— Нет. Но я только хочу сказать, что я не сумел найти мотивов. Однако это не значит, что их не существует. Дело, как вы говорили, в трезвой оценке. Представьте себе человека, который время от времени бывает на острове, населенном дикарями, людьми из каменного века. Он говорит на их языке, горазд по части лести, водит дружбу с местными вождями. В то же время он сознает свое превосходство, не принимает туземцев всерьез, считает их ничтожными существами, — Аркадий говорил медленно, вспоминая при этом довольно туманную историю о немецких солдатах, убитых Осборном и Менделем. — Когда-то, вначале, он оказался замешан в убийстве туземца. Это случилось в ходе межплеменной войны, так что его не наказали, а даже поощрили. И со временем он начинает лелеять воспоминания о содеянном, подобно тому как порой мужчина смакует все подробности своей первой близости с женщиной. Не правда ли, общество дикарей таит в себе какую-то притягательную силу?
— Чего же здесь притягательного?
— Этот человек обнаруживает в себе скрытые желания и знает место, где им можно дать волю. Место за пределами цивилизации.
— А что, если он прав?
— С его точки зрения, он, возможно, и прав. Туземцы — примитивные существа, в этом нет сомнения. Но мне сдается, что при всей его внешней цивилизованности он питает такое же отвращение и ненависть по отношению ко всем людям. Разница в том, что только на этом острове дикарей он может открыто дать волю своим желаниям.
— И все же, если он убивает из прихоти, вам его не поймать.
— Но все происходит иначе. Во-первых, ему приходится ждать много лет, прежде чем позволить себе снова дать волю своему дикому инстинкту. К тому же он не профессионал, а раздираемый желанием дилетант. Любопытно, что дилетант, если ему удалось одно преступление, почти всегда старается копировать самого себя, будто он обладает секретом нераскрываемого преступления. Так что существует определенный шаблон. Кроме того, убийство тщательно подготовлено. Человек, который ставит себя выше других, уже в силу одного этого считает, что он владеет обстановкой. Даже принимает во внимание оглашающий парк гром пушек в увертюре Чайковского. Он стреляет сквозь сумку, убивает здорового верзилу, потом второго парня и девушку, срезает лица, фаланги пальцев и исчезает. Но заранее планировать можно только до этого момента. Как бы то ни было, всегда имеется элемент случайности: лоточница, закатившая свою тележку в кусты, чтобы передохнуть; мальчишки, играющие в прятки на деревьях; влюбленные, готовые уединиться где угодно. Подумайте сами, куда деваться влюбленным зимой.
— Значит, был свидетель?
— Что толку от свидетелей? Они ничего не помнят точно уже на следующий день. А спустя три месяца они, откровенно говоря, опознают любого, кого я захочу. Теперь только убийца может мне помочь.
— А он поможет?
— Допускаю, что, если даже я затаюсь, как лягушка на дне реки, он захочет меня разыскать.
— Зачем?
— Потому что убийством все не кончается. Когда проходит первое возбуждение, даже самый последний тупица начинает это понимать. Не кажется ли вам, что эта исключительная личность захочет ради простого удовольствия лично убедиться в полной беспомощности следователя вроде меня, может быть, полюбоваться своей неуязвимостью?
— А не будет ли это ненужным риском?
— В общем и целом, — Аркадий раздавил окурок, — риск не так уж велик.
Они дошли до Новоарбатского моста. По обе стороны реки как маяки светили друг другу красные звезды на гостинице «Украина» и здании Министерства иностранных дел. Подъехал автомобиль Осборна.
— Вы откровенный человек, следователь Ренко, — произнес Осборн задушевным тоном, словно после этой утомительной прогулки между ними возникла приевшаяся, но ставшая привычной непринужденность. Он изобразил улыбку, которой в конце спектакля одаривает публику характерный актер. — Теперь желаю вам удачи, потому что у меня остается только неделя, и боюсь, мы с вами больше не увидимся. Но мне хотелось бы оставить вам кое-что на память.
Осборн снял с головы соболью шапку и надел ее на Аркадия.
— Это мой подарок, — сказал он. — Когда в бане вы говорили, что всегда мечтали о такой шапке, я уже тогда подумал, что должен подарить ее вам. Пришлось угадывать размер, но у меня глаз наметанный. — Он оглядел Аркадия со всех сторон. — Самый раз.
Аркадий снял шапку, черную как тушь, гладкую как атлас.
— Великолепная шапка. Но, — он с сожалением вернул ее собеседнику, — я не могу ее принять. В отношении подарков у нас существуют определенные правила.
— Вы меня очень обидите, если откажетесь.
— Хорошо, дайте несколько дней подумать. К тому же у нас будет повод еще раз поговорить.
— Буду рад, — Осборн крепко пожал Аркадию руку, сел в машину и направился через мост.
Аркадий сел в свою машину у гостиницы «Украина» и поехал в Октябрьский райотдел милиции, чтобы узнать, не были ли замечены какие-либо иностранцы, ожидавшие в машине возле парка примерно во время убийства.
Когда он уезжал, показалось большое оранжевое солнце. Оно плавно скользило между канатами Крымского моста. Отблески его монетками сверкали в окнах министерства. Оно уже заливало набережную, где совсем недавно они прогуливались с Осборном.
* * *
У старшего следователя Ильи Никитина редкие влажные волосы были зачесаны назад. По-восточному прищурясь, он глядел сквозь дым зажатой в зубах сигареты. Он жил в одиночестве в районе Арбата, в тесном домишке. Со стен свисали клочья облупившейся краски, а с потолков падала штукатурка, исчезая в стеллажах, заваленных пыльными книгами с закладками из пожелтевшей бумаги. Стеллажи были высотой два-три метра и глубиной в пяток томов. Аркадию вспомнились окна с тройными рамами с видом на реку и Ленинские горы, но этот вид теперь остался только в памяти. Стеллажи были повсюду — загораживали окна, стояли на кухне, занимали лестницу и спальни на втором этаже.
— Кервилл, Кервилл… — Никитин аккуратно отодвинул подшивки «Отдельных дополнений к Уставу Всесоюзного издательско-полиграфического комбината» и достал почти пустую бутылку румынского портвейна. Он подмигнул, выпил и стал карабкаться по лестнице. — Значит, когда нужна помощь, все-таки идешь к Илье.
Когда Аркадий пришел на работу в городскую прокуратуру и познакомился с Никитиным, то со слов его самого он стал считать, что имеет дело с восторженным сторонником прогресса или же, наоборот, твердым приверженцем жесткой линии. Автором правовых реформ или сталинистом. Собутыльником негритянского певца Робсона или наперсником реакционного писателя Шолохова. На худой конец, просто гением, которому ведомо все. Своими недомолвками, подкрепленными упоминанием известных имен, он выставлял себя то ангелом, то исчадием ада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118