— Чей же еще, дурашка. Вот-те крест. Уж я-то знаю.
— Каким образом?
— Просто я всегда чувствую, когда это происходит. Так было и с Бобби, и, знала, что мы зачали ребенка.
— И что говорит Бобби?
— Он в восторге.
— В восторге?
— Конечно. А вот ты , по-моему, не очень, — заметила Мэрилин, и в ее голосе зазвучали металлические нотки.
— Нет, что ты, — поспешно проговорил я. — Я искренне рад, правда! Мне просто интересно, как ты собираешься жить дальше.
— Он уйдет от Этель и женится на мне.
Танцуя с Мэрилин в темноте, — вернее, раскачиваясь с ней из стороны в сторону, — я прижал ее к себе еще крепче.
— Ты в этом уверена? — тихо спросил я. — Ты же понимаешь, он тем самым погубит свою карьеру.
— Ради меня он пойдет на это, — мечтательно вымолвила она.
— А если не пойдет , ты ведь знаешь, ты всегда можешь рассчитывать на меня.
— Гм. Знаю, детка.
— Нет, правда , Мэрилин. И сейчас. И когда угодно. Ты же знаешь, как я ж тебе отношусь…
Мэрилин оторвала голову от моего плеча ж заглянула мне в лицо. Ее серо-голубые глаза смотрели на меня подозрительно.
— Дэйвид, — сказала она, — ты что, предлагаешь мне стать твоей любовницей?
Я почувствовал, что краснею.
— Ну что ж, наверное.
— А я думала , мы друзья.
— Так и есть.
— Нет. Ты просто жаждешь переспать со мной, вот и все. Поэтому ж уверяешь меня, что Бобби не бросит Этель. Это мерзко с твоей стороны.
На какое-то мгновение меня захлестнула волна разноречивых чувств. Мэрилин была права — я страстно желал ее. Но я также тревожился за ее судьбу ж не хотел, чтобы она обольщалась понапрасну. Я попытался заставить ее благоразумно взглянуть на сложившуюся ситуацию — во всяком случае, хотел растолковать ей то, что казалось благоразумным мне.
— Он не оставит Этель, Мэрилин. И ты это понимаешь не хуже меня.
— Оставит! — Резким движением она высвободилась из моих объятий, так что мы уже не танцевали, а просто стояли друг против друга посреди танцплощадки. — Ты ревнуешь, — сказала она. — В этом все и дело. Знаешь, в чем твоя беда? Ты всегда хотел затащить меня в постель, с того самого времени, как мы впервые познакомились на приеме у Чарли Фельдмана. И самое смешное — у тебя была такая возможность, но ты ее упустил.
Я озадаченно посмотрел на нее.
— Возможность? — переспросил я.
— Я готова была отдаться тебе, когда мы сидели с тобой в библиотеке во время приема, устроенного Джошем Логаном, в тот вечер, когда президент Индо-черт-его-знает-чего попытался выставить меня на посмешище, а ты этого даже не заметил ! Ты упустил свой шанс, Дэйвид. Нужно было ловить момент, любимый. — Она произнесла слово “любимый” с нескрываемым презрением.
Мэрилин расхохоталась — громко, мстительно. Ее хохот ничем не напоминал тот легкий, мелодичный, воздушный смех, который всегда возбуждал меня.
Я попытался мысленно вернуться в тот вечер. Это было так давно, и, клянусь жизнью, я не мог припомнить, чтобы Мэрилин хоть как-то намекнула на свое желание отдаться мне. Я до мельчайших подробностей помнил, как была обставлена комната, мог бы с точностью описать наряд Мэрилин, когда она вошла в библиотеку, где я с восхищением разглядывал коллекцию бронзовых статуэток, собранную Биллом Гёцом; Мэрилин тогда появилась совершенно неожиданно. Но я никак не мог припомнить тот момент, когда Мэрилин, если верить ее словам, выразила готовность отдаться мне.
Я молчал, не в состоянии вымолвить ни слова. Меня душил гнев на себя — за то, что упустил единственную возможность, которую она раз в жизни предоставила мне, и не просто упустил, а даже не заметил этой возможности. Я злился на Мэрилин — за то, что она не предоставила мне другого шанса. Все эти годы, думал я, — сколько? шесть? семь лет? — она, должно быть, не раз смеялась надо мной. Нужно быть идиотом, чтобы отказаться от предложенного тебе счастья и даже не догадываться об этом! Может быть, она рассказала об этом Джеку? И они смеялись надо мной вместе?
— Я не верю тебе, — горячо проговорил я.
— Ну и зря , Дэйвид! — Она сверлила меня злобным взглядом. Вид у нее, как у сумасшедшей, подумал я. — Я бы стала твоей прямо там, на том диване, не сомневайся. Ты кругами ходил вокруг меня все эти годы и даже не подозревал, как близок ты был однажды к своей цели. — Она истерично расхохоталась.
Я панически боялся скандальных сцен на публике и, желая увести Мэрилин с танцевальной площадки, где она явно притягивала к себе взоры посетителей ночного клуба, инстинктивно схватил ее за руку. Этого делать не следовало. Глаза у нее засверкали еще ярче, и она, отступив на шаг, залепила мне пощечину.
Я потер рукой пылающую щеку. Мэрилин стояла, скрестив на груди руки, и продолжала сверлить меня ненавидящим взглядом. В лиловых отблесках света, падающего на танцевальный круг, ее глаза казались черными, как обсидиан.
— Бобби не бросит Этель ради тебя, — сказал я ей и сразу же пожалел об этом. — Ты должна это знать.
— Тебе не следовало упускать ту возможность переспать со мной, Дэйвид, — произнесла она, уже более спокойным тоном. — Возможно, я так и не полюбила бы тебя, но сам бы ты стал относиться ко мне гораздо лучше.
Она покачала головой.
— Я сама доберусь до дому, — заявила она и, развернувшись на каблуках, исчезла в темноте зала, а я остался один на танцевальной площадке.
Мне пришлось заплатить за бутылку шампанского “Дом Периньон”. Очевидно, решение угостить нас за счет заведения было отменено, так как Мэрилин ушла от меня.
Я сунул деньги в кожаную папку, в которой мне преподнесли счет.
— Передайте привет Джонни Роселли, — сказал я. — И проследите, чтобы мисс Монро благополучно добралась домой.
С каменным выражением на лице метрдотель убрал в карман свернутую банкноту.
— О каком Джонни вы говорите? — переспросил он.
На свертке с объедками для собаки, который мы взяли из ресторана “У Романова”, я написал: “Прости меня” и попросил шофера положить этот сверток у двери дома Мэрилин в Брентвуде после того, как он отвез меня в гостиницу. Но Мэрилин не позвонила мне на следующий день, а когда я позвонил сам, миссис Мюррей отказалась подозвать ее к телефону.
Я улетел в Нью-Йорк и постарался забыть этот вечер.
48
— В каком возрасте у нас в стране государственные служащие должны уходить на пенсию? — решительно начал Джек.
— В шестьдесят пять лет.
Джек и Бобби загорали у бассейна дома семьи Кеннеди в Хианнис-Порте. Плечи президента были прикрыты полотенцем, нос обмазан толстым слоем крема от загара. Вокруг стула, на котором он сидел, валялись газеты и журналы; рядом, у ног, стоял портфель.
— Точно, — произнес Джек без тени улыбки. Он сдвинул на лоб очки и, порывшись в портфеле, извлек оттуда какой-то листок бумаги. — Вот, — сказал он, — письмо, собственноручно написанное мною.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192