Ты мне лучше скажи,
что стоит за всей этой шумихой с бойкотом?
- Стоят очень серьезные силы. Они готовы на крайности.
- Но ведь они не в состоянии запугать человечество и навязать ему
свою злую волю!
- Ты ведь не ребенок, Олег, и не настолько наивен. В наше время
человечество меньше всего принимается в расчет. Они хотят создать
ситуацию, когда человечество будет поставлено перед свершившимся фактом.
Не забывай, что нынешний год для Америки - особый, год выборов президента.
А ты думаешь, нынешний хозяин Белого дома не помнит, что одним из наиболее
болезненных провалов, буквально потрясших нацию, было поражение
американских атлетов на Играх в Монреале - от ваших ребят да еще восточных
немцев? Форд потерял президентство в том числе и из-за этого...
- Ну, знаешь ли, если каждый американский президент будет связывать
свои перевыборы с победой или поражением на Играх и соответственно
избирать для себя норму поведения...
- К сожалению, этого тоже нельзя сбрасывать со счетов. Но, думаю, не
только опасение неудачи на Играх ведет сегодня нашего хозяина. За всей
этой кампанией кроются другие, более серьезные и далекоидущие цели...
- Что касается олимпиады в Москве, то я уверен, что она состоится, Не
могут не повлиять на наше поведение различные угрозы, с коими американская
сторона обращалась к нам. То, видите ли, не могут принять всю советскую
делегацию в олимпийской деревне, то не смогут прокормить спортсменов, то
вообще "пужают" отсутствием надежной безопасности...
- Что касается последнего, - прервал меня Дик, - это гораздо
серьезнее, чем кажется на первый взгляд.
- Нам не привыкать, Дик. На последних олимпиадах всегда находились
люди, готовые пакостить. Что там говорить, в этом проявляется бессильная
злоба...
- Не такая уж бессильная... Впрочем, я готов потерять то, что я
вложил в эту "раскопку", лишь бы оказаться посрамленным в твоих глазах. За
твою победу!
Мы выпили. Я представил Наташку, сидящую под дверью, и невольно
усмехнулся - сколько в ней еще детского, непосредственного. "Может, вы
удочерите меня?" - "К несчастью, не могу, всего лишь шестнадцать лет
разницы, могут дурно понять". - "А жаль, я была бы такой послушной..." -
"Не люблю послушных, люблю умеющих слушать, ведь я законченный болтун..."
- "Ты будешь рассказывать мне сказки, как охотился на акул в Тихом океане,
в Акапулько?" - "Вот видишь, какая ты! Я тебе поведал быль, а ты посчитала
меня лгуном?" - "Нет, просто - сочинителем, ведь это - твоя профессия..."
- "Прикуси язычок, неверная, или я вынужден буду покарать тебя за
оскорбление моей самой нужной, самой лучшей на земле профессии!" - "Слушаю
и повинуюсь!"
- Дик, - прервал я воспоминания, - как там Дима поживает? Он что-то
замолчал, даже на Новый год слова не черкнул... Прислал осенью
благодарность Брайана за перевод его рассказа и как в воду канул...
- У Димы дела - хуже не бывает. Он лежит в больнице и больше не
работает в Би-би-си...
- Спился?
- В больнице, кажись, с этим диагнозом, но кризис наступил уже после
того, как его выкинули из русской службы. Он просто оказался им не нужен
со своими устаревшими знаниями советской действительности...
- И кто же занял его место?
- Некий Ефим Рубинов, бывший советский спортивный журналист.
Я сразу представил себе немолодого уже человека с вечно насупленным,
недовольным лицом, с обезьяньей, выпирающей нижней губой и услышал его
наглый, самоуверенный голос, нередко ставивший в тупик людей, когда он
брал у них интервью. Он никогда не занимался спортом, да что там спортом -
гантели за всю свою жизнь в руки не взял, я в этом глубоко убежден! Но
нужно было видеть, с какой потрясающей самоуверенностью он брался
наставлять видавших виды тренеров и как бесцеремонно, как бесчеловечно
готов был растоптать спортсмена, стоило только тому сделать неверный шаг
или оступиться. Он просто-таки торжествовал, когда ему удавалось разыскать
еще одно проявление "звездной" болезни. Он превращался в
прокурора-обличителя, и высокие слова слетали с его пера. Его не любили и
побаивались, сторонились даже собратья по перу.
- Что же Юля?
- Она уехала в Грецию. Хочу признаться тебе, что есть и моя вина в
случившемся. Впрочем, я неправильно выразился: просто то, о чем рассказал
мне Зотов, слишком большая тайна, чтобы ее разглашение прощалось. Дима
знал, на что идет... Я не вымогал у него ничего... Даже предупредил о
возможных последствиях. Он ответил решительным отказом принять
предупреждение и добавил, что больше так жить не может.
- А розы, наверное, завяли, ухаживать за ними некому...
- О каких розах ты говоришь? - не понял Дик.
- О Диминых, он больше всего любил розы.
Расставаясь, мы уговорились, что встречаемся завтра у моей гостиницы
в восемь утра.
- Может, у тебя есть проблемы в Нью-Йорке? - спросил на прощание Дик
Грегори. - После 16:00 я смогу уделить тебе время.
- Все о'кей, Дик, - махнул я ему рукой. - Никаких проблем!
3
"Олдсмобиль" был подготовлен к длительному путешествию: помимо двух
чемоданов, здесь уже находились желтая спортивная сумка "Арена",
серебристые лыжи "К-2", какие-то пакеты и картонные ящики. Я в недоумении
и некоторой растерянности остановился перед автомобилем, не зная, куда же
ткнуть собственные вещи.
- Давай, давай, - поторапливал меня Грегори. Без всякого почтения к
коробкам и пакетам он забросил наверх мой довольно тяжелый чемодан, потом
с такой же беззаботностью устроил мою спортивную сумку, что мало
отличалась по весу и размерам от чемодана. Единственное, что пожалел
Грегори, так это лыжи. Я проникся к нему еще большим уважением, когда
увидел, как бережно он сначала вытащил, а затем снова положил "К-2", -
так, чтобы ничто не поцарапало поверхность и, конечно, не угрожало их
целости. Для меня горные лыжи - живые существа, они тоже испытывают боль и
разочарование, если с ними обращаются, как с куском металла, залитого
смолой, идущей, говорят, на космические аппараты.
Нью-Йорк мне не понравился, возможно, потому, что я слишком мало
видел, но первые впечатления - пусть обманчивые - проникают в самую душу,
и нужно немало времени, чтобы выкорчевать их из потаенных глубин души;
город оставил ощущение какой-то аморфности и заброшенности, где никому нет
ни до чего дела (так оно на самом деле и было), и жизнь течет здесь в
замкнутых орбитах, не позволяя посторонним проникать в их тесный мирок, и
никто не задумывается над тем, что происходит за его пределами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
что стоит за всей этой шумихой с бойкотом?
- Стоят очень серьезные силы. Они готовы на крайности.
- Но ведь они не в состоянии запугать человечество и навязать ему
свою злую волю!
- Ты ведь не ребенок, Олег, и не настолько наивен. В наше время
человечество меньше всего принимается в расчет. Они хотят создать
ситуацию, когда человечество будет поставлено перед свершившимся фактом.
Не забывай, что нынешний год для Америки - особый, год выборов президента.
А ты думаешь, нынешний хозяин Белого дома не помнит, что одним из наиболее
болезненных провалов, буквально потрясших нацию, было поражение
американских атлетов на Играх в Монреале - от ваших ребят да еще восточных
немцев? Форд потерял президентство в том числе и из-за этого...
- Ну, знаешь ли, если каждый американский президент будет связывать
свои перевыборы с победой или поражением на Играх и соответственно
избирать для себя норму поведения...
- К сожалению, этого тоже нельзя сбрасывать со счетов. Но, думаю, не
только опасение неудачи на Играх ведет сегодня нашего хозяина. За всей
этой кампанией кроются другие, более серьезные и далекоидущие цели...
- Что касается олимпиады в Москве, то я уверен, что она состоится, Не
могут не повлиять на наше поведение различные угрозы, с коими американская
сторона обращалась к нам. То, видите ли, не могут принять всю советскую
делегацию в олимпийской деревне, то не смогут прокормить спортсменов, то
вообще "пужают" отсутствием надежной безопасности...
- Что касается последнего, - прервал меня Дик, - это гораздо
серьезнее, чем кажется на первый взгляд.
- Нам не привыкать, Дик. На последних олимпиадах всегда находились
люди, готовые пакостить. Что там говорить, в этом проявляется бессильная
злоба...
- Не такая уж бессильная... Впрочем, я готов потерять то, что я
вложил в эту "раскопку", лишь бы оказаться посрамленным в твоих глазах. За
твою победу!
Мы выпили. Я представил Наташку, сидящую под дверью, и невольно
усмехнулся - сколько в ней еще детского, непосредственного. "Может, вы
удочерите меня?" - "К несчастью, не могу, всего лишь шестнадцать лет
разницы, могут дурно понять". - "А жаль, я была бы такой послушной..." -
"Не люблю послушных, люблю умеющих слушать, ведь я законченный болтун..."
- "Ты будешь рассказывать мне сказки, как охотился на акул в Тихом океане,
в Акапулько?" - "Вот видишь, какая ты! Я тебе поведал быль, а ты посчитала
меня лгуном?" - "Нет, просто - сочинителем, ведь это - твоя профессия..."
- "Прикуси язычок, неверная, или я вынужден буду покарать тебя за
оскорбление моей самой нужной, самой лучшей на земле профессии!" - "Слушаю
и повинуюсь!"
- Дик, - прервал я воспоминания, - как там Дима поживает? Он что-то
замолчал, даже на Новый год слова не черкнул... Прислал осенью
благодарность Брайана за перевод его рассказа и как в воду канул...
- У Димы дела - хуже не бывает. Он лежит в больнице и больше не
работает в Би-би-си...
- Спился?
- В больнице, кажись, с этим диагнозом, но кризис наступил уже после
того, как его выкинули из русской службы. Он просто оказался им не нужен
со своими устаревшими знаниями советской действительности...
- И кто же занял его место?
- Некий Ефим Рубинов, бывший советский спортивный журналист.
Я сразу представил себе немолодого уже человека с вечно насупленным,
недовольным лицом, с обезьяньей, выпирающей нижней губой и услышал его
наглый, самоуверенный голос, нередко ставивший в тупик людей, когда он
брал у них интервью. Он никогда не занимался спортом, да что там спортом -
гантели за всю свою жизнь в руки не взял, я в этом глубоко убежден! Но
нужно было видеть, с какой потрясающей самоуверенностью он брался
наставлять видавших виды тренеров и как бесцеремонно, как бесчеловечно
готов был растоптать спортсмена, стоило только тому сделать неверный шаг
или оступиться. Он просто-таки торжествовал, когда ему удавалось разыскать
еще одно проявление "звездной" болезни. Он превращался в
прокурора-обличителя, и высокие слова слетали с его пера. Его не любили и
побаивались, сторонились даже собратья по перу.
- Что же Юля?
- Она уехала в Грецию. Хочу признаться тебе, что есть и моя вина в
случившемся. Впрочем, я неправильно выразился: просто то, о чем рассказал
мне Зотов, слишком большая тайна, чтобы ее разглашение прощалось. Дима
знал, на что идет... Я не вымогал у него ничего... Даже предупредил о
возможных последствиях. Он ответил решительным отказом принять
предупреждение и добавил, что больше так жить не может.
- А розы, наверное, завяли, ухаживать за ними некому...
- О каких розах ты говоришь? - не понял Дик.
- О Диминых, он больше всего любил розы.
Расставаясь, мы уговорились, что встречаемся завтра у моей гостиницы
в восемь утра.
- Может, у тебя есть проблемы в Нью-Йорке? - спросил на прощание Дик
Грегори. - После 16:00 я смогу уделить тебе время.
- Все о'кей, Дик, - махнул я ему рукой. - Никаких проблем!
3
"Олдсмобиль" был подготовлен к длительному путешествию: помимо двух
чемоданов, здесь уже находились желтая спортивная сумка "Арена",
серебристые лыжи "К-2", какие-то пакеты и картонные ящики. Я в недоумении
и некоторой растерянности остановился перед автомобилем, не зная, куда же
ткнуть собственные вещи.
- Давай, давай, - поторапливал меня Грегори. Без всякого почтения к
коробкам и пакетам он забросил наверх мой довольно тяжелый чемодан, потом
с такой же беззаботностью устроил мою спортивную сумку, что мало
отличалась по весу и размерам от чемодана. Единственное, что пожалел
Грегори, так это лыжи. Я проникся к нему еще большим уважением, когда
увидел, как бережно он сначала вытащил, а затем снова положил "К-2", -
так, чтобы ничто не поцарапало поверхность и, конечно, не угрожало их
целости. Для меня горные лыжи - живые существа, они тоже испытывают боль и
разочарование, если с ними обращаются, как с куском металла, залитого
смолой, идущей, говорят, на космические аппараты.
Нью-Йорк мне не понравился, возможно, потому, что я слишком мало
видел, но первые впечатления - пусть обманчивые - проникают в самую душу,
и нужно немало времени, чтобы выкорчевать их из потаенных глубин души;
город оставил ощущение какой-то аморфности и заброшенности, где никому нет
ни до чего дела (так оно на самом деле и было), и жизнь течет здесь в
замкнутых орбитах, не позволяя посторонним проникать в их тесный мирок, и
никто не задумывается над тем, что происходит за его пределами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31