Что составляло примерно минут двадцать в день.
Упав на диван и сорвав друг с друга одежду, они на секунду замерли, встретившись взглядами. В этот момент Клода выдохнула:
– Я так рада тебя видеть!
Пять дней после ухода Дилана из дома прошли, словно в кошмарном сне. Совесть ни минуты не давала Клоде покоя, а тут еще дети без конца спрашивали, когда вернется папа. Все ее оставили, даже родная мать была в таком бешенстве, что не желала разговаривать. И очень пугало собственное бессилие перед хаосом, ею же самой учиненным.
Ужас отступал, только если рядом был Маркус. Он стал алмазом в мусорной куче ее жизни. Эту фразу Клода вычитала в каком-то романе – про женщину, которая открыла комиссионный магазин дизайнерской одежды, – и сейчас случайно вспомнила.
– А я рад еще больше!
Маркус окинул взглядом ее нагое тело, затем обнял и перевернул на живот. Прежде чем войти в нее, благоговейно выждал секунду. Они не занимались любовью почти целую неделю. С самой субботы на это нечего было и надеяться. После того как Крейг стукнул Маркуса красным грузовиком, он не подпускал его к маме ближе чем на метр.
– Иди ко мне, – приглушенно взмолилась Клода. Пару раз огладив себя рукою, Маркус нацелился точно в ее устье. Ничто не могло сравниться с этим первым ударом. Поскольку времени на секс вечно не хватало, он действовал стремительно и мощно: входил в Клоду, минуя фазу робких ласк, жеманства и притворного сопротивления. И если ему удавалось исторгнуть у нее тихий стон, то ли от наслаждения, то ли от боли, это раззадоривало его еще сильнее.
Но сейчас пришлось остановить мощный порыв на середине, потому что Клода напряглась, привстала и прошипела:
– Тише!
Взглянула в потолок и замерла.
– Кажется, я слышала… Нет, – опять расслабилась она. – Должно быть, почудилось.
Со второго захода Маркус сделал все, что хотел, но никак не мог отделаться от ощущения, будто у него что-то отняли. После короткого, но бурного секса они позволили себе еще один раз, уже спокойнее, и наверху была Клода.
Мокрая от пота, она лежала на нем и мурлыкала:
– Ты делаешь меня счастливой.
– И ты меня тоже, – ответил Маркус, – но знаешь, что сделало бы мое счастье еще полнее? Если б мы пошли наверх, в постель. От этого дивана всю спину ломит.
– Нельзя, ты же знаешь. Вдруг они увидят?
– Запри дверь спальни. Ну же, давай, – хохотнул он, – я с тобой на сегодня еще не наигрался.
– Да, но… А, ладно, только на ночь не останешься. Договорились?
– Договорились.
Доктор Макдьюитт был напуган: какая-то женщина ворвалась к нему в кабинет и с угрозами стала требовать прозак.
– Без него мы не уйдем!
– Миссис… – доктор заглянул в список пациентов, – ах да, Кеннеди, я не могу просто так раздавать рецепты…
– Зовите меня Моникой, и это не для меня, а для моей дочери.
И Моника вытолкнула вперед Эшлин.
– Эшлин? Я вас не заметил. Что случилось? Эшлин ему нравилась.
Она беспомощно переминалась с ноги на ногу, но мать ободряюще толкнула ее локтем в бок.
– Мне очень плохо.
– Ее парень изменил ей с ее лучшей подругой, – суфлерским шепотом выдала Моника, поняв, что дочь не сознается ни в чем.
Доктор Макдьюитт вздохнул. Дела сердечные, ничего не поделаешь. Такова жизнь. Но им ведь, чуть что, подавай прозак: серьгу ли потеряют, на деталь «Лего» коленкой наткнутся…
– Дело не только в парне, – продолжала объяснять Моника. – У нее не все в порядке в семье.
В это доктору Макдьюитту было несложно поверить. Вероятно, мама у Эшлин слишком активная.
– Я пятнадцать лет страдала от депрессии. Несколько раз лежала в больнице…
– Хвалиться тут нечем, – пробормотал доктор.
– …и Эшлин сейчас ведет себя так же, как я. Валяется в постели, отказывается от еды, у нее навязчивые мысли о бездомных…
Доктор Макдьюитт насторожился. Вот это уже не просто так.
– Что там с бездомными?
Моника снова толкнула дочку локтем в бок и прошипела: «Расскажи ему!» После чего Эшлин наконец подняла бледное лицо и промямлила:
– У меня есть один знакомый бездомный парень. Я о нем всегда беспокоилась, а теперь мне грустно из-за каждого, у кого нет дома. Даже если я с ними не знакома.
Этого оказалось достаточно, чтобы убедить доктора Макдьюитта.
– Почему это со мной? – спросила Эшлин. – Я схожу с ума?
– Нет, нет, разумеется, но депрессия – такое состояние, – начал он, не представляя, что бы еще сказать. – Со слов вашей мамы могу лишь предположить, что вы… э-э-э… унаследовали определенную склонность и что потеря серьги… простите, вашего друга спровоцировала приступ.
Он выписал рецепт на минимальную дозу антидепрессанта.
– При условии, – добавил он, помечая что-то у себя в блокноте, – что вы также пройдете курс у психотерапевта.
Психотерапию доктор всячески приветствовал. Если люди хотят быть счастливыми, пусть немного потрудятся. Выйдя из кабинета, Эшлин спросила мать:
– Можно, я теперь пойду домой?
– Хорошо, прогуляйся со мной до аптеки, и пойдем домой.
Эшлин безропотно позволила матери взять себя под руку. Ее все время заставляли делать то, чего она делать не хотела, но была слишком подавлена, чтобы возражать. Моника же, на беду ей, поставила себе целью сделать дочь счастливой: ее бесконечно воодушевляла возможность как-то возместить ей годы без материнской заботы.
Был погожий сентябрьский день, и, идя по улице под нежарким солнцем, Эшлин опиралась на мягкий под толстым пальто мамин локоть.
После аптеки она обнаружила, что ее ведут уже по Стивенз-Грин, сажают на скамейку лицом к озеру. В воде отражалось солнце. На мелководье плескались птицы. Эшлин снова поинтересовалась, когда же они пойдут домой.
– Скоро, – посулила Моника. – А пока посмотри-ка на птиц!
И Эшлин послушно стала смотреть на птиц.
– Утки, – констатировала Эшлин уверенно.
– Правильно! Утки! – обрадовалась Моника, как будто Эшлин было года два с половиной. – Готовятся улетать в теплые страны на зиму, – добавила Моника.
– Знаю!
– Укладывают в чемоданы бикини и крем для загара. Молчание.
– Меняют денежки на дорожные чеки, – не сдавалась Моника.
Эшлин молча глядела перед собой.
– Делают педикюр, – выбивалась из сил Моника, – покупают темные очки и соломенные шляпы.
Темные очки сделали свое дело. Утка в темных очках, как какой-нибудь мафиозо, показалась Эшлин настолько смешной, что она вяло улыбнулась. И только после этого Моника повела дочь домой.
Утром в субботу, сажая Лизу к себе в такси, чтобы везти в аэропорт, Лайэм не пытался скрыть восхищения.
– Господь свидетель, Лиза, – отечески воскликнул он, – выглядите вы просто потрясающе!
«Да уж, – подумала Лиза, – трясусь как ненормальная».
– Еще бы, Лайэм. С семи утра красоту наводила.
Да, надо честно признать: над собою она поработала на славу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Упав на диван и сорвав друг с друга одежду, они на секунду замерли, встретившись взглядами. В этот момент Клода выдохнула:
– Я так рада тебя видеть!
Пять дней после ухода Дилана из дома прошли, словно в кошмарном сне. Совесть ни минуты не давала Клоде покоя, а тут еще дети без конца спрашивали, когда вернется папа. Все ее оставили, даже родная мать была в таком бешенстве, что не желала разговаривать. И очень пугало собственное бессилие перед хаосом, ею же самой учиненным.
Ужас отступал, только если рядом был Маркус. Он стал алмазом в мусорной куче ее жизни. Эту фразу Клода вычитала в каком-то романе – про женщину, которая открыла комиссионный магазин дизайнерской одежды, – и сейчас случайно вспомнила.
– А я рад еще больше!
Маркус окинул взглядом ее нагое тело, затем обнял и перевернул на живот. Прежде чем войти в нее, благоговейно выждал секунду. Они не занимались любовью почти целую неделю. С самой субботы на это нечего было и надеяться. После того как Крейг стукнул Маркуса красным грузовиком, он не подпускал его к маме ближе чем на метр.
– Иди ко мне, – приглушенно взмолилась Клода. Пару раз огладив себя рукою, Маркус нацелился точно в ее устье. Ничто не могло сравниться с этим первым ударом. Поскольку времени на секс вечно не хватало, он действовал стремительно и мощно: входил в Клоду, минуя фазу робких ласк, жеманства и притворного сопротивления. И если ему удавалось исторгнуть у нее тихий стон, то ли от наслаждения, то ли от боли, это раззадоривало его еще сильнее.
Но сейчас пришлось остановить мощный порыв на середине, потому что Клода напряглась, привстала и прошипела:
– Тише!
Взглянула в потолок и замерла.
– Кажется, я слышала… Нет, – опять расслабилась она. – Должно быть, почудилось.
Со второго захода Маркус сделал все, что хотел, но никак не мог отделаться от ощущения, будто у него что-то отняли. После короткого, но бурного секса они позволили себе еще один раз, уже спокойнее, и наверху была Клода.
Мокрая от пота, она лежала на нем и мурлыкала:
– Ты делаешь меня счастливой.
– И ты меня тоже, – ответил Маркус, – но знаешь, что сделало бы мое счастье еще полнее? Если б мы пошли наверх, в постель. От этого дивана всю спину ломит.
– Нельзя, ты же знаешь. Вдруг они увидят?
– Запри дверь спальни. Ну же, давай, – хохотнул он, – я с тобой на сегодня еще не наигрался.
– Да, но… А, ладно, только на ночь не останешься. Договорились?
– Договорились.
Доктор Макдьюитт был напуган: какая-то женщина ворвалась к нему в кабинет и с угрозами стала требовать прозак.
– Без него мы не уйдем!
– Миссис… – доктор заглянул в список пациентов, – ах да, Кеннеди, я не могу просто так раздавать рецепты…
– Зовите меня Моникой, и это не для меня, а для моей дочери.
И Моника вытолкнула вперед Эшлин.
– Эшлин? Я вас не заметил. Что случилось? Эшлин ему нравилась.
Она беспомощно переминалась с ноги на ногу, но мать ободряюще толкнула ее локтем в бок.
– Мне очень плохо.
– Ее парень изменил ей с ее лучшей подругой, – суфлерским шепотом выдала Моника, поняв, что дочь не сознается ни в чем.
Доктор Макдьюитт вздохнул. Дела сердечные, ничего не поделаешь. Такова жизнь. Но им ведь, чуть что, подавай прозак: серьгу ли потеряют, на деталь «Лего» коленкой наткнутся…
– Дело не только в парне, – продолжала объяснять Моника. – У нее не все в порядке в семье.
В это доктору Макдьюитту было несложно поверить. Вероятно, мама у Эшлин слишком активная.
– Я пятнадцать лет страдала от депрессии. Несколько раз лежала в больнице…
– Хвалиться тут нечем, – пробормотал доктор.
– …и Эшлин сейчас ведет себя так же, как я. Валяется в постели, отказывается от еды, у нее навязчивые мысли о бездомных…
Доктор Макдьюитт насторожился. Вот это уже не просто так.
– Что там с бездомными?
Моника снова толкнула дочку локтем в бок и прошипела: «Расскажи ему!» После чего Эшлин наконец подняла бледное лицо и промямлила:
– У меня есть один знакомый бездомный парень. Я о нем всегда беспокоилась, а теперь мне грустно из-за каждого, у кого нет дома. Даже если я с ними не знакома.
Этого оказалось достаточно, чтобы убедить доктора Макдьюитта.
– Почему это со мной? – спросила Эшлин. – Я схожу с ума?
– Нет, нет, разумеется, но депрессия – такое состояние, – начал он, не представляя, что бы еще сказать. – Со слов вашей мамы могу лишь предположить, что вы… э-э-э… унаследовали определенную склонность и что потеря серьги… простите, вашего друга спровоцировала приступ.
Он выписал рецепт на минимальную дозу антидепрессанта.
– При условии, – добавил он, помечая что-то у себя в блокноте, – что вы также пройдете курс у психотерапевта.
Психотерапию доктор всячески приветствовал. Если люди хотят быть счастливыми, пусть немного потрудятся. Выйдя из кабинета, Эшлин спросила мать:
– Можно, я теперь пойду домой?
– Хорошо, прогуляйся со мной до аптеки, и пойдем домой.
Эшлин безропотно позволила матери взять себя под руку. Ее все время заставляли делать то, чего она делать не хотела, но была слишком подавлена, чтобы возражать. Моника же, на беду ей, поставила себе целью сделать дочь счастливой: ее бесконечно воодушевляла возможность как-то возместить ей годы без материнской заботы.
Был погожий сентябрьский день, и, идя по улице под нежарким солнцем, Эшлин опиралась на мягкий под толстым пальто мамин локоть.
После аптеки она обнаружила, что ее ведут уже по Стивенз-Грин, сажают на скамейку лицом к озеру. В воде отражалось солнце. На мелководье плескались птицы. Эшлин снова поинтересовалась, когда же они пойдут домой.
– Скоро, – посулила Моника. – А пока посмотри-ка на птиц!
И Эшлин послушно стала смотреть на птиц.
– Утки, – констатировала Эшлин уверенно.
– Правильно! Утки! – обрадовалась Моника, как будто Эшлин было года два с половиной. – Готовятся улетать в теплые страны на зиму, – добавила Моника.
– Знаю!
– Укладывают в чемоданы бикини и крем для загара. Молчание.
– Меняют денежки на дорожные чеки, – не сдавалась Моника.
Эшлин молча глядела перед собой.
– Делают педикюр, – выбивалась из сил Моника, – покупают темные очки и соломенные шляпы.
Темные очки сделали свое дело. Утка в темных очках, как какой-нибудь мафиозо, показалась Эшлин настолько смешной, что она вяло улыбнулась. И только после этого Моника повела дочь домой.
Утром в субботу, сажая Лизу к себе в такси, чтобы везти в аэропорт, Лайэм не пытался скрыть восхищения.
– Господь свидетель, Лиза, – отечески воскликнул он, – выглядите вы просто потрясающе!
«Да уж, – подумала Лиза, – трясусь как ненормальная».
– Еще бы, Лайэм. С семи утра красоту наводила.
Да, надо честно признать: над собою она поработала на славу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118