– закричал Глеб.
Василий Иванович, сыщик, рассказал все довольно быстро и складно. О «художниках» в кафе напротив магазина Нейгольберга, об их поведении, о бинокле, об альбоме рыжего бакенбардиста и его рисунках о том, что он, Василий Иванович Белкин, заподозрив неладное, выследил черноусого, отправившись за ним в ювелирный салон («Примерялся, гад!»), а потом сопроводил художников до отеля.
– Довольно вшивая гостиница, – повествовал Вася Белкин, развалясь на стуле. – Пять кварталов от еврейского магазина. Там еще я их машину углядел, на которой они сервиз увезли. А дале как? С вечера схоронился я в подворотне напротив магазина. Всю ночь проторчал. Холодина! Зубами аж лязгал. А уже утро. Неужто, думаю, оплошал, не так сообразил? Развидняться начало, по улице кой-какие люди зашастали. Дале… Глазам не верю – свет в магазине загорелся, смотрю: бухгалтер на своем месте сидит, второй чегой-то прибирает. В голове помутилось, ничего понять не могу. В самый раз мимо моей подворотни полицейский прошел. И тут дверь отворяется и выходит… как его? Ну, лакей, что покупателей встречает. И теперь я его сразу признал! Одежа-то лакеева, а морда – черноусого, только самих усов ч?-то нету. И походку я его определил – как заяц прыгает. Быстро он за угол и – бегом… Ничего не соображу. Как он в магазине оказался? И что делать? Или полицейского звать? Пока решение принимал, машина подкатывает – та самая, ихняя, я ее сразу признал: на лягушку похожая. Второй, рыжий, что под бухгалтера вырядился, выскакивает. Быстро они мешки в машину поклали – и ходу! Укатили. А у меня сердце обмерло: а что, если совсем уехали из городу? Припустился к гостинице, где они остановились. Слава те Господи! Машина во дворе притулилась. Я что есть мочи к нам домой, Мартина растолкал, все ему обрисовал, хотел вас будить. Мартин говорит: нельзя терять ни секунды. И мы – опять к «художникам». А Сарканис сейчас там, на месте, сторожит их…
– То есть как сторожит? – перебил Забродин.
– Напротив гостиницы остановка трамвая, скамейки. Вот и сидит. Мартин и в гостиницу заходил, по-хитрому узнал, в какой комнате они. Небось дрыхнут сейчас. Третий этаж, в самом углу. Мы и окна их во дворе определили.
– Понятно… – Глеб Забродин запустил пальцы в свои густые волосы. – Что будем делать?
– Как что? – встрепенулся Василий Иванович Белкин. – Сейчас являемся в гостиницу – «художникам» по мордасам, крутим руки за спину, кляпы в пасти. И сервиз наш!
– Мы что, Вася, грабители? – спросил Кирилл.
– Почему грабители? – В голосе Белкина звучала кровная обида. – Возвращаем сервиз законному хозяину, графу, а он передает его государству рабочих и крестьян, добровольно!
– Даже если бы это удалось… – Николай Семенович Решетов закурил очередную итальянскую папироску. – Видите ли… Мы никогда не вывезем «Золотую братину» из Германии. На границе нужны документы, имеющие юридическую силу. Верно, товарищ Фарзус?
Товарищ Фарзус промолчал.
– Прежде всего, – произнес Любин, – надо немедленно задержать преступников и вернуть сервиз Нейгольбергу.
– Ни хрена себе!.. – возмутился Вася Белкин. – Вернуть Нейгольбергу! Я для этого Арона старался, что ли?
– Да, – согласился Решетов. – Вернется сервиз к Нейгольбергу, и мы продолжим подготовку процесса. Звоню в полицию.
– Момент! – остановил его Глеб Забродин. – Вы, Николай Семенович, говорили, что судебный процесс не дает нам гарантий на стопроцентный успех. Ваши слова?
– Мои, – подтвердил Решетов.
Глеб Забродин впервые за это утро раскурил свою трубку, глубоко затянулся и объявил:
– В таком случае у меня есть одно предложение…
Последними выходили из кабинета Решетова Василий Иванович Белкин и Фарзус. На лестничной площадке товарищ Фарзус придержал за локоть Белкина и прошептал ему на ухо:
– Чего мне первому про «художников» не сказал? Дубина!..
У сыщика Чека, как у загнанной лошади, екнула селезенка, и Васю Белкина моментально прошиб пот.
К ювелирному магазину «Арон Нейгольберг и Ко» подъехало такси, из него вышел Глеб Забродин. Впрочем, вплотную к дверям подъехать не удалось: магазин был оцеплен полицейскими, пришлось проталкиваться через толпу зевак, журналистов с фотоаппаратами, людей в штатском, которые внимательно присматривались к окружающим. Стоял возбужденный гул голосов. Забродин подошел к молодому полицейскому капитану, сказал решительно:
– Я к господину Нейгольбергу по неотложному делу, имеющему отношение к ограблению.
Капитан пристально осмотрел Глеба, – видимо, акцент, который явно ощущался в речи Забродина, вызвал у него тревогу, – спросил:
– Вы иностранец?
– Да, я из России.
– Идемте, я провожу вас.
У дверей в магазин стояли четверо дюжих полицейских, образовав как бы живую стену, но при виде капитана они расступились.
– Проходите! – Капитан вежливо козырнул.
А перед Глебом Забродиным портье Крумель, сразу узнавший его, услужливо, с испугом на лице, распахнул вторую, внутреннюю дверь. В торговом зале были: Линда (на щеках красные пятна, в глазах лихорадочный блеск), бухгалтер Бартельс, который, в отличие от всех, казался невозмутимым: он в своей характерной сгорбленной позе сидел за конторкой, рылся в бумагах, щелкал на счетах, и весь его вид свидетельствовал – что бы ни случилось, бухгалтерия вечна и неизменна, она, как и точные цифры, является одним из стержней мироздания; в облике Арона Нейгольберга было что-то безумное, может быть, такое впечатление возникало от бессмысленных его метаний вдоль прилавков, молчаливой темпераментной жестикуляции (было похоже, что хозяин магазина произносит про себя страстную обличительную речь), от пугающей бледности лица («Оказывается, – подумал Глеб Забродин, – верно заезженное сравнение „бледен как полотно“»).
Еще в салоне находилось двое полицейских, судя по погонам – в высоких чинах, и трое в штатском, весьма важного, даже надменного вида. При появлении Забродина голоса смолкли: все смотрели на него. Арон Нейгольберг прервал свое метание вдоль прилавков, замер, прекратилась жестикуляция – руки повисли вдоль длинного худого тела.
– Вы? Опять вы… – прошептал он.
Забродин подошел к хозяину магазина, сказал твердо и спокойно:
– Господин Нейгольберг, я могу с вами поговорить наедине?
– Это касается…
– Да, это касается «Золотой братины».
– Идемте! Скорее! – Не предполагал Глеб, что у старика такая сильная, цепкая рука. – Идемте, идемте!
Нейгольберг уже тащил Забродина вдоль одинаковых шкафов в свой кабинет, похожий на антикварный музей, и дверь закрыл на ключ. Арон упал в глубокое старинное кресло, и руки его вцепились в темные деревянные подлокотники в виде заснувших львов, которые положили морды на лапы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
Василий Иванович, сыщик, рассказал все довольно быстро и складно. О «художниках» в кафе напротив магазина Нейгольберга, об их поведении, о бинокле, об альбоме рыжего бакенбардиста и его рисунках о том, что он, Василий Иванович Белкин, заподозрив неладное, выследил черноусого, отправившись за ним в ювелирный салон («Примерялся, гад!»), а потом сопроводил художников до отеля.
– Довольно вшивая гостиница, – повествовал Вася Белкин, развалясь на стуле. – Пять кварталов от еврейского магазина. Там еще я их машину углядел, на которой они сервиз увезли. А дале как? С вечера схоронился я в подворотне напротив магазина. Всю ночь проторчал. Холодина! Зубами аж лязгал. А уже утро. Неужто, думаю, оплошал, не так сообразил? Развидняться начало, по улице кой-какие люди зашастали. Дале… Глазам не верю – свет в магазине загорелся, смотрю: бухгалтер на своем месте сидит, второй чегой-то прибирает. В голове помутилось, ничего понять не могу. В самый раз мимо моей подворотни полицейский прошел. И тут дверь отворяется и выходит… как его? Ну, лакей, что покупателей встречает. И теперь я его сразу признал! Одежа-то лакеева, а морда – черноусого, только самих усов ч?-то нету. И походку я его определил – как заяц прыгает. Быстро он за угол и – бегом… Ничего не соображу. Как он в магазине оказался? И что делать? Или полицейского звать? Пока решение принимал, машина подкатывает – та самая, ихняя, я ее сразу признал: на лягушку похожая. Второй, рыжий, что под бухгалтера вырядился, выскакивает. Быстро они мешки в машину поклали – и ходу! Укатили. А у меня сердце обмерло: а что, если совсем уехали из городу? Припустился к гостинице, где они остановились. Слава те Господи! Машина во дворе притулилась. Я что есть мочи к нам домой, Мартина растолкал, все ему обрисовал, хотел вас будить. Мартин говорит: нельзя терять ни секунды. И мы – опять к «художникам». А Сарканис сейчас там, на месте, сторожит их…
– То есть как сторожит? – перебил Забродин.
– Напротив гостиницы остановка трамвая, скамейки. Вот и сидит. Мартин и в гостиницу заходил, по-хитрому узнал, в какой комнате они. Небось дрыхнут сейчас. Третий этаж, в самом углу. Мы и окна их во дворе определили.
– Понятно… – Глеб Забродин запустил пальцы в свои густые волосы. – Что будем делать?
– Как что? – встрепенулся Василий Иванович Белкин. – Сейчас являемся в гостиницу – «художникам» по мордасам, крутим руки за спину, кляпы в пасти. И сервиз наш!
– Мы что, Вася, грабители? – спросил Кирилл.
– Почему грабители? – В голосе Белкина звучала кровная обида. – Возвращаем сервиз законному хозяину, графу, а он передает его государству рабочих и крестьян, добровольно!
– Даже если бы это удалось… – Николай Семенович Решетов закурил очередную итальянскую папироску. – Видите ли… Мы никогда не вывезем «Золотую братину» из Германии. На границе нужны документы, имеющие юридическую силу. Верно, товарищ Фарзус?
Товарищ Фарзус промолчал.
– Прежде всего, – произнес Любин, – надо немедленно задержать преступников и вернуть сервиз Нейгольбергу.
– Ни хрена себе!.. – возмутился Вася Белкин. – Вернуть Нейгольбергу! Я для этого Арона старался, что ли?
– Да, – согласился Решетов. – Вернется сервиз к Нейгольбергу, и мы продолжим подготовку процесса. Звоню в полицию.
– Момент! – остановил его Глеб Забродин. – Вы, Николай Семенович, говорили, что судебный процесс не дает нам гарантий на стопроцентный успех. Ваши слова?
– Мои, – подтвердил Решетов.
Глеб Забродин впервые за это утро раскурил свою трубку, глубоко затянулся и объявил:
– В таком случае у меня есть одно предложение…
Последними выходили из кабинета Решетова Василий Иванович Белкин и Фарзус. На лестничной площадке товарищ Фарзус придержал за локоть Белкина и прошептал ему на ухо:
– Чего мне первому про «художников» не сказал? Дубина!..
У сыщика Чека, как у загнанной лошади, екнула селезенка, и Васю Белкина моментально прошиб пот.
К ювелирному магазину «Арон Нейгольберг и Ко» подъехало такси, из него вышел Глеб Забродин. Впрочем, вплотную к дверям подъехать не удалось: магазин был оцеплен полицейскими, пришлось проталкиваться через толпу зевак, журналистов с фотоаппаратами, людей в штатском, которые внимательно присматривались к окружающим. Стоял возбужденный гул голосов. Забродин подошел к молодому полицейскому капитану, сказал решительно:
– Я к господину Нейгольбергу по неотложному делу, имеющему отношение к ограблению.
Капитан пристально осмотрел Глеба, – видимо, акцент, который явно ощущался в речи Забродина, вызвал у него тревогу, – спросил:
– Вы иностранец?
– Да, я из России.
– Идемте, я провожу вас.
У дверей в магазин стояли четверо дюжих полицейских, образовав как бы живую стену, но при виде капитана они расступились.
– Проходите! – Капитан вежливо козырнул.
А перед Глебом Забродиным портье Крумель, сразу узнавший его, услужливо, с испугом на лице, распахнул вторую, внутреннюю дверь. В торговом зале были: Линда (на щеках красные пятна, в глазах лихорадочный блеск), бухгалтер Бартельс, который, в отличие от всех, казался невозмутимым: он в своей характерной сгорбленной позе сидел за конторкой, рылся в бумагах, щелкал на счетах, и весь его вид свидетельствовал – что бы ни случилось, бухгалтерия вечна и неизменна, она, как и точные цифры, является одним из стержней мироздания; в облике Арона Нейгольберга было что-то безумное, может быть, такое впечатление возникало от бессмысленных его метаний вдоль прилавков, молчаливой темпераментной жестикуляции (было похоже, что хозяин магазина произносит про себя страстную обличительную речь), от пугающей бледности лица («Оказывается, – подумал Глеб Забродин, – верно заезженное сравнение „бледен как полотно“»).
Еще в салоне находилось двое полицейских, судя по погонам – в высоких чинах, и трое в штатском, весьма важного, даже надменного вида. При появлении Забродина голоса смолкли: все смотрели на него. Арон Нейгольберг прервал свое метание вдоль прилавков, замер, прекратилась жестикуляция – руки повисли вдоль длинного худого тела.
– Вы? Опять вы… – прошептал он.
Забродин подошел к хозяину магазина, сказал твердо и спокойно:
– Господин Нейгольберг, я могу с вами поговорить наедине?
– Это касается…
– Да, это касается «Золотой братины».
– Идемте! Скорее! – Не предполагал Глеб, что у старика такая сильная, цепкая рука. – Идемте, идемте!
Нейгольберг уже тащил Забродина вдоль одинаковых шкафов в свой кабинет, похожий на антикварный музей, и дверь закрыл на ключ. Арон упал в глубокое старинное кресло, и руки его вцепились в темные деревянные подлокотники в виде заснувших львов, которые положили морды на лапы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160