— Что вы хотите сказать? — смутился Фет.
— Я хочу опередить события.
С Савеловского вокзала обычно ездят владельцы сезонных билетов — довольные жизнью служащие и добропорядочные граждане. Но этот поезд был особый, и владельцы сезонных билетов обходили толпящихся у вагонов пассажиров, как прокаженных. Пассажиры этого поезда завербовались на три года работать на северные рудники, некоторые аж за Полярным кругом. Им придется работать в жаре и во льду, таскать на себе руду, когда вагонетки не выдержат мороза. Они будут погибать от взрывов, обвалов и переохлаждения или от руки соседа за пару сапог или рукавиц. Когда они приедут на рудник, у них отберут паспорта, дабы не передумали. На три года они исчезнут. Некоторым из них как раз того и нужно.
Аркадий замешался в толпе завербованных. Он двигался вместе с ними, в одной руке сумка с вещдоками, другая держит пистолет в кармане. В поезде его внесло в провонявшее потом и луком купе, уже набитое людьми. Его изучали две дюжины глаз. Обращенные к нему лица были такими же грубыми и безыскусными, как и у членов Политбюро, разве что несколько пообветрились на свежем воздухе. Их украшали синяки и замысловатые шрамы. Грязные руки, грязные воротники. Пожитки связаны в узлы. В основном это были преступники, которые разыскивались за хулиганство или кражи у себя в городе, а не по всей стране. Мелкая рыбешка, они считали, что проскочили сквозь крупные ячеи большой социалистической сети, а на деле их засосало в воронку социалистических рудников на Севере. Была среди них и крупная рыба, урки, за которыми числились немалые дела. Народ с наколками и ножами. В новичке их прежде всего интересовали ботинки, одежка, часы. Аркадий потеснил сидящих на нижней полке.
Плотный ряд милиционеров затолкал в вагоны последних завербованных. В купе было не продохнуть, но Аркадий знал, что привыкнет. Проводники забегали по платформе, им хотелось побыстрее отправить с вокзала этот особый поезд. Объявленная по всему городу тревога могла закрыть беглецу дороги, аэропорты и обычные поезда, но здесь был целый поезд скрывающихся от закона. Аркадий увидел в окно старшего следователя по особым делам Чу-чина, спорившего с начальником станции. Чучин показывал ему фотографию. Он хотел лишь пройти в вагон. Начальник станции упрямо тряс головой. Тогда Чучин взмахом руки приказал милиционерам пройти по вагонам. В соседнем купе кто-то затянул: «До свиданья, Москва, до свиданья…» Одно дело, когда милиционеры толкают тебя на платформе; совсем другое, когда тебя вытаскивают из купе собственного специального поезда. Угрозы и проклятия задерживали досмотр: «Не тронь, и так еду ко всем чертям!» Люди не поднимались с мест, встречали милиционеров плевками. В обычных условиях милиционер пустил бы в ход дубинку, но к завербованным особое отношение — ясно, что не ангелы вербуются на три года работы в преисподней. К тому же милиционеры были в меньшинстве. Они так и не дошли до купе, где сидел Аркадий, под дружное ржание им пришлось покинуть вагоны. Начальник станции отмахнулся от Чучина, и проводники, словно в пантомиме, снова забегали по платформе. Поезд дернулся, и Чучин с начальником станции проплыли мимо. Железные крыши платформ сменились дымовыми трубами и заборами с двумя рядами колючей проволоки, ограждающими оборонные заводы, — начались северные окраины Москвы. У следующей платформы поезд все еще набирал скорость. Ожидающие пригородных поездов пассажиры не обращали на него внимания, и он, оглашая воздух гудком, уверенно промчался мимо милицейского поста. Прощай, Москва. Аркадий глубоко вздохнул. Оказывается, и воздух в вагоне не такой уж спертый.
Поезд отличался еще тем, что он был самый старый и самый грязный, какой только могло отыскать Министерство путей сообщения. Купе столько раз потрошили и уродовали, что в нем не осталось ничего, что можно было еще испортить или украсть. К тому же в нем негде было повернуться. На четырех деревянных полках и на полу разместились локтем к локтю пятнадцать человек. Проводник до конца поездки заперся у себя в служебном купе. Эту дорогу вряд ли можно было назвать кратчайшим путем в Ленинград. Поездка на «Красной стреле» с Ленинградского вокзала занимала полдня. Этот поезд, везущий по старой колее в своих обветшавших вагонах реабилитированных рабочих, как их называли в печати, покрывал расстояние за двадцать часов. В убежище у проводника были самовар, баранки и варенье. В купе, в котором ехал Аркадий, достали сигареты и водку. Потолок заволокло дымом. Кто-то предложил ему выпить, он выпил и в ответ угостил сигаретой.
Бутылку держал похожий на Сталина коренастый смуглый осетин, с такими же, как у того, бровями, усами и угрюмым взглядом.
— Знаешь, бывает, что в такие поезда сажают стукачей, — сказал он Аркадию. — Хотят поймать и вернуть обратно. Так вот, мы стукачей ловим и ножом по горлу.
— В этом поезде нет стукачей, — ответил Аркадий. — Тебя не вернут. Попадешь туда, куда им нужно.
Осетин сверкнул глазами.
— Едрена вошь, правильно говоришь!
Колеса отмеряли полдень и вечер. Икша, Дмитров, Вербилки, Савелово, Калязин, Кашин, Сонкрво, Красный холм, Пестово. Не было смысла не пить. Позади оставался не день, а целых три года. Лучше чистый спирт, чем водка. Сколько умных глаз и умелых рук! А сколько разных языков! Купе подобралось многонациональное. Растратчик из Армении — понятно без слов. Пара грабителей из Туркестана. Вор из Марьиной Рощи. Сутенер из Ялты, загоревший, в темных очках.
— Что в пальто? — нагло спросил сутенер.
У Аркадия были с собой сумка с материалами из той лачуги, пистолет, удостоверения личности свое и сотрудника КГБ, которого насмерть забил Кервилл. Никто не осмелился бы задать такой вопрос Кервиллу; похоже, что его хотели обчистить.
— Коллекция хренов-недомерков, которую ты забыл на Черном море, — отрезал Аркадий.
Он хлебнул чифиря. Чифирь — это чай, заваренный не в два, не в десять, а в двадцать раз крепче. В лагерях голодающий заключенный на нескольких чашках чифиря мог работать три дня подряд. Аркадию приходилось бодрствовать. Как только уснет, его обчистят. Кожа взмокла от адреналина; сердце, казалось, не помещается в груди. Но несмотря на все, он должен все хладнокровно обдумать. Кто-то убил Мишу. Унманн, это огородное пугало? Аркадий дважды упустил его. Тогда почему по подозрению в убийстве разыскивают его, Аркадия? Почему Ямской рискнул подключить к делу милицию? Значит, прокурор уже очистил лачугу, где жили погибшие в Парке Горького. Значит, он уверен, что его следователь погибнет при попытке избежать ареста. Или его сразу можно будет признать невменяемым. Возможно, уже признали.
Сердце качало больше крови, чем могли выдержать сосуды, поэтому он выпил водки, чтобы их расширить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118