Он забыл, что собирался взять соль на кухне. Но… возвращаться не хотелось.
Разумеется, мальчишки решили спать на балконе. Царевич подложил под голову кулак и мечтательно прикрыл синие глаза. Ему не терпелось добраться до этого Мерлина и навести там изрядного шороху! А они ещё собирались отчислить его — самого умного и ловкого кадета в училище! Ваня обиженно шмыгнул носом. «Я армию хотел защитить от поганого журналюги, а они… не поняли! Даже генерал не понял. Ну и ладно, — решил Царицын. — Я буду одинокий воин, последний офицер ушедшей Империи. Я всем докажу… они ещё будут носить меня на руках!..»
— Вообрази, как нас будут встречать в Москве! — проговорил Иван. — Устроят общее построение, вынесут знамя, будет оркестр. Генерал пожмёт руку и скажет: «Вот она, надежда России, будущие офицеры». Мы будем лучшими в училище, Тихогромов. Я думаю, вполне могут дать орден. Или медаль «За боевые заслуги». Представляешь, всего пятнадцать лет — а уже боевая награда!
— Конечно, было бы здорово, — вздохнул Петр. — И детдомовцы нам спасибо скажут.
— Какие детдомовцы? — переспросил Ваня. — Ах, ну да, вспомнил.
«Какие всё-таки дурачки эти детдомовцы, — поморщился он. — Это же надо было так глупо попасть в лапы к каким-то шотландским сектантам! Жаль, что генерал приказал только поговорить с ними, разведать что да как. Вот если бы я смог вытащить из замка хоть одного детдомовца!» Царицын представил, как он возвращается в Россию весь израненный и, пошатываясь, несёт на руках спасённого ребёнка… Во всех газетах напишут: «Сенсация! Кадеты освобождают детей-заложников».
Внизу на улице грохотали, торопясь в депо, последние трамваи. Пели комары, но Иванушка не слушал. Засыпая, он представлял себе, как генерал Еропкин и генерал Савенков будут встречать их в Москве с победой. Еропкин скажет: «Простите, суворовец Царицын, я напрасно собирался Вас отчислить. Вы — лучший воспитанник за всё время существования нашего училища». Потом он увидел себя взрослым — в новенькой форме полковника ГРУ, с аккуратными усиками, как у Лермонтова. Наконец, в полудрёме Царицыну пригрезилась гранитная доска у входа в кадетку: «Здесь в юности жил, учился и овладевал наукой побеждать воспитанник училища, трижды герой России, полный георгиевский кавалер генералиссимус Иван Царицын».
— Ух ты, на американский истребитель похож, — вдруг сказал Петруша. Он разглядывал только что сбитого кровососа. — Знаешь, Вань, я всё-таки думаю… а что если эти волшебники нас с тобой… как этого комара? Хлоп-хлоп — и два мокрых места. Представляешь, как родители огорчатся…
— Ну, моя мама, конечно, огорчится, — сонно сказал Ваня. — Только, знаешь, не привыкать. У нас все предки были офицерами, ещё с царских времен. Мамин дедушка на Великой Отечественной погиб, а папа её — то есть мой дед — в Египте под бомбёжку попал, обеих ног лишился. Дядю Колю в Дагестане убили. Так что…
— А батя твой?
Иванушка промолчал. Петруша шумно перевернулся на другой бок, покряхтел и спросил снова:
— У меня батя очень огорчится. Я у него один. Остальные все девчонки, три штуки. А твой отец что скажет?
— А мой… ничего не скажет, — сухо сказал Иванушка. — Давай лучше спать.
Через минуту Петруша послушно захрапел. А Царицыну теперь не спалось. Он думал о том, какой страшный, белый и чужой стал отец в больнице… Батя четвёртый месяц лежал в коме, с аппаратом искусственного дыхания. Ваня не верил, что мама сошла с ума от горя, он даже бросился на врача, который так спокойно сказал: «Да у неё крыша поехала», когда врачи между собой разговаривали на кухне, а Ваня случайно подслушал… Мама уволилась с работы, она уехала в Ростов, сняла там комнату и каждый день ходила к отцу в больницу. Ваня несколько раз видел, как мама мыла отца. Она говорила, что медсестры его не моют, что отец в палате лежит грязный…
Больше всего на свете Ване хотелось, чтобы отец выжил. Чтобы они снова строили снежную крепость и поехали на водохранилище на подлёдную рыбалку… Как в прошлом году.
Ванька устал вертеться в своём спальнике, в груди было холодно и всерьёз захотелось немного повыть на луну. Луна, как назло, поднялась над крышей спящего дома напротив '-щекастая, купеческая, на масляный блин похожая московская луна. Стараясь не думать об отце, Ванька потихоньку заворачивался в мутные сонные мысли… Луна поднималась над засыпающим городом, поливая кадетов сливочным светом.
Из тёмного окна соседней комнаты на эту луну вот уже два с лишним часа неотрывно смотрела маленькая и страшно печальная девочка в бледно-голубом халатике, с пластырем на лбу.
Глава 11.
По коням
Они, проехавши, оглянулись назад; хутор их как будто ушёл в землю; только видны были над землёй две трубы скромного их домика да вер шины дерев, по сучьям которых они лазали, как белки… Уже равнина кажется издали горою и всё собою закрыла. Прощайте и детство, и игры, и всё, и все.
Н. В. Гоголь. Тарас Бульба
День начался сказочно. В окошко светлой клетчатой кухоньки едва розовело рассветное солнце, отражавшееся от серебристой ребристой фигуры Гагарина. На столе жарко дышала фирменная десятиглазая яичница. В дальнем конце обеденного стола посиживал себе, оптимистично попивая кофий и шурша иностранной газеткой, доктор Савенков. Ребята чинно поздоровались, поочередно пожали жёсткую докторскую руку — и, получив по половине яичницы, навалились на завтрак, как генерал Брусилов на Восточную Пруссию.
— Вот полюбуйтесь, — сказал Савенков минуты через две, когда яичница лишилась последнего глаза, — это сегодняшняя «Дэйли Миррор».
На газетной полосе пестрела цветная фотография: четверо грустных подростков с немного всклокоченными волосами отвечают на вопросы журналистов. Под снимком жирный заголовок:
RUSSIAN ORPHANS MENTION TORTURES, ABUSE
Moscow to be sued in Hague, Merlin's spokeswoman say — Kremlin remains numb
— Так я и думал. Они начали раскручивать нашу тему в прессе, — вздохнул Севастьян Куприяныч.
— Действуют по обычной схеме: сначала бульварные лондонские газеты, потом «Дэйли Миррор» и «Гардиан», а через день со ссылкой на британскую печать — по всем телеканалам Америки.
Он вздохнул, заглянул в пустой кофейник и продолжил:
— А потом — снежный ком: по утрам в радионовостях, вечером — в ток-шоу, а в выходные будет огромный слезоточивый репортаж по Си-эн-эн и получасовое интервью с детдомовцами по Би-би-си. Плюс, разумеется, миллион грязных бредовых заметок по всему Интернету.
— Трёхминутная готовность к выходу! — послышался зычный генеральский голос. Начальник училища вырос на пороге кухни:
— Надеть рюкзаки! Через минуту — построение в коридоре!
Кадет как ветром сдуло. Иванушка влетел в комнату, бросился к здоровенным, в рост человека, рюкзакам — и приостановился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Разумеется, мальчишки решили спать на балконе. Царевич подложил под голову кулак и мечтательно прикрыл синие глаза. Ему не терпелось добраться до этого Мерлина и навести там изрядного шороху! А они ещё собирались отчислить его — самого умного и ловкого кадета в училище! Ваня обиженно шмыгнул носом. «Я армию хотел защитить от поганого журналюги, а они… не поняли! Даже генерал не понял. Ну и ладно, — решил Царицын. — Я буду одинокий воин, последний офицер ушедшей Империи. Я всем докажу… они ещё будут носить меня на руках!..»
— Вообрази, как нас будут встречать в Москве! — проговорил Иван. — Устроят общее построение, вынесут знамя, будет оркестр. Генерал пожмёт руку и скажет: «Вот она, надежда России, будущие офицеры». Мы будем лучшими в училище, Тихогромов. Я думаю, вполне могут дать орден. Или медаль «За боевые заслуги». Представляешь, всего пятнадцать лет — а уже боевая награда!
— Конечно, было бы здорово, — вздохнул Петр. — И детдомовцы нам спасибо скажут.
— Какие детдомовцы? — переспросил Ваня. — Ах, ну да, вспомнил.
«Какие всё-таки дурачки эти детдомовцы, — поморщился он. — Это же надо было так глупо попасть в лапы к каким-то шотландским сектантам! Жаль, что генерал приказал только поговорить с ними, разведать что да как. Вот если бы я смог вытащить из замка хоть одного детдомовца!» Царицын представил, как он возвращается в Россию весь израненный и, пошатываясь, несёт на руках спасённого ребёнка… Во всех газетах напишут: «Сенсация! Кадеты освобождают детей-заложников».
Внизу на улице грохотали, торопясь в депо, последние трамваи. Пели комары, но Иванушка не слушал. Засыпая, он представлял себе, как генерал Еропкин и генерал Савенков будут встречать их в Москве с победой. Еропкин скажет: «Простите, суворовец Царицын, я напрасно собирался Вас отчислить. Вы — лучший воспитанник за всё время существования нашего училища». Потом он увидел себя взрослым — в новенькой форме полковника ГРУ, с аккуратными усиками, как у Лермонтова. Наконец, в полудрёме Царицыну пригрезилась гранитная доска у входа в кадетку: «Здесь в юности жил, учился и овладевал наукой побеждать воспитанник училища, трижды герой России, полный георгиевский кавалер генералиссимус Иван Царицын».
— Ух ты, на американский истребитель похож, — вдруг сказал Петруша. Он разглядывал только что сбитого кровососа. — Знаешь, Вань, я всё-таки думаю… а что если эти волшебники нас с тобой… как этого комара? Хлоп-хлоп — и два мокрых места. Представляешь, как родители огорчатся…
— Ну, моя мама, конечно, огорчится, — сонно сказал Ваня. — Только, знаешь, не привыкать. У нас все предки были офицерами, ещё с царских времен. Мамин дедушка на Великой Отечественной погиб, а папа её — то есть мой дед — в Египте под бомбёжку попал, обеих ног лишился. Дядю Колю в Дагестане убили. Так что…
— А батя твой?
Иванушка промолчал. Петруша шумно перевернулся на другой бок, покряхтел и спросил снова:
— У меня батя очень огорчится. Я у него один. Остальные все девчонки, три штуки. А твой отец что скажет?
— А мой… ничего не скажет, — сухо сказал Иванушка. — Давай лучше спать.
Через минуту Петруша послушно захрапел. А Царицыну теперь не спалось. Он думал о том, какой страшный, белый и чужой стал отец в больнице… Батя четвёртый месяц лежал в коме, с аппаратом искусственного дыхания. Ваня не верил, что мама сошла с ума от горя, он даже бросился на врача, который так спокойно сказал: «Да у неё крыша поехала», когда врачи между собой разговаривали на кухне, а Ваня случайно подслушал… Мама уволилась с работы, она уехала в Ростов, сняла там комнату и каждый день ходила к отцу в больницу. Ваня несколько раз видел, как мама мыла отца. Она говорила, что медсестры его не моют, что отец в палате лежит грязный…
Больше всего на свете Ване хотелось, чтобы отец выжил. Чтобы они снова строили снежную крепость и поехали на водохранилище на подлёдную рыбалку… Как в прошлом году.
Ванька устал вертеться в своём спальнике, в груди было холодно и всерьёз захотелось немного повыть на луну. Луна, как назло, поднялась над крышей спящего дома напротив '-щекастая, купеческая, на масляный блин похожая московская луна. Стараясь не думать об отце, Ванька потихоньку заворачивался в мутные сонные мысли… Луна поднималась над засыпающим городом, поливая кадетов сливочным светом.
Из тёмного окна соседней комнаты на эту луну вот уже два с лишним часа неотрывно смотрела маленькая и страшно печальная девочка в бледно-голубом халатике, с пластырем на лбу.
Глава 11.
По коням
Они, проехавши, оглянулись назад; хутор их как будто ушёл в землю; только видны были над землёй две трубы скромного их домика да вер шины дерев, по сучьям которых они лазали, как белки… Уже равнина кажется издали горою и всё собою закрыла. Прощайте и детство, и игры, и всё, и все.
Н. В. Гоголь. Тарас Бульба
День начался сказочно. В окошко светлой клетчатой кухоньки едва розовело рассветное солнце, отражавшееся от серебристой ребристой фигуры Гагарина. На столе жарко дышала фирменная десятиглазая яичница. В дальнем конце обеденного стола посиживал себе, оптимистично попивая кофий и шурша иностранной газеткой, доктор Савенков. Ребята чинно поздоровались, поочередно пожали жёсткую докторскую руку — и, получив по половине яичницы, навалились на завтрак, как генерал Брусилов на Восточную Пруссию.
— Вот полюбуйтесь, — сказал Савенков минуты через две, когда яичница лишилась последнего глаза, — это сегодняшняя «Дэйли Миррор».
На газетной полосе пестрела цветная фотография: четверо грустных подростков с немного всклокоченными волосами отвечают на вопросы журналистов. Под снимком жирный заголовок:
RUSSIAN ORPHANS MENTION TORTURES, ABUSE
Moscow to be sued in Hague, Merlin's spokeswoman say — Kremlin remains numb
— Так я и думал. Они начали раскручивать нашу тему в прессе, — вздохнул Севастьян Куприяныч.
— Действуют по обычной схеме: сначала бульварные лондонские газеты, потом «Дэйли Миррор» и «Гардиан», а через день со ссылкой на британскую печать — по всем телеканалам Америки.
Он вздохнул, заглянул в пустой кофейник и продолжил:
— А потом — снежный ком: по утрам в радионовостях, вечером — в ток-шоу, а в выходные будет огромный слезоточивый репортаж по Си-эн-эн и получасовое интервью с детдомовцами по Би-би-си. Плюс, разумеется, миллион грязных бредовых заметок по всему Интернету.
— Трёхминутная готовность к выходу! — послышался зычный генеральский голос. Начальник училища вырос на пороге кухни:
— Надеть рюкзаки! Через минуту — построение в коридоре!
Кадет как ветром сдуло. Иванушка влетел в комнату, бросился к здоровенным, в рост человека, рюкзакам — и приостановился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136