по-русски.
– Проснулся…
– Вот и славно. Слушай меня внимательно. Тебе привет от Бати. Ты, кажется, намылился за дальний бугор, в Америку? И сестрицу решил с собой прихватить? А свой капитал перевести в швейцарский банк? – Михаил молчал. – Так вот, сынок, Марыся сейчас у нас.
– Что?…
– У тебя с ней свидание вчера было, у нас – сегодня ранним утречком. Ничего с твоей сестрицей не случится. Мы ее хоть сейчас отпустим. Но при выполнении определенных условий.
– Какие ваши условия?
– Первое: капитал свой в тутошнем банке не шевели, помешать можем. Второе: о путешествии в Америку забудь. Третье: путь твой завтра в Россию-матушку, в Москву. Все подробности при встрече. Ждем тебя через час, в половине десятого, у памятника вашему замечательному поэту Адаму Мицкевичу.
Трубка замолчала. Михаил Ожежко бросил трубку телефона, лег на спину, замер. Слышно было, как за окном над Варшавой ровно шуршит осенний дождь. «Все. Я пропал. Мы с Марысей пропали… Что делать? Кто поможет?…»
– Я помогу тебе, Михась, – прозвучал спокойный мужской голос.
Очкарик, вскочив с кровати, привычным мгновенным движением надел очки и приготовился к отпору, повернувшись в ту сторону, откуда прозвучал голос. У двери стояло старое кресло, обтянутое бордовым плюшем, с вытертыми, лысыми подлокотниками. В нем сидел молодой бледный мужчина с безупречно-правильными чертами лица, в светлом плаще, в белом свитере и застиранных светло-серых джинсах.
– Кто вы? – прошептал Михаил Ожежко.
– Мое имя Грэд, – улыбнулся незнакомец. – И больше не задавай вопросов. Пока. Потом, может быть, мы поговорим обо всем. А сейчас выслушай меня спокойно. Тебе не приходит, Михась, в голову в принципе банальное и вечное, как само человечество, соображение: за все наступает расплата. И то, что сейчас с тобой происходит…
– Расплата? – прошептал Михась.
– Да, расплата. И за твою прошлую жизнь, и за все, что ты делал в последнее время. Ведь все твои поступки в минувшие два года связаны с сервизом «Золотая братина». Ты согласен?
– Согласен…
– Хочешь взглянуть на них со стороны?
– Нет! Нет, не хочу!
Но было уже поздно: на глухой стене комнаты возник квадрат голубоватого светящегося экрана.
– Смотри, Михась, не отворачивайся.
И перед Очкариком промелькнули, как в кинохронике, снятой скрытой камерой, все преступления, в которых он участвовал. И подготовка похищения из музея сервиза «Золотая братина», и само похищение; пытки «заинтересованных» лиц; изъятия «выбывших из игры»; преследования; обман и коварство… Но самым страшным было убийство Боба и Таисии, его жены. Он видел себя, убийцу, стреляющего в Боба, и лицо молодой женщины, получившей пулю от Яна.
Экран погас. «Неужели это я такой?…»
– Ты еще хуже, Михась, – сказал тот, кто назвался Грэдом. – Путь, по которому ты идешь, ведет в пропасть. Или… что одно и то же (в людском представлении) в ад. Ты служишь черной, дьявольской силе, которая заключена в золоте. Но есть в том металле и другая, Божественная сила. И сервиз, из-за которого в последнее время пролито столько крови, тому пример. Только надо увидеть, постичь ту Божественную силу. Пока ты слеп. Но если хочешь…
– Я хочу! – прошептал Очкарик, и слезы текли по его щекам. Последний раз он плакал много лет назад, на похоронах своих родителей. Нечто просыпалось в его темной, казалось, навсегда потерянной душе, разверзалось – под гипнотизирующим взглядом таинственного пришельца – навстречу Любви и Добру. И он не узнавал себя. – Я хочу, хочу…
– Ты согласен с тем, что «Золотая братина» больше никогда не должна оказаться в руках людей, которые являются наследниками Бати?
– Но разве это возможно?
– Все возможно, Михась…
– Нет! Этого не должно быть! – страстно воскликнул Михаил Ожежко.
– Тогда… В назначенное время отправляйся на встречу с теми, кто только что звонил тебе. Ты окажешься в Москве и будешь для них собирать «новую стаю».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
Тихо было в зале под сводчатым потолком, превратившимся в небо над уральскими далями. Все молчали. Табадзе, Миров, Любин тихо подошли сзади к Никите Васильевичу Дакунину. К нему наклонился Арчил Тимурович, прошептал в ухо:
– Ну, господин Дакунин, вы наконец ответите на наш вопрос?
– Отвечу! Отвечу… – зашептал Никита Васильевич, не поворачиваясь, по-прежнему неотрывно глядя на сервиз под бронированным стеклом. – Да, я убил графа Оболина. По пути в аэропорт. Со своим напарником. Он приехал под видом таксиста. Я укажу место, где мы спрятали труп. Я убил его! – Слова участились, Никита Дакунин говорил захлебываясь: – Потому что… Потому что она наша! Она будет нашей…
Издалека, из вечности, возник еле слышный колокольный перезвон. Издалека… Но выделялся в нем бас могучего колокола. Сорок сороков Москвы? Иван Великий в Кремле на самой высокой колокольне Государства Российского? А подголоски? Со звонниц храма Христа Спасителя? Звонят колокола. Во здравие или за упокой?…
Глава 54
Варшава, 16 сентября 1996 года
В это утро в польской столице шел тоскливый осенний дождь. Мишель-Очкарик проснулся, как ему показалось, от стука в дверь. Фамилия его была Ожежко, а звали действительно Михаилом. Михаилом Станиславовичем. А в раннем детстве он был Михасем. Его предки осели в Казахстане, куда были высланы царским правительством после подавления польского восстания 1863 года. Он родился под Чимкентом, родители были учителями и погибли в автокатастрофе, когда Михаилу было двенадцать лет. Он остался один, родственников не было. Только в Польше жила старшая сестра Марыся – она была отправлена туда родителями маленькой девочкой. Из детского дома, куда его поместили дальние родственники, Михаил сбежал через неделю, и начались его скитания по просторам Советского Союза: бродяжничество, подростковые шайки, первый арест и трехлетнее пребывание в колонии усиленного режима. Побег из колонии. Он-то все и решил – возврата в «честную» жизнь не было. В 1994 году оказался Очкарик (очки он носил с четырех лет – близорукость) в Москве, связался с мелкими наркодельцами, и в их среде его обнаружил Никодим Иванович Воротаев…
Нет! Он проснулся не от стука в дверь – так странно звонил телефон: резко, с долгими перерывами, и гудки звучали, как удары. Телефонный аппарат стоял на полу рядом с кроватью. Михаил взял трубку, и тяжелое предчувствие беды сдавило сердце.
– Ты уже проснулся, сынок? – прозвучал в трубке мужской голос. Говорили по-русски.
– Проснулся…
– Вот и славно. Слушай меня внимательно. Тебе привет от Бати. Ты, кажется, намылился за дальний бугор, в Америку? И сестрицу решил с собой прихватить? А свой капитал перевести в швейцарский банк? – Михаил молчал. – Так вот, сынок, Марыся сейчас у нас.
– Что?…
– У тебя с ней свидание вчера было, у нас – сегодня ранним утречком. Ничего с твоей сестрицей не случится. Мы ее хоть сейчас отпустим. Но при выполнении определенных условий.
– Какие ваши условия?
– Первое: капитал свой в тутошнем банке не шевели, помешать можем. Второе: о путешествии в Америку забудь. Третье: путь твой завтра в Россию-матушку, в Москву. Все подробности при встрече. Ждем тебя через час, в половине десятого, у памятника вашему замечательному поэту Адаму Мицкевичу.
Трубка замолчала. Михаил Ожежко бросил трубку телефона, лег на спину, замер. Слышно было, как за окном над Варшавой ровно шуршит осенний дождь. «Все. Я пропал. Мы с Марысей пропали… Что делать? Кто поможет?…»
– Я помогу тебе, Михась, – прозвучал спокойный мужской голос.
Очкарик, вскочив с кровати, привычным мгновенным движением надел очки и приготовился к отпору, повернувшись в ту сторону, откуда прозвучал голос. У двери стояло старое кресло, обтянутое бордовым плюшем, с вытертыми, лысыми подлокотниками. В нем сидел молодой бледный мужчина с безупречно-правильными чертами лица, в светлом плаще, в белом свитере и застиранных светло-серых джинсах.
– Кто вы? – прошептал Михаил Ожежко.
– Мое имя Грэд, – улыбнулся незнакомец. – И больше не задавай вопросов. Пока. Потом, может быть, мы поговорим обо всем. А сейчас выслушай меня спокойно. Тебе не приходит, Михась, в голову в принципе банальное и вечное, как само человечество, соображение: за все наступает расплата. И то, что сейчас с тобой происходит…
– Расплата? – прошептал Михась.
– Да, расплата. И за твою прошлую жизнь, и за все, что ты делал в последнее время. Ведь все твои поступки в минувшие два года связаны с сервизом «Золотая братина». Ты согласен?
– Согласен…
– Хочешь взглянуть на них со стороны?
– Нет! Нет, не хочу!
Но было уже поздно: на глухой стене комнаты возник квадрат голубоватого светящегося экрана.
– Смотри, Михась, не отворачивайся.
И перед Очкариком промелькнули, как в кинохронике, снятой скрытой камерой, все преступления, в которых он участвовал. И подготовка похищения из музея сервиза «Золотая братина», и само похищение; пытки «заинтересованных» лиц; изъятия «выбывших из игры»; преследования; обман и коварство… Но самым страшным было убийство Боба и Таисии, его жены. Он видел себя, убийцу, стреляющего в Боба, и лицо молодой женщины, получившей пулю от Яна.
Экран погас. «Неужели это я такой?…»
– Ты еще хуже, Михась, – сказал тот, кто назвался Грэдом. – Путь, по которому ты идешь, ведет в пропасть. Или… что одно и то же (в людском представлении) в ад. Ты служишь черной, дьявольской силе, которая заключена в золоте. Но есть в том металле и другая, Божественная сила. И сервиз, из-за которого в последнее время пролито столько крови, тому пример. Только надо увидеть, постичь ту Божественную силу. Пока ты слеп. Но если хочешь…
– Я хочу! – прошептал Очкарик, и слезы текли по его щекам. Последний раз он плакал много лет назад, на похоронах своих родителей. Нечто просыпалось в его темной, казалось, навсегда потерянной душе, разверзалось – под гипнотизирующим взглядом таинственного пришельца – навстречу Любви и Добру. И он не узнавал себя. – Я хочу, хочу…
– Ты согласен с тем, что «Золотая братина» больше никогда не должна оказаться в руках людей, которые являются наследниками Бати?
– Но разве это возможно?
– Все возможно, Михась…
– Нет! Этого не должно быть! – страстно воскликнул Михаил Ожежко.
– Тогда… В назначенное время отправляйся на встречу с теми, кто только что звонил тебе. Ты окажешься в Москве и будешь для них собирать «новую стаю».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160