Эшлин замолчала. Как бы ни хотелось ей думать иначе, она заранее знала, что Клода будет на вечере, потому что по субботам Дилан навещал детей, заодно исполняя обязанности няньки. Эшлин оставалось лишь проклинать свою память, сохранившую в мельчайших подробностях все, что Дилан поведал ей о двух голубках. Лучше б ей ничего не знать, но побороть любопытство она была не в силах.
Эшлин отчетливо представляла себе, как Клода пожирает глазами Маркуса, а он – ее. Пауза тянулась так долго, что Тед уже подумал, что вывернулся и вопросов больше не будет. Мало-помалу он начал успокаиваться – но слишком рано! Эшлин сдавленным голосом спросила:
– Они друг в друга очень влюблены? Это заметно, да?
– Еще чего, – фыркнул Тед, сочтя за лучшее не упоминать, что перед выступлением Маркус объявил: «Посвящается Клоде».
После того как Крейг застал их в постели, Маркус убедил Клоду, что за семь бед ответ все равно один, и теперь почти каждую ночь оставался у нее. Все складывалось лучше, чем можно было ожидать: дети вроде бы приняли его, и иногда Клода даже наслаждалась покоем.
Все собрались за кухонным столом. Молли рисовала цветы, Крейг делал уроки, Клода ему помогала, а Маркус работал над новым текстом.
Все было благостно и безмятежно.
– Клода, – сказал Маркус, – хочу прочесть тебе один кусок.
– Дай мне еще десять минут. Хочу закончить с Крейгом.
Через некоторое время, когда Клода в который раз показывала Крейгу, как пишется большая буква К, Маркус не выдержал.
– Клода, слушай!
– Еще минутку, дорогой, и я вся твоя.
Громко хлопнула кухонная дверь. Клода вскинула голову. Что случилось?
Но Маркуса уже и след простыл.
Был конец октября, четверг, половина восьмого вечера. В редакции остались только Джек и Эшлин. Джек выключил свет у себя в кабинете, запер дверь и подошел к столу Эшлин.
– Как дела? – вкрадчиво спросил он.
– Отлично. Вот дописываю статью о проститутках.
– Нет, я имел в виду… вообще. С психотерапией, с лекарствами? Помогает?
– Наверное.
– Моя мама говорит, время – лучший лекарь, – сообщил он. – Помню, когда у меня было разбито сердце и я думал, что никогда уже не оправлюсь…
– У вас было разбито сердце? – переспросила Эшлин с искренним недоверием.
– А вы думали, у меня его вовсе нет?
– Не думала, но…
– Да ладно, скажите честно, что думали.
– Нет, – вспыхнув, возразила Эшлин и отвернулась, чтобы он не увидел, как она улыбается. – Это из-за Мэй? – не удержавшись, полюбопытствовала она.
– Из-за той, что была до Мэй. Ее звали Ди. Мы очень долго были вместе, она меня бросила, и я в конце концов это пережил. Переживете и вы.
– Да, но Дженнифер, мой психотерапевт, говорит, что у меня дело не только в разбитом сердце.
– А в чем еще?
Он спросил так мягко и по-доброму, что Эшлин, не успев опомниться, рассказала ему все – о маминой депрессии, о ритуалах и правилах, которые она придумала, чтобы как-то с этим справляться.
– Вот вам и мисс Чинить-Паять, – закончила она. Джек изменился в лице.
– Простите, – быстро сказал он. – Простите, что я…
– Да ладно. Это ведь правда.
– Да? Потому вы и носите в сумке столько всего, потому не любите никого огорчать?
– Кажется, Дженнифер именно так и думает.
– А что думаете вы?
– Наверно, то же самое, – вздохнула Эшлин.
Она не стала говорить, что еще Дженнифер предположила, будто по этой же причине Эшлин всегда выбирает мужчин, которых надо воспитывать и приводить в порядок. После первого взрыва возмущения Эшлин с нею согласилась: она была нужна почти всем своим парням, в том числе милому разгильдяю Фелиму и настырному юмористу Маркусу, и ей это нравилось.
– А что говорит Дженнифер о вашей Weltschmerz?
– Говорит, что мне уже легче, даже если я сама того не замечаю. Еще говорит, у меня будут периодически случаться приступы, но я могу что-нибудь делать, чтобы держать это под контролем. Например, пойду в добровольную организацию, помогать таким, как Бу… Тем, кому не повезло встретить своего Джека Дивайна! – шутливо добавила она.
Джек с притворной скромностью опустил глаза и сквозь ресницы бросил быстрый взгляд на Эшлин, а потом их взгляды встретились.
Веселиться почему-то расхотелось, и они замолчали, по инерции продолжая глупо улыбаться.
Первым опомнился Джек.
– Господи, Эшлин, – с преувеличенным воодушевлением воскликнул он, – я так рад! Знаете, Бу замечательно справляется с работой на телестудии.
– Это все вы устроили, – подхватила Эшлин. Действительно, последние два месяца она жила в таком тумане, что даже не поблагодарила его по-человечески.
– Да бросьте вы! – Снова встречаться глазами было опасно. А когда не знаешь, о чем говорить, лучше всего говорить о погоде. – Дождь льет как из ведра. Вас не подвезти до дома?
Он оперся ладонями о стол, и Эшлин вдруг вспомнила, как он мыл ей голову. Теплые, сильные руки, блаженное ощущение покоя, жар мощного тела…
– Нет, нет, – поспешно спохватилась она. – Я еще посижу.
– А на танцы вы теперь не ходите? – к ее удивлению, спросил Джек.
Эшлин покачала головой. Танцевать ей давно уже не хотелось.
– Может, потом еще пойду, ну, когда все утрясется…
– А вы не показали бы мне как-нибудь самые простые па?
Ничего более невероятного Эшлин представить себе не могла.
– Ладно, – кивнула она. – Устроим вечеринку с сальсой и суши.
– Ловлю на слове. Джек пошел к выходу.
– Как дела у Мэй? – спросила вдогонку Эшлин.
– Хорошо, мы видимся иногда.
– Передавайте ей привет от меня. По-моему, она очень милая.
– Передам. Она теперь встречается с каким-то садовником.
– По имени Кормак? – вырвалось у Эшлин. На лице Джека отразился благоговейный ужас:
– А вы откуда знаете?!
Среди ночи у Лизы зазвонил телефон. Она вскочила с колотящимся сердцем. Не дай бог, что-нибудь с мамой или папой? Не успела она добежать, включился автоответчик, и мужской голос начал диктовать сообщение.
Оливер. И говорит громче обычного.
– Прошу прощения, Лиза Эдвардс, – внятно произнес он, – ты все-таки изменилась.
Она схватила трубку.
– Что?!
– И тебе привет. Тогда, в Дублине, ты гоняла с мальчишками в футбол, и я сказал, что ты изменилась, а ты ответила, что нет. Солнце, ты мне соврала!
– Оливер, сейчас без двадцати пять. Утра!
– Я понимаю, но с тех самых пор это не дает мне покоя. Заклинило, и все тут. Ты стала другой, солнце: на работе не так надрываешься, с этими ребятами дружишь, так почему ты сказала мне, что не изменилась?
Она-то знала почему, знала в тот самый день, когда это происходило, только зачем ему? А впрочем, какая разница?
– Потому что уже слишком поздно, чтобы вернуть нас, – выговорила она, поскольку Оливер молчал. – Проще думать, что я все та же стерва-аккуратистка, какой была всегда, верно ведь?
Оливер задумался над столь странной логикой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118