Кажется, уже все пропиталось ею.
Лошади брели медленным шагом, понукай не понукай, и всадники, измученные сами до мертвенной бледности в лицах, опустили поводья и закутались в плащи, став похожими на старых нахохлившихся птиц. Далеко за лесистым холмом догорал невидный отсюда илем – небольшая крепость-городок, в котором когда-то, в другой, счастливой, жизни, обитали молодые – мерянский князь Йаланд Вепрь и его жена – красавица Ирга.
Сказывали, у отца Йаланда Мустая Одноногого (правую он потерял в стычке с ютами, чьи боевые корабли в ту пору еще наведывались в устье Онеги) было четырнадцать жен, и ни одна не могла пожаловаться, будто господин обходит ее своим вниманием. У самого Йаланда во все времена была одна-единственная спутница, одна-единственная любовь…
Он увидел ее, проезжая ранним летним утром через поселение на берегу Свири. Девушка шла по тропинке от лесного ключа, в одной руке у нее было лукошко, полное спелых ягод, а в другой – букет ромашек. Она была одета в длинный сарафан с причудливой вышивкой и башмачки из оленьей кожи. Чуть раскосые глаза над высокими скулами смотрели спокойно и чуть, самую капельку, насмешливо. Светлые волосы спускались до талии и были заплетены в тяжелую косу, перехваченную алой ленточкой… Солнце глядело на нее сзади, рождая золотистое сияние в выбившихся прядях у висков. На загорелой щеке горело пятнышко земляничного сока. То лето, помнится, было необычно богато на землянику…
Йаланда Вепря вполне можно было напугаться: огромный, как гора, на рослом алхетинце черной масти, в свободной червленой рубахе, подпоясанной мечом… Однако пронизанное утренним солнцем видение вдруг взглянуло, прыснуло в ладошку и отвернулось, едва удерживаясь, чтобы не рассмеяться вслух. А молодой князь неожиданно почувствовал, как незнакомая доселе краска выступает на скулах, и во рту в один миг почему-то стало сухо…
Все думали: поиграет князь с новой игрушкой, а надоест – бросит. В крайнем случае сделает наложницей. Но вышло не так.
Свадьбу сыграли скромную. Всего-то и гостей было, что родители невесты – деревенский староста с женой и младшими дочками (числом аж шесть), друзья жениха, Мустай Одноногий и несколько воинов из княжеской дружины. На тихой, чуть ли не тайной свадьбе настоял старый князь. Йаланд поначалу обиделся, решив, будто отец недоволен тем, что сын привел в терем простолюдинку. Потом понял истинную причину. И оценил предосторожность. Только, видно, она была недостаточной.
Мерянские поселения по берегам Онеги платили дань новгородскому князю Мстиславу. Мстислав круто обходился с поселенцами: увеличивал подати чуть ли не каждый год, и горе тому, кто не мог расплатиться вовремя. И еще у него было право брать чужих невест прямо от свадебного стола. И не дай бог, если девушка приглянется, – тут уж проси не проси… Поэтому и пошел у мерян обычай, сохранившийся на многие столетия: невесту везли к жениху, скрыв ее лицо под покрывалом, в сопровождении вооруженного отряда. Однако случись что – от этого отряда не всегда получался толк: дружинники у Мстислава были как на подбор, один стоил десятерых. И было их у новгородского правителя много…
Сразу после свадьбы Йаланд Вепрь, вняв отцовскому совету, увез жену в свой илем. Илем представлял собой укрепленный поселок посреди леса: ров с водой, ряд деревянных надолбов, насыпь, а на насыпи – частокол с двумя башенками, защищавшими ворота. Внутри частокола располагались высокий княжеский терем, амбары, сараи, конюшни, дружинная изба, а сразу за частоколом – дремучие чащобы. Хлеба тогда сеяли мало, больше жили охотой и рыбным промыслом. Онега была богата рыбой, а уж зверья в лесу всегда водилось видимо-невидимо… Живи – не хочу. Однако счастье молодых было недолгим. Не успели прийти осенние холода, как под стенами крепости встала дружина новгородского князя…
Мстислав рассматривал мерянский городок с небольшого лесистого пригорка. На правом склоне, где он находился, была маленькая прошлепина, будто плешь на голове великана. Настроение у князя было совсем не радужное. И дело было не в том, что твердь была неплохо защищена – там, за частоколом, остались лишь бабы, старики и ребятишки, сбежавшиеся с окрестных поселений (все мужчины под предводительством обоих князей – старого и молодого – стояли в распадке меж двух холмов, выстроив линию деревянных щитов и ощетинившись копьями). У Мстислава людей было не меньше, и они были профессиональными воинами, что им невеликое ополчение… Соседний князь Пуркас, заслышав от разведчиков о появлении вблизи его земель русских дружин, засел в своем городке Илике и приготовил загодя дорогие подарки – откупиться. Йаланду он был не союзник.
Нет, Мстислав не сомневался в своей победе. Он уже видел поваленный частокол, мертвых Йаландовых людей и его самого – коленопреклоненного, униженного, раздавленного… Вот только совсем не улыбалось новгородскому князю ссориться с теми, с кого он брал дань. И уж вовсе не хотелось видеть ненависть в глазах той женщины, которую он возжелал так, как не желал еще ни одну…
Он разозлился на себя за такие мысли. Ненависть…
Еще не было такого, чтобы он спрашивал чужую невесту (каких угодно кровей – хоть княжеских), нравится ей или нет, как он ласково или по-звериному грубо берет ее вперед жениха. Не спросит и эту. А начнет она кричать и драться – что ж, оно даже лучше. И все-таки…
– Вели атаковать, княже, – сказал воевода, горяча застоявшегося коня.
Мстислав взглянул с неприязнью.
– Обождешь, – угрюмо ответил он. – Сейчас пошлешь к Йаланду парламентера. Пусть скажет: меряне нарушили древний обычай, завещанный пращурами. И передо мной непочтительны. Однако, коли покорятся, я не трону, а будет их княгиня со мной ласкова – то и дань возьму меньше.
Воевода усмехнулся в усы, но перечить не решился. Отдал кому-то приказание. Парламентер, отстегнув ножны с мечом, выехал на середину поля, перед людьми Йаланда – молодой, русоволосый, с румянцем во всю щеку: первый парень на деревне. Мстислав досадливо поморщился: стоило бы выбрать кого-нибудь постарше и посерьезнее. А так – будто в насмешку.
Дружинник тем временем, заставив лошадь танцевать под собой, упер руку в бедро и задорно прокричал то, что было велено. Он еще не договорил до конца, а новгородский князь, стоя на холме в отдалении, уже знал, каков будет ответ.
Ольгес, сын Йаланда, в ту пору еще не родившийся, конечно, не видел, как в битве, длившейся целый день, полегло почти все ополчение мерянского илема – лишь старый Мустай Одноногий и его сын с ближайшими телохранителями сумели укрыться за воротами крепости. Саму крепость разгоряченные чужой кровью новгородские дружинники взяли к утру, сломив сопротивление стоявших на стенах баб и ребятишек…
Кто-то поджег дом воеводы внутри частокола, от него загорелся другой и третий, и вот уже один больтой пожар взметнулся над городком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Лошади брели медленным шагом, понукай не понукай, и всадники, измученные сами до мертвенной бледности в лицах, опустили поводья и закутались в плащи, став похожими на старых нахохлившихся птиц. Далеко за лесистым холмом догорал невидный отсюда илем – небольшая крепость-городок, в котором когда-то, в другой, счастливой, жизни, обитали молодые – мерянский князь Йаланд Вепрь и его жена – красавица Ирга.
Сказывали, у отца Йаланда Мустая Одноногого (правую он потерял в стычке с ютами, чьи боевые корабли в ту пору еще наведывались в устье Онеги) было четырнадцать жен, и ни одна не могла пожаловаться, будто господин обходит ее своим вниманием. У самого Йаланда во все времена была одна-единственная спутница, одна-единственная любовь…
Он увидел ее, проезжая ранним летним утром через поселение на берегу Свири. Девушка шла по тропинке от лесного ключа, в одной руке у нее было лукошко, полное спелых ягод, а в другой – букет ромашек. Она была одета в длинный сарафан с причудливой вышивкой и башмачки из оленьей кожи. Чуть раскосые глаза над высокими скулами смотрели спокойно и чуть, самую капельку, насмешливо. Светлые волосы спускались до талии и были заплетены в тяжелую косу, перехваченную алой ленточкой… Солнце глядело на нее сзади, рождая золотистое сияние в выбившихся прядях у висков. На загорелой щеке горело пятнышко земляничного сока. То лето, помнится, было необычно богато на землянику…
Йаланда Вепря вполне можно было напугаться: огромный, как гора, на рослом алхетинце черной масти, в свободной червленой рубахе, подпоясанной мечом… Однако пронизанное утренним солнцем видение вдруг взглянуло, прыснуло в ладошку и отвернулось, едва удерживаясь, чтобы не рассмеяться вслух. А молодой князь неожиданно почувствовал, как незнакомая доселе краска выступает на скулах, и во рту в один миг почему-то стало сухо…
Все думали: поиграет князь с новой игрушкой, а надоест – бросит. В крайнем случае сделает наложницей. Но вышло не так.
Свадьбу сыграли скромную. Всего-то и гостей было, что родители невесты – деревенский староста с женой и младшими дочками (числом аж шесть), друзья жениха, Мустай Одноногий и несколько воинов из княжеской дружины. На тихой, чуть ли не тайной свадьбе настоял старый князь. Йаланд поначалу обиделся, решив, будто отец недоволен тем, что сын привел в терем простолюдинку. Потом понял истинную причину. И оценил предосторожность. Только, видно, она была недостаточной.
Мерянские поселения по берегам Онеги платили дань новгородскому князю Мстиславу. Мстислав круто обходился с поселенцами: увеличивал подати чуть ли не каждый год, и горе тому, кто не мог расплатиться вовремя. И еще у него было право брать чужих невест прямо от свадебного стола. И не дай бог, если девушка приглянется, – тут уж проси не проси… Поэтому и пошел у мерян обычай, сохранившийся на многие столетия: невесту везли к жениху, скрыв ее лицо под покрывалом, в сопровождении вооруженного отряда. Однако случись что – от этого отряда не всегда получался толк: дружинники у Мстислава были как на подбор, один стоил десятерых. И было их у новгородского правителя много…
Сразу после свадьбы Йаланд Вепрь, вняв отцовскому совету, увез жену в свой илем. Илем представлял собой укрепленный поселок посреди леса: ров с водой, ряд деревянных надолбов, насыпь, а на насыпи – частокол с двумя башенками, защищавшими ворота. Внутри частокола располагались высокий княжеский терем, амбары, сараи, конюшни, дружинная изба, а сразу за частоколом – дремучие чащобы. Хлеба тогда сеяли мало, больше жили охотой и рыбным промыслом. Онега была богата рыбой, а уж зверья в лесу всегда водилось видимо-невидимо… Живи – не хочу. Однако счастье молодых было недолгим. Не успели прийти осенние холода, как под стенами крепости встала дружина новгородского князя…
Мстислав рассматривал мерянский городок с небольшого лесистого пригорка. На правом склоне, где он находился, была маленькая прошлепина, будто плешь на голове великана. Настроение у князя было совсем не радужное. И дело было не в том, что твердь была неплохо защищена – там, за частоколом, остались лишь бабы, старики и ребятишки, сбежавшиеся с окрестных поселений (все мужчины под предводительством обоих князей – старого и молодого – стояли в распадке меж двух холмов, выстроив линию деревянных щитов и ощетинившись копьями). У Мстислава людей было не меньше, и они были профессиональными воинами, что им невеликое ополчение… Соседний князь Пуркас, заслышав от разведчиков о появлении вблизи его земель русских дружин, засел в своем городке Илике и приготовил загодя дорогие подарки – откупиться. Йаланду он был не союзник.
Нет, Мстислав не сомневался в своей победе. Он уже видел поваленный частокол, мертвых Йаландовых людей и его самого – коленопреклоненного, униженного, раздавленного… Вот только совсем не улыбалось новгородскому князю ссориться с теми, с кого он брал дань. И уж вовсе не хотелось видеть ненависть в глазах той женщины, которую он возжелал так, как не желал еще ни одну…
Он разозлился на себя за такие мысли. Ненависть…
Еще не было такого, чтобы он спрашивал чужую невесту (каких угодно кровей – хоть княжеских), нравится ей или нет, как он ласково или по-звериному грубо берет ее вперед жениха. Не спросит и эту. А начнет она кричать и драться – что ж, оно даже лучше. И все-таки…
– Вели атаковать, княже, – сказал воевода, горяча застоявшегося коня.
Мстислав взглянул с неприязнью.
– Обождешь, – угрюмо ответил он. – Сейчас пошлешь к Йаланду парламентера. Пусть скажет: меряне нарушили древний обычай, завещанный пращурами. И передо мной непочтительны. Однако, коли покорятся, я не трону, а будет их княгиня со мной ласкова – то и дань возьму меньше.
Воевода усмехнулся в усы, но перечить не решился. Отдал кому-то приказание. Парламентер, отстегнув ножны с мечом, выехал на середину поля, перед людьми Йаланда – молодой, русоволосый, с румянцем во всю щеку: первый парень на деревне. Мстислав досадливо поморщился: стоило бы выбрать кого-нибудь постарше и посерьезнее. А так – будто в насмешку.
Дружинник тем временем, заставив лошадь танцевать под собой, упер руку в бедро и задорно прокричал то, что было велено. Он еще не договорил до конца, а новгородский князь, стоя на холме в отдалении, уже знал, каков будет ответ.
Ольгес, сын Йаланда, в ту пору еще не родившийся, конечно, не видел, как в битве, длившейся целый день, полегло почти все ополчение мерянского илема – лишь старый Мустай Одноногий и его сын с ближайшими телохранителями сумели укрыться за воротами крепости. Саму крепость разгоряченные чужой кровью новгородские дружинники взяли к утру, сломив сопротивление стоявших на стенах баб и ребятишек…
Кто-то поджег дом воеводы внутри частокола, от него загорелся другой и третий, и вот уже один больтой пожар взметнулся над городком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109