– спросил Миров.
– Да нет, знаете ли… Как-то не приходилось. Уж больно далеки наши интересы. Иногда спрашивал, как семья, дети…
– У Воротаева есть дети?
– Да вроде двое – сын и дочь, уже взрослые. Иногда звонили ему по необходимости…
– И всегда трубку брал Воротаев? – опять перебил Миров.
– Нет. Иногда отвечала его жена, Ксения Тарасовна, по голосу, по разговору симпатичная женщина. Ну… дача у них есть. Любил Никодим Иванович о всяких огородно-садовых проблемах поговорить.
Вошел Арчил Табадзе, явно чем-то возбужденный, сказал с порога:
– Все команды отдал, Вениамин Георгиевич. Корчной полетел со своими ребятами пулей. И… Привезли Валентина Николаевича Великанова.
– Отлично! – Миров энергично потер руки. – Давайте его сюда.
– Откуда вам известно?… – начал было Иван Кириллович. Но Вениамин Георгиевич перебил его:
– Да сумели нам Рябушкин и Цугейко сказать, хоть и в полусне, как дело было, почему в их смену подмена командира произошла. Особенно Федор помог. Весьма сообразительный и четкий молодой человек: засыпает, а нить разговора держит.
Открылась дверь, и в кабинет первым вошел Валентин Николаевич Великанов, за ним – Арчил Табадзе. Великанов соответствовал своей фамилии: гигант лет сорока, с открытым, простодушным русским лицом – блондин, веснушки на щеках, широкий, немного приплюснутый нос, прямой внимательный взгляд.
– Здравствуйте, товарищи! – Голос у него оказался густой, басовитый, сейчас в нем звучали сердитые, даже злые нотки. – Это что же за хреновина такая?
– Что у вас-то дома приключилось? – спросил Любин. – Почему понадобилась замена?
– Блин! – Великанов от возбуждения запустил пятерню левой руки в свои густые светлые волосы. – Да ничего у меня не приключилось! Это Иваныч, Воротаев то есть, мне лапшу на уши навесил: вчера звонит – а до работы часа два, не более. Звонит: так, мол, и так, выручай, Валентин. Мне завтра, говорит, со своими хлопцами на смену заступать. А моей Ксении назначили операцию… Только что день определили. Назвал болезнь какую-то противную, по женским делам. Завтра, мол, везет в клинику, и у него там встреча с профессором, который операцию делать будет. Говорит, а у самого… Нет, ну надо же, блин! Какой Райкин!.. А у самого в голосе – вот чтоб мне провалиться на этом месте! – слезы. Согласился. Как в такой беде товарищу не помочь? Хотя у меня у самого план был будь здоров: с корешами в баньку намылились…
– Спасибо, Валентин Николаевич, – остановил Великанова следователь. – Просьба к вам: все, что вы нам рассказали, изложите, пожалуйста, письменно. И пишите как можно подробнее. По возможности, – добавил Вениамин Георгиевич, – старайтесь точно передать, что говорил Воротаев.
– Слушаюсь! Я пойду к себе. Сегодня смена Виктора Разина. Чайку у ребят попью – в горле пересохло от всех этих дел. Нет, надо же, какой сукой оказался! И Колю Якименко – такого парня… Блин!
Когда Великанов ушел, Вениамин Георгиевич, взглянув на своего помощника, спросил:
– И какое резюме, Арчил?
– Только одно, шеф: Воротаеву нужно было обязательно получить смену именно в тот день, когда граф Оболин со своим блюдом приедет в музей…
– И он знал об этом дне! – добавил Миров.
– Да, знал, – согласился Табадзе. – Это первое. А второе… Воротаев и два охранника Оболина – одна компания. Точнее сказать, одна банда.
– Именно! – Миров энергично потер руки. – И потому, Иван Кириллович, приступим к графу. Сначала его письмо и телеграмма.
Письмо вслух прочитал Арчил.
– «…С искренним почтением, – закончил он чтение, – граф Александр Петрович Оболин. Четырнадцатое июля девяносто шестого года, Рим». – Некоторое время все молчали. – Одна фраза в этом письме интересна: «Есть у меня в России и другие дела».
– Что же в ней особенного? – удивился Любин.
– Она никакого отношения не имеет к сути письма, к «Братине». Подобные деловые письма несут конкретную информацию, и только, – сказал Арчил Табадзе. – Можно предположить… Пока только предположить, что смысл этой фразы должен быть вами зафиксирован. И не только вами…
– Простите, постойте! – перебил Иван Кириллович в крайнем изумлении. – Вы хотите сказать, что граф Оболин… Что он причастен к похищению? Вы его подозреваете?
– Мы подозреваем… Обязаны подозревать всех, – жестко сказал следователь Миров. – Всех, кто в день ограбления был в музее, рядом с сервизом…
– Ведь и меня, и графа они чуть не убили!
– Мы и вас, Иван Кириллович, – продолжал Вениамин Георгиевич, – должны подозревать.
– Что?!
– Я говорю это, чтобы вы поняли: будут отработаны все версии.
– И… и про меня? – спросил Любин. – Что я…
– Успокойтесь, – улыбнулся следователь. – Ваша в последнюю очередь. Если другие версии не дадут результатов.
Директор музея порывался протестовать, но Вениамин Георгиевич остановил его жестом.
– Шучу, шучу. Поэтому, Иван Кириллович, вернемся к графу. Пожалуйста, подробно – со всеми деталями и нюансами, – о вашей вчерашней встрече, о разговоре по телефону перед ней, о том, что он говорил, когда приехал. Все, все. Мы слушаем.
Рассказ Любина был конкретен и точен: он понимал, что от него хотят услышать следователи. Его почти не перебивали. Он заметил, что Миров и Табадзе переглянулись трижды: когда была названа машина, на которой пожаловали гости, «Мерседес-бенц», номер А 816 ЕН, РУС 77 («Ну, номер они поменяли еще здесь, – сказал Миров, – когда уезжали». «А потом перекрасили машину, – добавил Табадзе, – или надежно укрыли до лучших времен»); когда он сказал о договоре с телохранителями, о пункте этого договора, по которому они ни на шаг не должны отпускать от себя графа, и поэтому граф с ними приедет в музей («Вот здесь вам, Иван Кириллович, и насторожиться бы», – сказал Миров); и, наконец, они переглянулись, когда была названа фирма «Амулет» – в рассказе Любина она попала в самый конец.
– Стоп! – перебил в этот момент Миров. – Арчил!
– Все понял, шеф, – тут же откликнулся Табадзе. – Где бы мне у вас тут уединиться? – повернулся он к Любину. – Нужен телефон.
– Идите к экскурсоводам, от меня через дверь направо. Там сейчас никого нет – все получили внеплановый выходной.
В кабинете остались его хозяин и Миров.
– Иван Кириллович, как я понял, вы унаследовали должность директора музея от своего отца?
– Да, это так. Ведь мой батюшка, Кирилл Захарович Любин, можно сказать, был основателем этого музея и бессменно директорствовал здесь четверть века. Музей открылся в пятьдесят шестом году, а отец умер…
– А вы, значит, по наследству… – Миров подыскивал слова.
– Я понимаю, о чем вы хотите спросить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
– Да нет, знаете ли… Как-то не приходилось. Уж больно далеки наши интересы. Иногда спрашивал, как семья, дети…
– У Воротаева есть дети?
– Да вроде двое – сын и дочь, уже взрослые. Иногда звонили ему по необходимости…
– И всегда трубку брал Воротаев? – опять перебил Миров.
– Нет. Иногда отвечала его жена, Ксения Тарасовна, по голосу, по разговору симпатичная женщина. Ну… дача у них есть. Любил Никодим Иванович о всяких огородно-садовых проблемах поговорить.
Вошел Арчил Табадзе, явно чем-то возбужденный, сказал с порога:
– Все команды отдал, Вениамин Георгиевич. Корчной полетел со своими ребятами пулей. И… Привезли Валентина Николаевича Великанова.
– Отлично! – Миров энергично потер руки. – Давайте его сюда.
– Откуда вам известно?… – начал было Иван Кириллович. Но Вениамин Георгиевич перебил его:
– Да сумели нам Рябушкин и Цугейко сказать, хоть и в полусне, как дело было, почему в их смену подмена командира произошла. Особенно Федор помог. Весьма сообразительный и четкий молодой человек: засыпает, а нить разговора держит.
Открылась дверь, и в кабинет первым вошел Валентин Николаевич Великанов, за ним – Арчил Табадзе. Великанов соответствовал своей фамилии: гигант лет сорока, с открытым, простодушным русским лицом – блондин, веснушки на щеках, широкий, немного приплюснутый нос, прямой внимательный взгляд.
– Здравствуйте, товарищи! – Голос у него оказался густой, басовитый, сейчас в нем звучали сердитые, даже злые нотки. – Это что же за хреновина такая?
– Что у вас-то дома приключилось? – спросил Любин. – Почему понадобилась замена?
– Блин! – Великанов от возбуждения запустил пятерню левой руки в свои густые светлые волосы. – Да ничего у меня не приключилось! Это Иваныч, Воротаев то есть, мне лапшу на уши навесил: вчера звонит – а до работы часа два, не более. Звонит: так, мол, и так, выручай, Валентин. Мне завтра, говорит, со своими хлопцами на смену заступать. А моей Ксении назначили операцию… Только что день определили. Назвал болезнь какую-то противную, по женским делам. Завтра, мол, везет в клинику, и у него там встреча с профессором, который операцию делать будет. Говорит, а у самого… Нет, ну надо же, блин! Какой Райкин!.. А у самого в голосе – вот чтоб мне провалиться на этом месте! – слезы. Согласился. Как в такой беде товарищу не помочь? Хотя у меня у самого план был будь здоров: с корешами в баньку намылились…
– Спасибо, Валентин Николаевич, – остановил Великанова следователь. – Просьба к вам: все, что вы нам рассказали, изложите, пожалуйста, письменно. И пишите как можно подробнее. По возможности, – добавил Вениамин Георгиевич, – старайтесь точно передать, что говорил Воротаев.
– Слушаюсь! Я пойду к себе. Сегодня смена Виктора Разина. Чайку у ребят попью – в горле пересохло от всех этих дел. Нет, надо же, какой сукой оказался! И Колю Якименко – такого парня… Блин!
Когда Великанов ушел, Вениамин Георгиевич, взглянув на своего помощника, спросил:
– И какое резюме, Арчил?
– Только одно, шеф: Воротаеву нужно было обязательно получить смену именно в тот день, когда граф Оболин со своим блюдом приедет в музей…
– И он знал об этом дне! – добавил Миров.
– Да, знал, – согласился Табадзе. – Это первое. А второе… Воротаев и два охранника Оболина – одна компания. Точнее сказать, одна банда.
– Именно! – Миров энергично потер руки. – И потому, Иван Кириллович, приступим к графу. Сначала его письмо и телеграмма.
Письмо вслух прочитал Арчил.
– «…С искренним почтением, – закончил он чтение, – граф Александр Петрович Оболин. Четырнадцатое июля девяносто шестого года, Рим». – Некоторое время все молчали. – Одна фраза в этом письме интересна: «Есть у меня в России и другие дела».
– Что же в ней особенного? – удивился Любин.
– Она никакого отношения не имеет к сути письма, к «Братине». Подобные деловые письма несут конкретную информацию, и только, – сказал Арчил Табадзе. – Можно предположить… Пока только предположить, что смысл этой фразы должен быть вами зафиксирован. И не только вами…
– Простите, постойте! – перебил Иван Кириллович в крайнем изумлении. – Вы хотите сказать, что граф Оболин… Что он причастен к похищению? Вы его подозреваете?
– Мы подозреваем… Обязаны подозревать всех, – жестко сказал следователь Миров. – Всех, кто в день ограбления был в музее, рядом с сервизом…
– Ведь и меня, и графа они чуть не убили!
– Мы и вас, Иван Кириллович, – продолжал Вениамин Георгиевич, – должны подозревать.
– Что?!
– Я говорю это, чтобы вы поняли: будут отработаны все версии.
– И… и про меня? – спросил Любин. – Что я…
– Успокойтесь, – улыбнулся следователь. – Ваша в последнюю очередь. Если другие версии не дадут результатов.
Директор музея порывался протестовать, но Вениамин Георгиевич остановил его жестом.
– Шучу, шучу. Поэтому, Иван Кириллович, вернемся к графу. Пожалуйста, подробно – со всеми деталями и нюансами, – о вашей вчерашней встрече, о разговоре по телефону перед ней, о том, что он говорил, когда приехал. Все, все. Мы слушаем.
Рассказ Любина был конкретен и точен: он понимал, что от него хотят услышать следователи. Его почти не перебивали. Он заметил, что Миров и Табадзе переглянулись трижды: когда была названа машина, на которой пожаловали гости, «Мерседес-бенц», номер А 816 ЕН, РУС 77 («Ну, номер они поменяли еще здесь, – сказал Миров, – когда уезжали». «А потом перекрасили машину, – добавил Табадзе, – или надежно укрыли до лучших времен»); когда он сказал о договоре с телохранителями, о пункте этого договора, по которому они ни на шаг не должны отпускать от себя графа, и поэтому граф с ними приедет в музей («Вот здесь вам, Иван Кириллович, и насторожиться бы», – сказал Миров); и, наконец, они переглянулись, когда была названа фирма «Амулет» – в рассказе Любина она попала в самый конец.
– Стоп! – перебил в этот момент Миров. – Арчил!
– Все понял, шеф, – тут же откликнулся Табадзе. – Где бы мне у вас тут уединиться? – повернулся он к Любину. – Нужен телефон.
– Идите к экскурсоводам, от меня через дверь направо. Там сейчас никого нет – все получили внеплановый выходной.
В кабинете остались его хозяин и Миров.
– Иван Кириллович, как я понял, вы унаследовали должность директора музея от своего отца?
– Да, это так. Ведь мой батюшка, Кирилл Захарович Любин, можно сказать, был основателем этого музея и бессменно директорствовал здесь четверть века. Музей открылся в пятьдесят шестом году, а отец умер…
– А вы, значит, по наследству… – Миров подыскивал слова.
– Я понимаю, о чем вы хотите спросить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160