По пути Делох заходил в небольшое кафе, где звучала джазовая музыка, а на стене висела картина, изображавшая старинную английскую деревеньку. Художник-любитель тщательно прорисовал мельчайшие бытовые подробности. Делох пил крепкий кофе, рассматривал все эти горшки, серны, башмаки и отдыхал от высокого полета души.
Потом по направлению к дому он проходил еще три квартала, где опять заглядывал в тихое и уютное заведение. Опять садился с дымящейся чашечкой за крайний столик. Если здесь сидел отставной полковник Эдвард Нортон, они неторопливо обменивались последними новостями. Так у них повелось, что комментариев они избегали, сохраняя уважительный нейтралитет, не давая друг другу никаких поводов к спору.
Вот так Делох добирался до дома.
В профессорской квартире царствовали книги. Их стройные ряды теснились в многочисленных застекленных стеллажах, сделанных по собственноручным чертежам Делоха. Но книг было слишком много, чтобы подчинить их строгому порядку. Стихийные группы книг можно было видеть на полу, на стульях, на диване, в кресле. Стопки книг, подбор которых фиксировал причудливый полет профессорской мысли, попадались на каждом шагу. Делох наступал на книги, спотыкался. При этом просил прощения у автора, иногда принимая такие столкновения за желание писателя поговорить с ним, поделиться новой мыслью.
- А, старина Кант! Вы по-прежнему считаете, что нет никаких внеопытных знаний, но лишь акты понимания в знании? Давайте, дружище, потолкуем. Я не прочь. Вы же знаете, я вам всегда рад...
Другое дело древнерусские иконы. Здесь царил полный порядок. Они занимали целую комнату, правда, небольшую. Кроме ликов святых и библейских сюжетов в комнате находился только книжный шкаф, занятый альбомами по древнерусской живописи и научными трудами по этому вопросу.
В принципе, все деньги профессора Делоха уходили на иконы и книги. Его коллекция не могла, конечно, похвастаться византийскими панагиями, или богато украшенными "домонгольскими иконами". Но был у него, например, образ Николая Чудотворца новгородской школы, предположительно кисти Алексы Петрова, с четырнадцатью святыми - покровителями ремесел на полях, а также икона XV века "Флор и Лавр".
Георг Делох любил новгородскую иконописную школу больше московской. Он признавал, что она уступает среднерусской в гармонии, свете, образности, но ценил ее за простоту, конкретность мышления, строгость и мужественность. Может, потому что сам был лишен таких черт.
Профессор не часто посещал церковь, но каждое воскресенье он заходил в заветную комнату, садился перед иконостасом своей коллекции. Открывал какую-нибудь старинную книгу, например, "Ерминию, или Наставление в живописном искусстве, составленное иеромонахом и живописцем Дионисием Фурноаграфиотом", и читал вслух, сперва еле слышно, потом вдохновлялся, голос его крепчал и возносился к потолку. Словом, происходило то же, что и на лекции, только слушателями были святые угодники.
Особенно любил Делох читать молитву иконописцев: "...Сам, Владыко, Боже всяческих, просвети и вразуми душу, сердце и ум раба Твоего..." Здесь профессор произносил свое имя, скромно понижая голос. "...И руки его направи, во еже безгрешно и изрядно изображати жительство Твое, Пречистыя Матере Твоея, и всех святых..."
Георг Делох никому не завидовал, ничего от жизни большего, чем имел, не просил. Но иногда представлялась ему как бы другая его жизнь, келейная, освещенная постоянным внутренним подвигом. Жизнь иконописца или богомаза.
Так он и проводил свои воскресенья в этой комнатке наполовину молясь, наполовину мечтая.
Но даже чудак, всю свою жизнь стремящийся к одиночеству ради служения науке, рано или поздно начинал выть на луну. Масутацу Ояма во время своей знаменитой аскезы в горах радовался даже лаю лисиц. А через год вернулся к людям, его окружили преданные ученики, близкие люди.
Георг Делох был одинок среди людей. Профессура считала его неакадемичным, студентам было не скучно на его лекциях и легко на экзаменах. Не более того. А вообще-то и те, и другие считали его чокнутым фантазером, случайные же собеседники - просто чокнутым.
Один только человек отнесся к нему серьезно, Питер Дубойс...
Тот самый его незримый друг-собеседник, которому Делох зачитывал вслух какие то места из только что прочитанного, С ним он мысленно обсуждал собственные мысли... Агент ФБР. Криминалист. Полицейский... Какая разница! При первой же беседе с молодым человеком Делох узнал родственную душу. Из Питера получился бы хороший философ, филолог, литератор... Он чувствовал слово, мысль, образ. Нет, Георг Делох понимал, что Дубойс искал в словесной ткани свое, какие-то невидимые следы нестандартного преступления. Видеть в криминальном деянии мистическую, мифическую подоплеку! Тут нужен необычный талант...
Как обрадовался Делох его первому звонку. Питер спешил поделиться новой идеей об Омфале и Геракле. А потом звонил сам профессор, в последний момент сообразив, что в Америке глубокая ночь. Но Питер, дружище, ни разу не сорвался, не упрекнул старого идиота за неудачные, бестактные звонки. Он тут же подхватывал идею. Питер Дубойс не считал его душевнобольным. Он тоже умел мыслить мифическими образами! И как они друг друга понимали! С полуслова. Вдвоем парили в эмпиреях, как старый Дедал с юным Икаром. И вдруг Дедал обернулся: он один, Икар исчез бесследно.
Делох звонил Питеру домой. Телефон молчал. Тогда он звонил на работу. Там сказали, что Питер Дубойс у них больше не работает. Такой блестящий следователь?! Агент, почти раскрывший такое крупное уголовное преступление?! Делох запаниковал. На лекциях он был поначалу вял, правда, преображался где-то ближе к середине, но вспыхивал уже не так ярко и неожиданно, как раньше. Он вдруг осознал, как дорог ему Питер Дубойс. И тут он впервые в своей длинной, несуразной жизни подумал: "Это же мой друг. Мой единственный друг". Тогда он решил искать...
* * *
- Миледи, к вам профессор Лондонского университета Георг Делох, член Британской научной ассоциации, - объявил секретарь Лоусон.
Или будет просить денег, или пригласит на университетское торжество... А ведь чего доброго могут присвоить леди Морвен Почетного доктора Лондонского университета в ожидании ответных грантов и благотворительных перечислений? Давно пора. Черная тапочка и профессорская мантия ей бы очень пошли. И еще короткая неординарная речь с кафедры. О чем? Чем она могла удивить университетскую аудиторию? Какой был бы фурор, если бы она вдруг рассказала им о... черте. Фауст и Гретхен в одном лице.
- Вы примите профессора или назначите ему часы приема?
- Я приму его, Лоусон. Но предупредите, пожалуйста, посетителя, что ему предоставлено не более пяти минут моего времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75