смерть и это. Я рада, рада, рада, что ты это сделал… – Она умолкла и задумалась. – Там, в гостинице, мне казалось, что я тебя ненавижу. Но это было не так. Как раз наоборот. – С детской прямотой она подняла на него глаза. – Это всегда бывает так? Как сейчас.
– У меня так никогда не было, – сказал ей Паскаль.
Позже, значительно позже они вышли из маленькой раскаленной комнаты и пошли по прохладным вечерним улицам. Они гуляли по берегу залива и смотрели, как рыбаки готовят свои сети. Там же, возле залива, они поужинали и потом смотрели, как на город опускается тьма и он превращается в мир теней и движущихся огней. Они говорили и не могли наговориться. Паскаль очень хорошо помнил, как увлеченно они беседовали, но никогда не мог вспомнить, о чем. Ощущение абсолютного единения с этой, почти незнакомой девушкой потрясло его. Он смотрел на нее через стол и хотел ее. «Странно, – думал он. – Значит, вот как это бывает – без всякого предупреждения. Вот как ощущаешь любовь, вот на что она похожа». Им все время нужно было прикасаться друг к другу: сидя за столом, идя вдоль залива, гуляя по улицам. Он испытывал потребность то и дело сжимать ее ладонь, брать под руку. Когда они оказались на темном и пустынном перекрестке, его желание усилилось и, не сумев пересинись себя, он стал целовать ее в губы, поднял на ней майку и стал целовать груди.
Там, в темноте, возле стены арабского жилища, они снова судорожно занимались любовью, и она обвивала его торс ногами. Потом они вернулись в его комнату, и Паскаль по-прежнему хотел ее. Только в три часа утра он отвел ее в отель «Ледуайен», но и там не смог от нее оторваться. Он вместе с ней поднялся в ее номер. Там они говорили, занимались любовью и снова говорили. Она сказала, что им следует проявлять осторожность и не шуметь. Отель, конечно, шикарный, но стены в нем все равно тонкие.
Паскаль вспомнил об ее отце, но она успокоила его:
– Не волнуйся, – сказала она. По ее лицу пробежала тень, и она крепко стиснула его ладонь. – Ему никогда не бывает дела до того, куда я ухожу и чем занимаюсь. В любом случае, мне уже восемнадцать. Это его не касается.
Вот так все и продолжалось – день за днем, ночь за ночью. Паскалю ни разу не пришло в голову, что она могла солгать, обмануть его. Это было немыслимо. Глядя на нее, прикасаясь к ней, он не сомневался ни в едином ее слове. В ее глазах отражались те же любовь и желание, которые светились в его. Заглядывая в них, он не видел ничего, кроме правды и отражения его любви. Это рождало в нем новое желание и бесконечное удовлетворение.
День за днем, ночь за ночью, неделя за неделей. Они утратили ощущение времени. Время теперь могло удлиняться или укорачиваться. День, проведенный вместе, казался одним мгновением, час, проведенный врозь, тянулся, как столетие. Когда Паскаль обнимал ее, ему казалось, что он держит в руках свое будущее. В его объятиях тогда находились обе их жизни. Иногда он видел, что она пытается заглянуть вперед и от этого ей делается страшно. Временами она целиком и полностью разделяла его блаженный оптимизм, то вдруг начинала сомневаться. Лето подходило к концу. Не позволит же ей отец поселиться в Бейруте навеки. Он уже планировал свое возвращение в Штаты.
– Он заставит меня вернуться в Англию, – сказала она.
Паскаль сжал ее руки в своих и твердо сказал, что об этом не может быть и речи.
– Нет, – решительно сказал он, – мы вместе вернемся во Францию. Мы можем там пожениться. Я хочу, чтобы ты познакомилась с моей матерью, с моими друзьями. Я хочу, чтобы ты увидела мою деревню. Она расположена на холмах, на юге, и сказочно красива. Там похоронен мой отец – на маленьком кладбище возле церкви. В ней мы и поженимся, а потом будем пить вино в кафе и танцевать на площади. Дорогая, я хочу, чтобы ты увидела мой дом, увидела Прованс…
Рассказывая об этих местах, рисуя себе эти события, Паскаль думал, что она представляет их себе так же ярко, как и он. У нее загорались глаза, светилось лицо. Но затем, через два часа, а может, через два дня он видел, что надежда покидает ее, а на лицо возвращается грусть.
Раз или два он задумывался, нет ли каких-либо препятствий или сомнений, о которых она не хочет говорить, но на все его расспросы она неизменно давала отрицательный ответ. Он не понимал, что может помешать им соединиться, для Паскаля их будущее было совершенно определенным и решенным. Может быть, задумывался Паскаль, она не верит в него и в его любовь к ней? Но сама мысль об этом казалась ему невыносимой. Проснувшись как-то раз, он увидел ее, стоящей у закрытого ставнями окна. Ее чудесное обнаженное тело светилось в лучах восходящего солнца, лицо было задумчиво-грустным, и у него упало сердце. Наверное, все дело в том, что он говорил не те слова. Они были слишком незначительны и туманны.
– Не грусти, дорогая, мы что-нибудь придумаем, – сказал он и потянул ее обратно в постель, а когда она лежала рядом, прижавшись к нему, он стал говорить. Он говорил ей снова и снова, как любит ее и как всегда будет любить.
– Это не может измениться, – говорил он, прижимая ее к себе. – А если бы могло, то тогда все потеряло бы смысл, абсолютно все. – Он потрогал маленькую золотую сережку, а затем наклонился и поцеловал ее прохладное ухо. – Ты должна позволить мне купить кольцо, – сказал он. – Я хочу купить его, хочу, чтобы ты его носила. Меня не очень-то волнуют всякие церемонии, бумажки и церковные обряды. Когда мы поженимся, это ничего не изменит. Ты уже моя жена.
Он был уверен, что она тогда поверила ему. Он видел, как радость осветила ее лицо. Только потом он понял, что это был свет радости, желания и любви. Ни Паскалю, ни ей даже в голову не приходило, что другие могут быть менее слепы, нежели они сами.
Они ошибались. Как-то вечером, когда Джини находилась у себя в отеле, Паскаль очень поздно, около трех часов утра, вернулся со встречи с одним из своих источников в Западном Бейруте и увидел в маленькой комнатке на берегу залива Сэма Хантера, сидящего на стуле в углу. Поначалу Паскаль даже не заметил его, с удивлением обводя глазами комнату, в которой царил полный разгром. В комнате было мало вещей и мебели, но все без исключения, что там находилось, было теперь изуродовано. Жалюзи были искорежены, погнуты, и в странном, феерическом холодном белом свете луны Паскаль увидел, что кто-то здесь потрудился на совесть.
Лампа, стул и стол были разбиты. По полу змеились фотопленки. Запасные фотокамеры Паскаля были разбиты вдребезги. Его снимки, его драгоценные снимки устилали пол, словно опавшие листья, – разорванные и смятые. Постель была голой. Простыни, свидетельствующие о том, что происходило здесь прошлой ночью, были расстелены на полу, словно для судебной экспертизы.
Паскаль остолбенел, потрясенный этим разгромом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
– У меня так никогда не было, – сказал ей Паскаль.
Позже, значительно позже они вышли из маленькой раскаленной комнаты и пошли по прохладным вечерним улицам. Они гуляли по берегу залива и смотрели, как рыбаки готовят свои сети. Там же, возле залива, они поужинали и потом смотрели, как на город опускается тьма и он превращается в мир теней и движущихся огней. Они говорили и не могли наговориться. Паскаль очень хорошо помнил, как увлеченно они беседовали, но никогда не мог вспомнить, о чем. Ощущение абсолютного единения с этой, почти незнакомой девушкой потрясло его. Он смотрел на нее через стол и хотел ее. «Странно, – думал он. – Значит, вот как это бывает – без всякого предупреждения. Вот как ощущаешь любовь, вот на что она похожа». Им все время нужно было прикасаться друг к другу: сидя за столом, идя вдоль залива, гуляя по улицам. Он испытывал потребность то и дело сжимать ее ладонь, брать под руку. Когда они оказались на темном и пустынном перекрестке, его желание усилилось и, не сумев пересинись себя, он стал целовать ее в губы, поднял на ней майку и стал целовать груди.
Там, в темноте, возле стены арабского жилища, они снова судорожно занимались любовью, и она обвивала его торс ногами. Потом они вернулись в его комнату, и Паскаль по-прежнему хотел ее. Только в три часа утра он отвел ее в отель «Ледуайен», но и там не смог от нее оторваться. Он вместе с ней поднялся в ее номер. Там они говорили, занимались любовью и снова говорили. Она сказала, что им следует проявлять осторожность и не шуметь. Отель, конечно, шикарный, но стены в нем все равно тонкие.
Паскаль вспомнил об ее отце, но она успокоила его:
– Не волнуйся, – сказала она. По ее лицу пробежала тень, и она крепко стиснула его ладонь. – Ему никогда не бывает дела до того, куда я ухожу и чем занимаюсь. В любом случае, мне уже восемнадцать. Это его не касается.
Вот так все и продолжалось – день за днем, ночь за ночью. Паскалю ни разу не пришло в голову, что она могла солгать, обмануть его. Это было немыслимо. Глядя на нее, прикасаясь к ней, он не сомневался ни в едином ее слове. В ее глазах отражались те же любовь и желание, которые светились в его. Заглядывая в них, он не видел ничего, кроме правды и отражения его любви. Это рождало в нем новое желание и бесконечное удовлетворение.
День за днем, ночь за ночью, неделя за неделей. Они утратили ощущение времени. Время теперь могло удлиняться или укорачиваться. День, проведенный вместе, казался одним мгновением, час, проведенный врозь, тянулся, как столетие. Когда Паскаль обнимал ее, ему казалось, что он держит в руках свое будущее. В его объятиях тогда находились обе их жизни. Иногда он видел, что она пытается заглянуть вперед и от этого ей делается страшно. Временами она целиком и полностью разделяла его блаженный оптимизм, то вдруг начинала сомневаться. Лето подходило к концу. Не позволит же ей отец поселиться в Бейруте навеки. Он уже планировал свое возвращение в Штаты.
– Он заставит меня вернуться в Англию, – сказала она.
Паскаль сжал ее руки в своих и твердо сказал, что об этом не может быть и речи.
– Нет, – решительно сказал он, – мы вместе вернемся во Францию. Мы можем там пожениться. Я хочу, чтобы ты познакомилась с моей матерью, с моими друзьями. Я хочу, чтобы ты увидела мою деревню. Она расположена на холмах, на юге, и сказочно красива. Там похоронен мой отец – на маленьком кладбище возле церкви. В ней мы и поженимся, а потом будем пить вино в кафе и танцевать на площади. Дорогая, я хочу, чтобы ты увидела мой дом, увидела Прованс…
Рассказывая об этих местах, рисуя себе эти события, Паскаль думал, что она представляет их себе так же ярко, как и он. У нее загорались глаза, светилось лицо. Но затем, через два часа, а может, через два дня он видел, что надежда покидает ее, а на лицо возвращается грусть.
Раз или два он задумывался, нет ли каких-либо препятствий или сомнений, о которых она не хочет говорить, но на все его расспросы она неизменно давала отрицательный ответ. Он не понимал, что может помешать им соединиться, для Паскаля их будущее было совершенно определенным и решенным. Может быть, задумывался Паскаль, она не верит в него и в его любовь к ней? Но сама мысль об этом казалась ему невыносимой. Проснувшись как-то раз, он увидел ее, стоящей у закрытого ставнями окна. Ее чудесное обнаженное тело светилось в лучах восходящего солнца, лицо было задумчиво-грустным, и у него упало сердце. Наверное, все дело в том, что он говорил не те слова. Они были слишком незначительны и туманны.
– Не грусти, дорогая, мы что-нибудь придумаем, – сказал он и потянул ее обратно в постель, а когда она лежала рядом, прижавшись к нему, он стал говорить. Он говорил ей снова и снова, как любит ее и как всегда будет любить.
– Это не может измениться, – говорил он, прижимая ее к себе. – А если бы могло, то тогда все потеряло бы смысл, абсолютно все. – Он потрогал маленькую золотую сережку, а затем наклонился и поцеловал ее прохладное ухо. – Ты должна позволить мне купить кольцо, – сказал он. – Я хочу купить его, хочу, чтобы ты его носила. Меня не очень-то волнуют всякие церемонии, бумажки и церковные обряды. Когда мы поженимся, это ничего не изменит. Ты уже моя жена.
Он был уверен, что она тогда поверила ему. Он видел, как радость осветила ее лицо. Только потом он понял, что это был свет радости, желания и любви. Ни Паскалю, ни ей даже в голову не приходило, что другие могут быть менее слепы, нежели они сами.
Они ошибались. Как-то вечером, когда Джини находилась у себя в отеле, Паскаль очень поздно, около трех часов утра, вернулся со встречи с одним из своих источников в Западном Бейруте и увидел в маленькой комнатке на берегу залива Сэма Хантера, сидящего на стуле в углу. Поначалу Паскаль даже не заметил его, с удивлением обводя глазами комнату, в которой царил полный разгром. В комнате было мало вещей и мебели, но все без исключения, что там находилось, было теперь изуродовано. Жалюзи были искорежены, погнуты, и в странном, феерическом холодном белом свете луны Паскаль увидел, что кто-то здесь потрудился на совесть.
Лампа, стул и стол были разбиты. По полу змеились фотопленки. Запасные фотокамеры Паскаля были разбиты вдребезги. Его снимки, его драгоценные снимки устилали пол, словно опавшие листья, – разорванные и смятые. Постель была голой. Простыни, свидетельствующие о том, что происходило здесь прошлой ночью, были расстелены на полу, словно для судебной экспертизы.
Паскаль остолбенел, потрясенный этим разгромом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107