Я повернулся и зашагал по Мейн-стрит к пресс-центру, стараясь
побыстрее избавиться от воспоминаний об этой встрече и снова вернуть
приподнятое расположение духа, родившееся утром вместе с первыми лучами
солнца. Но тревога, посеянная последними словами Лозинского, не исчезла.
Знать бы тогда, что это не пустой разговор, а случайно прорвавшееся
чувство злорадства. Лозинский, вероятно, уже знал о событиях, которые
только должны были произойти и о которых я даже не мог и догадываться...
У пресс-центра встретили "пинкертоны" - двое ребят лет по 16-ти и
серьезная толстушка в специальной полувоенной форме с нашивками на левом
рукаве несли службу по наблюдению за порядком. Они внимательно сверили
идентичность моей физиономии с фотографией на "ладанке", чему-то
улыбнулись, но вежливо разрешили войти в здание. Я поставил в углу лыжи и
попросил ребят присмотреть за ними (они согласно закивали головами),
поднялся на второй этаж, в местное отделение банка, чтобы обменять чек,
полученный в Москве, на доллары. Процедура неожиданно затянулась: девушка,
принявшая чек, рассматривала его и так и эдак, потом изучала меня, затем
поднялась и ушла в дальний конец комнаты к мужчине, сидевшему в одной
рубашке за столом спиной ко мне, что-то объясняла ему, потом оба
помолчали, и, наконец, мужчина, оказавшийся совсем молодым человеком,
поднялся, подошел к стойке и вежливо попросил показать журналистское
удостоверение. Как я догадался, они в жизни никогда не видели
внешторгбанковских чеков и даже не догадывались об их существовании.
Однако после ознакомления с моей "ладанкой" деньги были незамедлительно
выданы, девушка мило попрощалась и пригласила воспользоваться услугами
банка и в будущем. Я поблагодарил ее.
У выхода столкнулся с Сержем Казанкини. Мы не виделись четыре года и
напоминали друг другу о существовании лишь короткими новогодними
открытками. Серж мало изменился.
- Хелло, Олег! Хелло, дружище! Мы снова на олимпиаде, значит, мы
живем и здравствуем! Ты когда приехал? Устроился в гостинице? Это не
олимпиада, а несчастье какое-то! Я поселился в пятнадцати километрах от
Лейк-Плэсида, и это когда в городе полным-полно свободных номеров! -
набросился на меня Серж Казанкини. Не дожидаясь ответа, а скорее стремясь
опередить его, он поспешно заключил: - Э, да что же это мы тут стоим как
неприкаянные... По такому случаю не грех и по рюмке. Скажу тебе по
секрету: я тут поблизости кое-что разнюхал, вполне приличное заведение, и
главное - бесплатно...
- Прости, Серж, никак не могу. Я собрался на Уайтфейс. Лыжи внизу, ты
же понимаешь, что это такое для меня... Давай вечерком, скажем, часиков в
восемь встретимся здесь же и отправимся в то благословенное местечко.
- Собрался, собрался, - без особой радости передразнил Серж
Казанкини. - За тобой вечно волки гонятся, до олимпиады целых четыре дня,
а ты уже весь в долгах, как в шелках...
- Ну, не сердись, Серж, - как можно мягче, с
просительно-извинительными нотками в голосе сказал я. - До встречи!
Вечером мы наговоримся всласть!
- Только гляди, чтобы без обмана!
- Слово!
Я сбежал вниз, подхватил лыжи и вылетел на солнце. Снег, пышным
ковром укрывший округу, бередил душу, стоило только представить, каково
там, в горах. Красный допотопный автобус с написанной от руки табличкой
"Уайтфейс" пыхтел напротив выхода из пресс-центра, и водитель уже взялся
за ручку передачи. Он кивнул утвердительно на мой вопрос, в горы ли
направляется автобус, и закрыл двери. Помимо меня, здесь оказалось еще
трое - фотокорреспондент-американец и двое рыжебородых земляков Стенмарка.
Американец дремал, шведы курили и громко обсуждали свои проблемы. Что мне
было до них! Я устроился в конце салона, вытянул, насколько позволяло
место, ноги и блаженно развалился на жестком сидении.
Автобус долго колесил по улочкам Лейк-Плэсида. Промелькнули ажурные,
собранные из металлических труб, трибуны стадиона, где состоится парад
открытия. Еще долго, если обернуться, можно было видеть отчетливо
выделявшийся на фоне ослепительно синего неба черный раструб чаши, где
спустя четыре дня вспыхнет олимпийский огонь. Он уж был в Штатах,
доставленный самолетом из Греции, с Олимпа, зажженный от лучей солнца
Марией Масколиу, величавой красавицей, словно сошедшей с древних фресок,
раскопанных в земле Олимпии.
Я запомнил ее еще по Монреалю, когда она приехала в пресс-центр,
чтобы рассказать, как много в ее жизни значат эти олимпийские мгновения...
Слева и справа от дороги тянулись присыпанные свежим снежком сосны,
иногда дорога прижималась к горной речушке, почти пересохшее русло которой
было усеяно огромными мшистыми валунами, превращенными снегопадом в
сказочные замки, где обитали гномы и Белоснежка...
Белоснежка...
- Ты моя Белоснежка, - сказал я и отвернулся, потому что грусть,
возникшая в глубине сердца, подкатила под самое горло, мешая дышать. Уже
не радовала солнечная морозная погода, установившаяся после трех дней
кряду лившего и лившего дождя, ни снег, слепивший глаза, ни причудливо
вылепленные ветром из стройных елочек, что чудом удерживались на самой
макушке Менчула, загадочные фигуры, поражающие неистовым размахом фантазии
природы.
А вокруг была такая неописуемая красота, такой бесконечный простор,
что сердце замирало, не в состоянии вместить ее в себя, и волновалось,
рвалось, как птица, у которой обрезали крылья. Карпаты лежали у наших ног,
сверкая в лучах солнца дальними полонинами, словно бы залитыми прозрачным
белым льдом, опушенные сине-зелеными, переходящими в черное дальними
лесами; где-то внизу из невидимой хижины поднимался ровный, как карандаш,
столб дыма, подчеркивая мудрость и совершенство природы, не принимавшей,
не желающей принять в свой чистый и светлый мир этот след угасшей жизни;
дым медленно, словно нехотя, прорастал в безбрежность синего неба и таял в
высоте.
Красные опоры подъемника и красные же покачивающиеся люльки как бы
навечно зависли в воздухе, не в состоянии преодолеть его недвижность.
Белый шлейф тянулся, как утренний туман, за ногами лыжника, ринувшегося по
снежной целине.
Солнце обпекало наши лица, но еще больше обжигала нас изнутри
неумолимая боль расставания.
...В тот вечер, после стычки с Валеркой Семененко, Наташка не уехала.
Не уехала она и на следующий, потом полил дождь и вообще не хотелось
высовывать носа из теплой комнаты;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31