Тем не менее она быстро чмокнула его в щеку тогда, во дворце Сандрени, сразу же после мощных объятий Менико. Это было началом или могло быть началом.
Он пожелал всем спокойной ночи и поднялся в отдельную комнату: эту единственную роскошь он потребовал для себя у Менико из бюджета труппы после смерти Марры.
Он ожидал, что она ему приснится из-за траурных обрядов, из-за неудовлетворенного желания, потому что она снилась ему почти каждую ночь. Вместо этого он увидел бога.
Он увидел Адаона в горах Тригии, нагого и великолепного. Увидел, как струится его кровь, когда его разрывают на части обезумевшие жрицы, подстрекаемые к преступлению своей женской сутью каждый год в это осеннее утро ради еще более истового служения богу. Как рвут на куски плоть умирающего бога в служении двум богиням, которые любили его и были ему матерью, дочерью, сестрой, невестой круглый год и все годы с тех времен, когда Эанна дала имена звездам.
Они делили его между собой и любили его всегда, за исключением одного этого утра на переломе времени года. Этого утра, которое должно было стать предвестником, обещанием наступления весны и окончания зимы. Этого единственного утра в горах, когда богу, который был человеком, суждено быть убитым. Растерзанным и убитым, чтобы его положили на его место, в землю. Чтобы он стал землей, в свою очередь орошенной дождем слез Эанны и горестными слезами нескончаемых подземных ручьев Мориан, извивающихся от неутоленного желания. Убитым, чтобы возродиться и снова быть любимым, все сильнее с каждым минувшим годом, с каждой смертью в одетых кипарисами горах. Убитым, чтобы быть оплаканным, а затем восстать, как восстает бог, как восстает человек, как поднимается пшеница на летних полях. Восстать, а затем возлечь с богинями, со своей матерью и невестой, сестрой и дочерью, с Эанной и Мориан, под солнцем и звездами, и кружащимися по небу лунами — голубой и серебряной.
Дэвин с ужасом наблюдал во сне эту первобытную сцену: женщины несутся вверх по склону горы, их длинные волосы развеваются за спиной, они гонят бога-человека к пропасти над стремниной Касаделя.
Он видел, как ветки горных деревьев и ощетинившихся колючками кустарников срывают с женщин одеяния, как они сами охотно остаются обнаженными, чтобы бежать еще быстрее, как глотают на бегу кроваво-красные ягоды сонрай, чтобы одурманить себя и подготовить к тому, что им предстоит совершить высоко над ледяными струями Касаделя.
Он видел, как бог наконец обернулся. Его огромные черные глаза были знающими и отчаянными одновременно, пока он стоял у края пропасти, словно загнанный олень, на предопределенном, заранее выбранном, исконном месте своего конца. И Дэвин видел, как женщины настигли его там, как по их телам струилась кровь, а волосы развевались по ветру, как Адаон склонил свою гордую, великолепную голову перед роком их терзающих рук, зубов и ногтей.
И там, в конце погони, Дэвин увидел, что рты женщин широко открыты, что они перекликаются друг с другом в экстазе или страдании, терзаемые неудержимым желанием, или безумием, или горечью, но во сне их крики были беззвучными. Вместо криков всю эту дикую сцену среди кедров и кипарисов на склонах гор сопровождал единственный, пронзительный звук тригийской пастушеской свирели, которая играла мелодию его детства где-то высоко и далеко.
И в самом конце, когда женщины приблизились к богу, и схватили его, и сомкнулись вокруг него у пропасти над Касаделем, Дэвин увидел, что лицо терзаемого бога было лицом Алессана.
3
Еще до того, как осторожный Альберико явился из заморского Барбадиора и стал править в Астибаре, этот город, любивший называть себя «Большим пальцем, который управляет Ладонью», славился некоторым аскетизмом. В Астибаре обряды прощания с покойником никогда не проводились в присутствии усопшего, как в других восьми провинциях. Такая процедура считалась излишней, так как возбуждала слишком сильные чувства.
Им предстояло выступать в центральном дворе дворца Сандрени, а зрителей разместили на стульях и скамьях, расставленных по периметру двора, и на балконе, тянущемся вдоль внутренних комнат двух верхних этажей. В одной из этих комнат, украшенной подобающими случаю драпировками — серо-голубыми с черным, лежало тело Сандре д'Астибара. На его веки положили монеты для уплаты безвестному привратнику у последних врат Мориан, в руки положили немного еды, а ноги обули в башмаки, поскольку никто из живых не знал, как долог последний путь к богине.
Позднее Сандре должны были вынести во двор, чтобы все желающие из города и дистрады, кто не побоится запоминающих взоров барбадиорских наемников, несущих караул снаружи, могли пройти цепочкой мимо его гроба и бросить серебристо-голубые листья олив в хрустальную вазу, уже стоящую на постаменте во дворе.
Обыкновенных граждан — ткачей, ремесленников, лавочников, крестьян, матросов, слуг, мелких купцов — должны были пропустить во дворец позднее. Сейчас снаружи доносились их голоса: они собрались, чтобы послушать музыку обряда отпевания старого герцога. А пока что во дворе образовалась самая необычайная смесь мелкого и высшего дворянства и богатого купечества, какую Дэвину еще не доводилось видеть в одном месте.
Вся знать астибарской дистрады прибыла из своих загородных поместий на Праздник Виноградной Лозы. А приехав в город, они не могли пропустить обряд прощания с Сандре, пусть даже многие, или большинство из них, страстно ненавидели его во время правления, а отцы или деды некоторых даже покупали яд или нанимали убийц лет тридцать назад в надежде увидеть этот обряд намного раньше.
Двое жрецов и жрица Адаона уже сидели на своих местах. У них был такой спокойный и торжественный вид, какой обычно бывает у всех священников, словно они причастны к тайне, сообща охраняемой ими от простых смертных.
Артисты Менико ожидали в маленькой комнатке, выходящей окнами во двор, которую Томассо приказал отвести для них. Там было накрыто обычное угощение, а кое-что далеко выходило за рамки обычного. Дэвин, например, не помнил, чтобы где-нибудь музыкантам подавали голубое вино. Это был экстравагантный жест. Тем не менее он не соблазнился: было еще слишком рано и он чересчур нервничал. Чтобы успокоиться, Дэвин подошел к Эгано, который, как обычно, лениво барабанил по столешнице.
Эгано поднял глаза и улыбнулся.
— Это просто выступление, — произнес он со своим мягким пришепетыванием. — Будем делать то же, что и всегда. Будем делать музыку.
Дэвин кивнул и выдавил из себя ответную улыбку. В горле у него было сухо. Он подошел к столам, и один из двух ожидающих приказаний слуг поспешно налил ему воды в хрустальный с золотом бокал, который стоил больше, чем все, чем владел Дэвин в этом мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197
Он пожелал всем спокойной ночи и поднялся в отдельную комнату: эту единственную роскошь он потребовал для себя у Менико из бюджета труппы после смерти Марры.
Он ожидал, что она ему приснится из-за траурных обрядов, из-за неудовлетворенного желания, потому что она снилась ему почти каждую ночь. Вместо этого он увидел бога.
Он увидел Адаона в горах Тригии, нагого и великолепного. Увидел, как струится его кровь, когда его разрывают на части обезумевшие жрицы, подстрекаемые к преступлению своей женской сутью каждый год в это осеннее утро ради еще более истового служения богу. Как рвут на куски плоть умирающего бога в служении двум богиням, которые любили его и были ему матерью, дочерью, сестрой, невестой круглый год и все годы с тех времен, когда Эанна дала имена звездам.
Они делили его между собой и любили его всегда, за исключением одного этого утра на переломе времени года. Этого утра, которое должно было стать предвестником, обещанием наступления весны и окончания зимы. Этого единственного утра в горах, когда богу, который был человеком, суждено быть убитым. Растерзанным и убитым, чтобы его положили на его место, в землю. Чтобы он стал землей, в свою очередь орошенной дождем слез Эанны и горестными слезами нескончаемых подземных ручьев Мориан, извивающихся от неутоленного желания. Убитым, чтобы возродиться и снова быть любимым, все сильнее с каждым минувшим годом, с каждой смертью в одетых кипарисами горах. Убитым, чтобы быть оплаканным, а затем восстать, как восстает бог, как восстает человек, как поднимается пшеница на летних полях. Восстать, а затем возлечь с богинями, со своей матерью и невестой, сестрой и дочерью, с Эанной и Мориан, под солнцем и звездами, и кружащимися по небу лунами — голубой и серебряной.
Дэвин с ужасом наблюдал во сне эту первобытную сцену: женщины несутся вверх по склону горы, их длинные волосы развеваются за спиной, они гонят бога-человека к пропасти над стремниной Касаделя.
Он видел, как ветки горных деревьев и ощетинившихся колючками кустарников срывают с женщин одеяния, как они сами охотно остаются обнаженными, чтобы бежать еще быстрее, как глотают на бегу кроваво-красные ягоды сонрай, чтобы одурманить себя и подготовить к тому, что им предстоит совершить высоко над ледяными струями Касаделя.
Он видел, как бог наконец обернулся. Его огромные черные глаза были знающими и отчаянными одновременно, пока он стоял у края пропасти, словно загнанный олень, на предопределенном, заранее выбранном, исконном месте своего конца. И Дэвин видел, как женщины настигли его там, как по их телам струилась кровь, а волосы развевались по ветру, как Адаон склонил свою гордую, великолепную голову перед роком их терзающих рук, зубов и ногтей.
И там, в конце погони, Дэвин увидел, что рты женщин широко открыты, что они перекликаются друг с другом в экстазе или страдании, терзаемые неудержимым желанием, или безумием, или горечью, но во сне их крики были беззвучными. Вместо криков всю эту дикую сцену среди кедров и кипарисов на склонах гор сопровождал единственный, пронзительный звук тригийской пастушеской свирели, которая играла мелодию его детства где-то высоко и далеко.
И в самом конце, когда женщины приблизились к богу, и схватили его, и сомкнулись вокруг него у пропасти над Касаделем, Дэвин увидел, что лицо терзаемого бога было лицом Алессана.
3
Еще до того, как осторожный Альберико явился из заморского Барбадиора и стал править в Астибаре, этот город, любивший называть себя «Большим пальцем, который управляет Ладонью», славился некоторым аскетизмом. В Астибаре обряды прощания с покойником никогда не проводились в присутствии усопшего, как в других восьми провинциях. Такая процедура считалась излишней, так как возбуждала слишком сильные чувства.
Им предстояло выступать в центральном дворе дворца Сандрени, а зрителей разместили на стульях и скамьях, расставленных по периметру двора, и на балконе, тянущемся вдоль внутренних комнат двух верхних этажей. В одной из этих комнат, украшенной подобающими случаю драпировками — серо-голубыми с черным, лежало тело Сандре д'Астибара. На его веки положили монеты для уплаты безвестному привратнику у последних врат Мориан, в руки положили немного еды, а ноги обули в башмаки, поскольку никто из живых не знал, как долог последний путь к богине.
Позднее Сандре должны были вынести во двор, чтобы все желающие из города и дистрады, кто не побоится запоминающих взоров барбадиорских наемников, несущих караул снаружи, могли пройти цепочкой мимо его гроба и бросить серебристо-голубые листья олив в хрустальную вазу, уже стоящую на постаменте во дворе.
Обыкновенных граждан — ткачей, ремесленников, лавочников, крестьян, матросов, слуг, мелких купцов — должны были пропустить во дворец позднее. Сейчас снаружи доносились их голоса: они собрались, чтобы послушать музыку обряда отпевания старого герцога. А пока что во дворе образовалась самая необычайная смесь мелкого и высшего дворянства и богатого купечества, какую Дэвину еще не доводилось видеть в одном месте.
Вся знать астибарской дистрады прибыла из своих загородных поместий на Праздник Виноградной Лозы. А приехав в город, они не могли пропустить обряд прощания с Сандре, пусть даже многие, или большинство из них, страстно ненавидели его во время правления, а отцы или деды некоторых даже покупали яд или нанимали убийц лет тридцать назад в надежде увидеть этот обряд намного раньше.
Двое жрецов и жрица Адаона уже сидели на своих местах. У них был такой спокойный и торжественный вид, какой обычно бывает у всех священников, словно они причастны к тайне, сообща охраняемой ими от простых смертных.
Артисты Менико ожидали в маленькой комнатке, выходящей окнами во двор, которую Томассо приказал отвести для них. Там было накрыто обычное угощение, а кое-что далеко выходило за рамки обычного. Дэвин, например, не помнил, чтобы где-нибудь музыкантам подавали голубое вино. Это был экстравагантный жест. Тем не менее он не соблазнился: было еще слишком рано и он чересчур нервничал. Чтобы успокоиться, Дэвин подошел к Эгано, который, как обычно, лениво барабанил по столешнице.
Эгано поднял глаза и улыбнулся.
— Это просто выступление, — произнес он со своим мягким пришепетыванием. — Будем делать то же, что и всегда. Будем делать музыку.
Дэвин кивнул и выдавил из себя ответную улыбку. В горле у него было сухо. Он подошел к столам, и один из двух ожидающих приказаний слуг поспешно налил ему воды в хрустальный с золотом бокал, который стоил больше, чем все, чем владел Дэвин в этом мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197