И он понимал новых друзей.
Вот только в последние дни… Особенно ночами. Стоит закрыть глаза – и картина родных мест плывет перед внутренним взором, в ушах звучат дорогие голоса, чистый ручей подает вечный лепет, скатываясь через каменные глыбы в распадок. Сейчас раздастся ржание его любимой кобылицы Джуги… Тоска сжимает сердце. Домой! Домой!..
Саид, не меняя позы на скамейке, напрягся всем телом: из дверей отеля «Ницца» вышел Никита Никитович Толмачев в бежевом костюме, который, похоже, сшит прямо на него: уж больно респектабельный вид. В руках Толмачева было два новых чемодана из коричневой кожи, сразу видно – совсем легких. Постоял Никита Никитович у дверей, вроде даже потянулся, неторопливо, но зорко посмотрел по сторонам (в этот самый миг Саид дремал на скамейке, прикрыв голову газетой), поднял чемоданы и, миновав отель «Ницца», направился по тротуару мимо длинной витрины галантерейного магазина.
Саид выждал некоторое время, потом легким пружинистым движением поднял свое тело со скамейки и, выйдя из сквера, двинулся за Толмачевым по противоположной стороне улицы. И Толмачев, и Алмади прошли метров сто – сто двадцать. Из отеля вышла Дарья, поблекшая, растерянная, ни на кого не глядя, медленно побрела в ту же сторону, куда ушел Толмачев. А направился Никита Никитович к железнодорожному вокзалу, который был недалеко от отеля. Но этого не знал Алмади – он выполнял задачу, поставленную перед ним Глебом Забродиным: не упустить Толмачева, незаметно следовать за ним тенью.
Улица, по которой шел Никита Никитович, пересекла небольшую площадь; в нее вливалось еще несколько улиц. На площади, слабо освещенной круглыми фонарями, в самом ее центре происходило невероятное действо. Смуглый факир с таинственным выражением на лице, голый по пояс, в чалме, окруженный небольшой толпой, глотал огонь: в открытый рот он засовывал маленький факел, жевал его и через мгновение выплевывал вверх огненную струю.
– Вах! – вырвалось у Саида, и он остановился, пораженный увиденным.
Второй факел отправился вслед за первым. Зачарованно смотрел чеченец минуту-другую… И вдруг спохватился: где Толмачев? Бешено заколотилось сердце, озноб пробежал по телу. Алмади зорко, хищно раздувая ноздри, осмотрелся по сторонам – Никиты нигде не было. Так… «Он шел по той улице…» Вихрем промчался Саид по ней, уже не соблюдая осторожности. Напрасно!
Через час Саид Алмади ворвался без стука в небольшой скромный номер отеля «Гном», в котором жили Забродин и Любин. Он рухнул на стул, несколько мгновений не в силах отдышаться. Потом пролепетал, по-детски всхлипывая:
– Шайтан! Огонь!.. Там… Ушел…
– Упустил Толмачева? – Глеб встряхнул чеченца за плечи. – Упустил?
– Упустил, Глеб… – Саид сокрушенно тряс головой. – Там человек… понимаешь, огонь кушал… Я смотрел… Шайтан попутал. Дурной мой голова! Стрелять надо Алмади. К стенке!
Забродин и Любин удрученно смотрели на бедного сына гор.
– Я – к графу! – сорвался со стула Глеб.
Поезд из Женевы должен был отправляться в двадцать два часа пятнадцать минут. На вокзале Саид Алмади появился гораздо раньше. Слонялся у входа на перрон, заглянул в станционный буфет, через распахнутые двери ресторана зорко осмотрел сидящих за столиками – нет, нигде Никиты Толмачева, и Дарьи не было. На первый путь подали экспресс Женева – Берлин. Саид стал прогуливаться вдоль вагонов, наблюдая за пассажирами, которые начали постепенно прибывать. Появились вежливые проводники в белых перчатках. Объявили посадку. Алмади, ускорив шаг, ходил по перрону, смотрел на спешащих людей, на носильщиков. Отметил, что публика отправляется в Берлин в основном солидная: пожилые мужчины в дорогих костюмах, дамы в длинных платьях и в шляпах с вуалью; одна из них держала на руках лохматенькую курносую собачонку с бантом, которая грозно порыкивала на окружающих. Толмачева и Дарьи не было…
Саид Алмади увидел направляющихся к седьмому вагону Глеба Забродина и Кирилла Любина; Кирилл на этот раз был наряжен в клетчатый костюм, черный бархатный галстук повязан бантом, густые каштановые волосы вьются и – неизменные затемненные очки. Тросточка с набалдашником из слоновой кости в левой руке – франт, щеголь, прожигатель жизни.
Саид встретил взгляд Забродина: «Что?» – «Нету», – взглядом же ответил Алмади.
Появился граф Алексей Григорьевич Оболин, за ним носильщик нес два чемодана. Граф был хмур, небрит, бледен. Он, поднимаясь в седьмой вагон, не смотрел по сторонам. Дали отправление, и только тогда Саид, показав проводнику билет, поднялся в вагон, вспрыгнув на его ступеньку уже на ходу. Нет, вечером шестого ноября 1918 года в экспресс Женева – Берлин Никита Толмачев не сел.
Прошло часа два. Экспресс летел через альпийскую влажную ночь, и черное небо, усыпанное звездами, лежало над спящей Швейцарией. В седьмом вагоне граф Оболин и Глеб Забродин занимали второе купе. Кирилл Любин и Алмади, слегка обалдевший от окружающей его чистоты и роскоши, – пятое. После того как устроились, посмотрели в окна на уплывающие в вечернюю темноту огни Женевы, Глеб заговорил первым:
– Я, Алексей Григорьевич, – к своим коллегам. Подумаем, как действовать. Скоро вернусь. – Граф Оболин молчал. – На всякий случай помните: мы рядом, во втором купе.
– Да, да, идите. – Граф Оболин продолжал смотреть в темное окно, в голосе его слышалось раздражение.
Они пили крепкий ароматный чай, принесенный проводником; настроение у всех было подавленное.
– Значит, в поезде Никиты и Дарьи нет… – Забродин помешивал ложкой остывающий чай. – И все-таки! Вдруг не углядели…
– Нет! – перебил Алмади. – Нет, Глеба! Все смотрел, везде! В каждый окно – нет их. Шайтан! Я виноват!..
– Погоди, Саид. Давайте еще раз восстановим всю картину. Пятого вечером Никита вышел из отеля и направился… Он шел в сторону вокзала.
– А Дарья? – спросил Кирилл Любин.
– Она могла выйти из отеля раньше Никиты. Или позже. Потом они где-то встретились. – Забродин помолчал. – И если так, можно предположить следующее. Толмачев уехал в Берлин раньше и там будет нас встречать. Ведь граф показал ему свой билет.
– Тогда, – предположил Любин, – он будет встречать нас тайно, из толпы: выследит, куда отправятся Алексей Григорьевич и его «адвокат», то есть ты.
– Пожалуй… – Глеб в который раз раскурил свою трубку. – Меня вот еще что тревожит: в последние встречи Алексей Григорьевич уж больно нервен, взвинчен. Мне все время кажется, что он хочет поведать нечто важное и сдерживает себя. И мучает один вопрос… Почему граф явно испугался, когда я сказал, что в Германии мы сдадим Толмачева полиции…
– Погоди!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
Вот только в последние дни… Особенно ночами. Стоит закрыть глаза – и картина родных мест плывет перед внутренним взором, в ушах звучат дорогие голоса, чистый ручей подает вечный лепет, скатываясь через каменные глыбы в распадок. Сейчас раздастся ржание его любимой кобылицы Джуги… Тоска сжимает сердце. Домой! Домой!..
Саид, не меняя позы на скамейке, напрягся всем телом: из дверей отеля «Ницца» вышел Никита Никитович Толмачев в бежевом костюме, который, похоже, сшит прямо на него: уж больно респектабельный вид. В руках Толмачева было два новых чемодана из коричневой кожи, сразу видно – совсем легких. Постоял Никита Никитович у дверей, вроде даже потянулся, неторопливо, но зорко посмотрел по сторонам (в этот самый миг Саид дремал на скамейке, прикрыв голову газетой), поднял чемоданы и, миновав отель «Ницца», направился по тротуару мимо длинной витрины галантерейного магазина.
Саид выждал некоторое время, потом легким пружинистым движением поднял свое тело со скамейки и, выйдя из сквера, двинулся за Толмачевым по противоположной стороне улицы. И Толмачев, и Алмади прошли метров сто – сто двадцать. Из отеля вышла Дарья, поблекшая, растерянная, ни на кого не глядя, медленно побрела в ту же сторону, куда ушел Толмачев. А направился Никита Никитович к железнодорожному вокзалу, который был недалеко от отеля. Но этого не знал Алмади – он выполнял задачу, поставленную перед ним Глебом Забродиным: не упустить Толмачева, незаметно следовать за ним тенью.
Улица, по которой шел Никита Никитович, пересекла небольшую площадь; в нее вливалось еще несколько улиц. На площади, слабо освещенной круглыми фонарями, в самом ее центре происходило невероятное действо. Смуглый факир с таинственным выражением на лице, голый по пояс, в чалме, окруженный небольшой толпой, глотал огонь: в открытый рот он засовывал маленький факел, жевал его и через мгновение выплевывал вверх огненную струю.
– Вах! – вырвалось у Саида, и он остановился, пораженный увиденным.
Второй факел отправился вслед за первым. Зачарованно смотрел чеченец минуту-другую… И вдруг спохватился: где Толмачев? Бешено заколотилось сердце, озноб пробежал по телу. Алмади зорко, хищно раздувая ноздри, осмотрелся по сторонам – Никиты нигде не было. Так… «Он шел по той улице…» Вихрем промчался Саид по ней, уже не соблюдая осторожности. Напрасно!
Через час Саид Алмади ворвался без стука в небольшой скромный номер отеля «Гном», в котором жили Забродин и Любин. Он рухнул на стул, несколько мгновений не в силах отдышаться. Потом пролепетал, по-детски всхлипывая:
– Шайтан! Огонь!.. Там… Ушел…
– Упустил Толмачева? – Глеб встряхнул чеченца за плечи. – Упустил?
– Упустил, Глеб… – Саид сокрушенно тряс головой. – Там человек… понимаешь, огонь кушал… Я смотрел… Шайтан попутал. Дурной мой голова! Стрелять надо Алмади. К стенке!
Забродин и Любин удрученно смотрели на бедного сына гор.
– Я – к графу! – сорвался со стула Глеб.
Поезд из Женевы должен был отправляться в двадцать два часа пятнадцать минут. На вокзале Саид Алмади появился гораздо раньше. Слонялся у входа на перрон, заглянул в станционный буфет, через распахнутые двери ресторана зорко осмотрел сидящих за столиками – нет, нигде Никиты Толмачева, и Дарьи не было. На первый путь подали экспресс Женева – Берлин. Саид стал прогуливаться вдоль вагонов, наблюдая за пассажирами, которые начали постепенно прибывать. Появились вежливые проводники в белых перчатках. Объявили посадку. Алмади, ускорив шаг, ходил по перрону, смотрел на спешащих людей, на носильщиков. Отметил, что публика отправляется в Берлин в основном солидная: пожилые мужчины в дорогих костюмах, дамы в длинных платьях и в шляпах с вуалью; одна из них держала на руках лохматенькую курносую собачонку с бантом, которая грозно порыкивала на окружающих. Толмачева и Дарьи не было…
Саид Алмади увидел направляющихся к седьмому вагону Глеба Забродина и Кирилла Любина; Кирилл на этот раз был наряжен в клетчатый костюм, черный бархатный галстук повязан бантом, густые каштановые волосы вьются и – неизменные затемненные очки. Тросточка с набалдашником из слоновой кости в левой руке – франт, щеголь, прожигатель жизни.
Саид встретил взгляд Забродина: «Что?» – «Нету», – взглядом же ответил Алмади.
Появился граф Алексей Григорьевич Оболин, за ним носильщик нес два чемодана. Граф был хмур, небрит, бледен. Он, поднимаясь в седьмой вагон, не смотрел по сторонам. Дали отправление, и только тогда Саид, показав проводнику билет, поднялся в вагон, вспрыгнув на его ступеньку уже на ходу. Нет, вечером шестого ноября 1918 года в экспресс Женева – Берлин Никита Толмачев не сел.
Прошло часа два. Экспресс летел через альпийскую влажную ночь, и черное небо, усыпанное звездами, лежало над спящей Швейцарией. В седьмом вагоне граф Оболин и Глеб Забродин занимали второе купе. Кирилл Любин и Алмади, слегка обалдевший от окружающей его чистоты и роскоши, – пятое. После того как устроились, посмотрели в окна на уплывающие в вечернюю темноту огни Женевы, Глеб заговорил первым:
– Я, Алексей Григорьевич, – к своим коллегам. Подумаем, как действовать. Скоро вернусь. – Граф Оболин молчал. – На всякий случай помните: мы рядом, во втором купе.
– Да, да, идите. – Граф Оболин продолжал смотреть в темное окно, в голосе его слышалось раздражение.
Они пили крепкий ароматный чай, принесенный проводником; настроение у всех было подавленное.
– Значит, в поезде Никиты и Дарьи нет… – Забродин помешивал ложкой остывающий чай. – И все-таки! Вдруг не углядели…
– Нет! – перебил Алмади. – Нет, Глеба! Все смотрел, везде! В каждый окно – нет их. Шайтан! Я виноват!..
– Погоди, Саид. Давайте еще раз восстановим всю картину. Пятого вечером Никита вышел из отеля и направился… Он шел в сторону вокзала.
– А Дарья? – спросил Кирилл Любин.
– Она могла выйти из отеля раньше Никиты. Или позже. Потом они где-то встретились. – Забродин помолчал. – И если так, можно предположить следующее. Толмачев уехал в Берлин раньше и там будет нас встречать. Ведь граф показал ему свой билет.
– Тогда, – предположил Любин, – он будет встречать нас тайно, из толпы: выследит, куда отправятся Алексей Григорьевич и его «адвокат», то есть ты.
– Пожалуй… – Глеб в который раз раскурил свою трубку. – Меня вот еще что тревожит: в последние встречи Алексей Григорьевич уж больно нервен, взвинчен. Мне все время кажется, что он хочет поведать нечто важное и сдерживает себя. И мучает один вопрос… Почему граф явно испугался, когда я сказал, что в Германии мы сдадим Толмачева полиции…
– Погоди!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160