А вот кому все ясно – прямо-таки позавидуешь! – это моему Саиду. Он за революцию горой.
– Хороший революция! – оскалил белые зубы Саид Алмади. – Князь невесту увел. Отца бороду дергал, позорил, сакля жег. Приеду – рэзать буду!
– Видел? – засмеялся Глеб Забродин. – Между прочим, Саид тоже в Чека работает, под моим началом.
«Пора!» – подумал Любин и произнес:
– А ведь я к тебе по важному делу.
– Выкладывай!
Любин с тревогой взглянул на чеченца.
– От Саида у меня секретов нет, – жестко отрезал Забродин.
Через час – был уже поздний вечер – Кирилл Любин и Глеб Забродин миновали Инженерный замок, темный и мрачный, и, перейдя улицу, оказались у серого трехэтажного здания на Гороховой, почти все окна которого светились.
– У нас и по ночам работают, – пояснил Забродин. Над массивной дверью была прибита вывеска «Чрезвычайная комиссия».
– Еще раз повторяю, – взволнованно твердил Кирилл, – только при выполнении моих двух условий: граф Оболин останется на свободе и не будет чиниться препятствий на его пути за границу. Это первое. А второе – выплатить ему денежную компенсацию.
– Что с головы твоего графа и волос не упадет – за это я ручаюсь лично. А вот компенсация… – Забродин помедлил. – Тут дело посложнее. «Братина» же, надо полагать, бешеных денег стоит.
– И все-таки я настаиваю!..
– Хорошо, хорошо! – с некоторой досадой поморщился Глеб. – Сначала сервиз надо получить.
Они подошли к двери. Забродин показал красноармейцу пропуск, кивнул на Любина:
– Товарищ со мной.
По слабо освещенной лестнице поднялись на второй этаж.
– В этом есть какая-то мистика, – произнес Забродин, остановившись перед дверью с цифрой «6». – Ты со своим сообщением приходишь ко мне, я работаю в отделе, который занимается (в том числе, правда) этой проблемой, а отделом руководит Картузов, историк по образованию, натура чувствительная и во всяческих шедеврах искусства сведущая. Сейчас ты Дмитрию Наумовичу все подробно расскажешь. – И Забродин трижды постучал в дверь.
– Прошу! – послышался энергичный голос. Кабинет оказался огромным, с двумя стрельчатыми окнами, за которыми стояла непроглядная петроградская тьма. На одной стене висела большая карта России, и на ней красными лентами были обозначены фронты. Противоположную стену украшала большая картина в тяжелой раме, очевидно оставшаяся здесь с дореволюционного времени. «А может быть…» – подумал Кирилл. Идиллический пейзаж: стройная трепетная лань пьет воду из прозрачного горного ручья, и с ее чутких губ падают капли, алмазами сверкая на солнце.
Слушая Любина, хозяин кабинета сидел за массивным столом в троноподобном кресле, потом стал быстро прохаживаться из угла в угол, явно волнуясь все больше и больше. Это был человек лет сорока, типичной еврейской внешности: нос с горбинкой, впалые щеки, густая вьющаяся шевелюра, четкий, выразительный разрез темных глаз – живых, подвижных, умных. Иногда он бормотал как бы самому себе:
– Так… Так… Весьма и весьма…
В кабинете был еще один человек, тоже лет сорока, а может быть, сорока пяти, грузный, квадратный, в рабочей блузе, с бурым лицом, на котором индивидуальность отсутствовала. Знакомясь с Любиным, он назвал себя Михеичем и с удовольствием пожал белую руку Кирилла огромной могучей пятерней, в поры которой въелось машинное масло. Это рукопожатие прокомментировал Забродин: потомственный питерский рабочий. Сейчас, повествуя о «Золотой братине», Любин постоянно чувствовал на себе тяжелый, изучающий взгляд Михеича.
– Так… Так… Весьма и весьма! – возбужденно повторил Дмитрий Наумович Картузов, когда Кирилл закончил свой рассказ. Он быстро прошелся по комнате, остановился у письменного стола, выдвинул верхний ящик, достал из него конверт. – Фатум… Письмо пришло несколько часов назад, с вечерней почтой. – Картузов передал конверт Глебу: – Прочитай.
Забродин вынул из конверта серый плотный клок бумаги и прочитал:
«Как истинный гражданин и сторонник новой власти, ознакомившись с декретом от двадцать третьего сентября сего года, довожу до вашего сведения, что прибывший тайно из-за границы граф Оболин в данный момент находится в своем загородном доме в Ораниенбауме, а двадцать восьмого сентября намерен покинуть пределы России, захватив с собой сервиз „Братина“ на семьдесят персон из трехсот пятидесяти одного предмета, который является редкостным сокровищем и достоянием рабочих и крестьян. Ваш товарищ».
Забродин даже присвистнул.
– Подпись разобрать невозможно.
– Какое странное, просто непонятное совпадение… – тихо проговорил Любин и вдруг начал неудержимо краснеть, чувствуя, что все смотрят на него.
– Вот что, милок, – заговорил молчавший до сих пор Михеич. – Дай-ка, Наумыч, карандаш и лист бумаги.
Дмитрий Наумович, еще ничего не понимая, передал Михеичу и то и другое, а потомственный питерский рабочий, подойдя вплотную к Любину, сказал довольно сурово:
– Напиши чего-нибудь. – И он ткнул Кириллу лист бумаги и карандаш.
Картузов протестующе дернулся, Глеб попер было грудью на Михеича, но Любин остановил его.
– Отчего же? Извольте! – Он что-то быстро написал на листе бумаги и передал его Михеичу. – Прошу!
Михеич прочитал по складам с очень серьезным, ответственным выражением лица:
– Гадко и мерзко, когда те-бе не до-ве-ря-ют.
Забродин и Картузов рассмеялись, – правда, несколько натянуто. Однако Михеич был по-прежнему суров и непроницаем. Он довольно долго сверял почерки автора анонимного письма и Любина, наконец изрек с явным облегчением:
– Не он. – И лицо его смягчилось. Повернувшись к Кириллу, добавил с полной убежденностью в своей правоте: – Без революционной бдительности нам никак нельзя.
– Итак, подведем итоги, – заспешил Дмитрий Наумович Картузов. – Первое. Своим рассказом, Кирилл Захарович, вы подтверждаете это письмо. Весьма и весьма! То есть письмо не липа. А получаем мы всякой ерунды сколько угодно. Неужели и при царском режиме органы тайного сыска так же заваливали доносами на своих ближних? Любопытно было бы узнать! Но я отвлекся. Второе. Не скрою: письмо меня настораживает. Чем? Не знаю… Не могу пока определить. Но одно несомненно: надо спешить, и двадцать восьмого мы ждать не будем. Наконец, третье. Ваши условия… Что касается графа Оболина… Даю вам слово: мы дадим ему спокойно отбыть за границу. Даже поможем. – При этих словах Михеич нахмурился. – А вот относительно денежной компенсации… Тут сложнее, республика на жесточайшем финансовом пайке. Однако давайте сначала доберемся до «Золотой братины», а там будем думать. Обещаю вам, Кирилл Захарович, сделать все и в этом плане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
– Хороший революция! – оскалил белые зубы Саид Алмади. – Князь невесту увел. Отца бороду дергал, позорил, сакля жег. Приеду – рэзать буду!
– Видел? – засмеялся Глеб Забродин. – Между прочим, Саид тоже в Чека работает, под моим началом.
«Пора!» – подумал Любин и произнес:
– А ведь я к тебе по важному делу.
– Выкладывай!
Любин с тревогой взглянул на чеченца.
– От Саида у меня секретов нет, – жестко отрезал Забродин.
Через час – был уже поздний вечер – Кирилл Любин и Глеб Забродин миновали Инженерный замок, темный и мрачный, и, перейдя улицу, оказались у серого трехэтажного здания на Гороховой, почти все окна которого светились.
– У нас и по ночам работают, – пояснил Забродин. Над массивной дверью была прибита вывеска «Чрезвычайная комиссия».
– Еще раз повторяю, – взволнованно твердил Кирилл, – только при выполнении моих двух условий: граф Оболин останется на свободе и не будет чиниться препятствий на его пути за границу. Это первое. А второе – выплатить ему денежную компенсацию.
– Что с головы твоего графа и волос не упадет – за это я ручаюсь лично. А вот компенсация… – Забродин помедлил. – Тут дело посложнее. «Братина» же, надо полагать, бешеных денег стоит.
– И все-таки я настаиваю!..
– Хорошо, хорошо! – с некоторой досадой поморщился Глеб. – Сначала сервиз надо получить.
Они подошли к двери. Забродин показал красноармейцу пропуск, кивнул на Любина:
– Товарищ со мной.
По слабо освещенной лестнице поднялись на второй этаж.
– В этом есть какая-то мистика, – произнес Забродин, остановившись перед дверью с цифрой «6». – Ты со своим сообщением приходишь ко мне, я работаю в отделе, который занимается (в том числе, правда) этой проблемой, а отделом руководит Картузов, историк по образованию, натура чувствительная и во всяческих шедеврах искусства сведущая. Сейчас ты Дмитрию Наумовичу все подробно расскажешь. – И Забродин трижды постучал в дверь.
– Прошу! – послышался энергичный голос. Кабинет оказался огромным, с двумя стрельчатыми окнами, за которыми стояла непроглядная петроградская тьма. На одной стене висела большая карта России, и на ней красными лентами были обозначены фронты. Противоположную стену украшала большая картина в тяжелой раме, очевидно оставшаяся здесь с дореволюционного времени. «А может быть…» – подумал Кирилл. Идиллический пейзаж: стройная трепетная лань пьет воду из прозрачного горного ручья, и с ее чутких губ падают капли, алмазами сверкая на солнце.
Слушая Любина, хозяин кабинета сидел за массивным столом в троноподобном кресле, потом стал быстро прохаживаться из угла в угол, явно волнуясь все больше и больше. Это был человек лет сорока, типичной еврейской внешности: нос с горбинкой, впалые щеки, густая вьющаяся шевелюра, четкий, выразительный разрез темных глаз – живых, подвижных, умных. Иногда он бормотал как бы самому себе:
– Так… Так… Весьма и весьма…
В кабинете был еще один человек, тоже лет сорока, а может быть, сорока пяти, грузный, квадратный, в рабочей блузе, с бурым лицом, на котором индивидуальность отсутствовала. Знакомясь с Любиным, он назвал себя Михеичем и с удовольствием пожал белую руку Кирилла огромной могучей пятерней, в поры которой въелось машинное масло. Это рукопожатие прокомментировал Забродин: потомственный питерский рабочий. Сейчас, повествуя о «Золотой братине», Любин постоянно чувствовал на себе тяжелый, изучающий взгляд Михеича.
– Так… Так… Весьма и весьма! – возбужденно повторил Дмитрий Наумович Картузов, когда Кирилл закончил свой рассказ. Он быстро прошелся по комнате, остановился у письменного стола, выдвинул верхний ящик, достал из него конверт. – Фатум… Письмо пришло несколько часов назад, с вечерней почтой. – Картузов передал конверт Глебу: – Прочитай.
Забродин вынул из конверта серый плотный клок бумаги и прочитал:
«Как истинный гражданин и сторонник новой власти, ознакомившись с декретом от двадцать третьего сентября сего года, довожу до вашего сведения, что прибывший тайно из-за границы граф Оболин в данный момент находится в своем загородном доме в Ораниенбауме, а двадцать восьмого сентября намерен покинуть пределы России, захватив с собой сервиз „Братина“ на семьдесят персон из трехсот пятидесяти одного предмета, который является редкостным сокровищем и достоянием рабочих и крестьян. Ваш товарищ».
Забродин даже присвистнул.
– Подпись разобрать невозможно.
– Какое странное, просто непонятное совпадение… – тихо проговорил Любин и вдруг начал неудержимо краснеть, чувствуя, что все смотрят на него.
– Вот что, милок, – заговорил молчавший до сих пор Михеич. – Дай-ка, Наумыч, карандаш и лист бумаги.
Дмитрий Наумович, еще ничего не понимая, передал Михеичу и то и другое, а потомственный питерский рабочий, подойдя вплотную к Любину, сказал довольно сурово:
– Напиши чего-нибудь. – И он ткнул Кириллу лист бумаги и карандаш.
Картузов протестующе дернулся, Глеб попер было грудью на Михеича, но Любин остановил его.
– Отчего же? Извольте! – Он что-то быстро написал на листе бумаги и передал его Михеичу. – Прошу!
Михеич прочитал по складам с очень серьезным, ответственным выражением лица:
– Гадко и мерзко, когда те-бе не до-ве-ря-ют.
Забродин и Картузов рассмеялись, – правда, несколько натянуто. Однако Михеич был по-прежнему суров и непроницаем. Он довольно долго сверял почерки автора анонимного письма и Любина, наконец изрек с явным облегчением:
– Не он. – И лицо его смягчилось. Повернувшись к Кириллу, добавил с полной убежденностью в своей правоте: – Без революционной бдительности нам никак нельзя.
– Итак, подведем итоги, – заспешил Дмитрий Наумович Картузов. – Первое. Своим рассказом, Кирилл Захарович, вы подтверждаете это письмо. Весьма и весьма! То есть письмо не липа. А получаем мы всякой ерунды сколько угодно. Неужели и при царском режиме органы тайного сыска так же заваливали доносами на своих ближних? Любопытно было бы узнать! Но я отвлекся. Второе. Не скрою: письмо меня настораживает. Чем? Не знаю… Не могу пока определить. Но одно несомненно: надо спешить, и двадцать восьмого мы ждать не будем. Наконец, третье. Ваши условия… Что касается графа Оболина… Даю вам слово: мы дадим ему спокойно отбыть за границу. Даже поможем. – При этих словах Михеич нахмурился. – А вот относительно денежной компенсации… Тут сложнее, республика на жесточайшем финансовом пайке. Однако давайте сначала доберемся до «Золотой братины», а там будем думать. Обещаю вам, Кирилл Захарович, сделать все и в этом плане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160