У нее двое маленьких детей, которые сегодня ночевали у ее матери и отца, в одном из этих запертых домов, где не горит огонь. А муж ее спит на погребальном поле — одна из многих жертв ужасной прошлогодней битвы, когда число Иных, казалось, во много раз возросло, как никогда прежде, и они злобно торжествовали победу.
Верзар умер через несколько дней после их поражения, как умирали все жертвы ночных боев.
Те, которых в битвах ночи Поста коснулась смерть, не погибали на поле. Они чувствовали это холодное, последнее прикосновение к своей душе — словно ледяной палец у сердца, как сказал ей Верзар, — приходили домой, спали, просыпались и ходили еще день, или неделю, или месяц, а потом уступали той силе, которая забирала их к себе.
На севере, в городах, верили в последние Врата Мориан, страстно желали добиться ее милости и оказаться в ее темных Чертогах. Верили в заступничество жрецов, полученное с помощью свечей и слез.
Рожденные в «сорочке» в южных горах, те, кто сражался в битвах дней Поста и видел Иных, приходивших сражаться с ними, в это не верили.
Конечно, они не были настолько глупы, чтобы отрицать существование Мориан, богини Врат, или Эанны, или Адаона. Только они знали, что есть силы более древние и темные, чем Триада, силы, власть которых распространяется за пределы этого полуострова, даже за пределы самого этого мира, с его двумя лунами и солнцем, как однажды сказал ей Донар. Раз в год Ночные Ходоки Чертандо имели возможность — вынуждены были — под чужим небом убедиться в истинности этого утверждения.
Элена вздрогнула. Сегодня ночью многих отметит смерть, она это знала, и, значит, меньше останется для битвы на следующий год, и еще меньше на следующий. А чем это закончится, она не ведала. Ей было двадцать два года, она была вдовой с двумя детьми и дочерью колесного мастера из горного края. И еще она была ребенком, родившимся в «сорочке» Ночных Ходоков, в такое время, когда все битвы, год за годом, заканчивались поражением.
Все знали, что она лучше всех видит в темноте, и поэтому Маттио поставил ее здесь, у двери, следить за дорогой в ожидании того, кто, как сказал Донар, возможно, придет.
Сезон выдался сухим: крепостной ров, как он и ожидал, обмелел. Когда-то, давным-давно, лордам замка Борсо нравилось заселять свои рвы созданиями, которые могли убить человека. Но Баэрд ничего такого не ожидал встретить; те времена давно миновали.
Он перешел ров вброд, погрузившись до бедер, под высокими звездами и при слабом свете Видомни. Было холодно, но его уже много лет не волновала погода. Как не беспокоило его и то, что он бродит в ночь Поста. За долгие годы это уже стало его собственным ритуалом: он знал, что по всей Ладони соблюдаются священные дни и люди ждут в тишине и темноте за стенами своих домов, и это давало ему то глубокое ощущение одиночества, в котором нуждалась его душа. Его неодолимо влекло к этому ощущению, когда он двигался по затаившему дыхание миру, который словно лежал, скорчившись, в первобытной тишине под звездами, и ни один огонек, созданный смертным, не бросал отблеск на небо. Горели лишь те огни, которые боги Триады сотворили сами с помощью небесной молнии.
Если в ночи действительно бродили призраки и духи, ему хотелось их увидеть. Если мертвые из прошлого ходили по земле, ему хотелось попросить у них прощения.
Его собственная боль была вызвана картинками прошлого, которые не отпускали его. Исчезнувшая безмятежность, светлый мрамор под лунным светом, таким, как этот; изящные портики, построенные с такой гармонией, что можно потратить целую жизнь на ее изучение и понимание; тихие разговоры, услышанные и почти что понятые засыпающим в соседней комнате ребенком; уверенный смех, затем свет утреннего солнца в знакомом дворике и твердая, сильная рука скульптора на его плече. Рука отца.
Потом огонь, кровь и пепел на ветру, покрасневшее полуденное солнце. Дым и смерть, разбитый на осколки мрамор, голова бога, летящая по воздуху, потом падающая на опаленную землю, словно булыжник, потом безжалостно растертая в пыль, в тонкий песок. Как песок тех пляжей, по которым он позже в тот год бродил в темноте, бесконечных и бессмысленных, тянущихся вдоль холодного, равнодушного моря.
Такими были мрачные видения, спутники его ночей, эти и другие, без конца, на протяжении почти девятнадцати лет. Он нес на себе, словно тащил телегу вместо лошади, словно круглый камень в сердце, образы своего народа, его разрушенного мира, его уничтоженного имени. Поистине уничтоженного: звук его уплывал с годами все дальше от мира людей, подобно отливной волне, убегающей прочь от берега в серые часы зимнего рассвета. Очень похоже на отлив, но все же не отлив, потому что отливы сменяются приливами.
Он научился жить с этими картинками, ибо у него не было выбора, разве только сдаться. Умереть. Или уйти в безумие, как его мать. Он мерил себя своими горестями; знал их так же хорошо, как другие люди знают форму своих ладоней.
Но одно воспоминание, которое могло заставить его бодрствовать, могло полностью изгнать из покоев сна и лишить отдыха, могло прогнать его из-под крыши, как тогда, в разрушенном городе, не имело отношения ко всему остальному. Это не было ни воспоминание о погибшем великолепии, ни картины смерти и потери, а воспоминание о любви среди того пепла и руин.
При воспоминании о весне и лете вместе с Дианорой, с его сестрой, его крепостные стены рушились в темноте.
И тогда Баэрд уходил в ночь, бродил по Ладони под двумя лунами, под одной луной, или под одними звездами. Среди поросших вереском холмов Феррата, или спелых виноградных лоз осеннего Астибара или Сенцио, вдоль укутанных снегом склонов Тригии, или здесь, в ночь Поста, в начале весны в горах.
Он уходил и бродил в окутавшей его темноте, вдыхал запах земли, чувствовал почву под ногами, слушал голос зимнего ветра, ощущал вкус винограда или освещенной луной воды, лежал без движения в ветвях лесного дерева и наблюдал за охотой ночных хищников. И очень редко, если его подкарауливал разбойник или наемник, Баэрд убивал. Он становился еще одним воплощением ночного хищника, осторожного и быстро исчезающего. Еще одной разновидностью призрака, так как часть его умерла вместе с погибшими у реки Дейзы.
В любом уголке Ладони, кроме собственной провинции, которая исчезла, он поступал так год за годом, познавая значение ночи в этом лесу и на том поле, возле этой темной реки или на том горном хребте, все время стремясь найти освобождение в прошлом или внутри себя, в котором ему снова и снова отказывали.
Он бывал здесь, в горах, много раз в такие же ночи Поста. Они с Алессаном давно уже были вместе, и многое связывало их с Альенор из замка Борсо, и была еще другая, более важная причина, почему они приезжали на юг, к горам, в начале каждого второго года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197
Верзар умер через несколько дней после их поражения, как умирали все жертвы ночных боев.
Те, которых в битвах ночи Поста коснулась смерть, не погибали на поле. Они чувствовали это холодное, последнее прикосновение к своей душе — словно ледяной палец у сердца, как сказал ей Верзар, — приходили домой, спали, просыпались и ходили еще день, или неделю, или месяц, а потом уступали той силе, которая забирала их к себе.
На севере, в городах, верили в последние Врата Мориан, страстно желали добиться ее милости и оказаться в ее темных Чертогах. Верили в заступничество жрецов, полученное с помощью свечей и слез.
Рожденные в «сорочке» в южных горах, те, кто сражался в битвах дней Поста и видел Иных, приходивших сражаться с ними, в это не верили.
Конечно, они не были настолько глупы, чтобы отрицать существование Мориан, богини Врат, или Эанны, или Адаона. Только они знали, что есть силы более древние и темные, чем Триада, силы, власть которых распространяется за пределы этого полуострова, даже за пределы самого этого мира, с его двумя лунами и солнцем, как однажды сказал ей Донар. Раз в год Ночные Ходоки Чертандо имели возможность — вынуждены были — под чужим небом убедиться в истинности этого утверждения.
Элена вздрогнула. Сегодня ночью многих отметит смерть, она это знала, и, значит, меньше останется для битвы на следующий год, и еще меньше на следующий. А чем это закончится, она не ведала. Ей было двадцать два года, она была вдовой с двумя детьми и дочерью колесного мастера из горного края. И еще она была ребенком, родившимся в «сорочке» Ночных Ходоков, в такое время, когда все битвы, год за годом, заканчивались поражением.
Все знали, что она лучше всех видит в темноте, и поэтому Маттио поставил ее здесь, у двери, следить за дорогой в ожидании того, кто, как сказал Донар, возможно, придет.
Сезон выдался сухим: крепостной ров, как он и ожидал, обмелел. Когда-то, давным-давно, лордам замка Борсо нравилось заселять свои рвы созданиями, которые могли убить человека. Но Баэрд ничего такого не ожидал встретить; те времена давно миновали.
Он перешел ров вброд, погрузившись до бедер, под высокими звездами и при слабом свете Видомни. Было холодно, но его уже много лет не волновала погода. Как не беспокоило его и то, что он бродит в ночь Поста. За долгие годы это уже стало его собственным ритуалом: он знал, что по всей Ладони соблюдаются священные дни и люди ждут в тишине и темноте за стенами своих домов, и это давало ему то глубокое ощущение одиночества, в котором нуждалась его душа. Его неодолимо влекло к этому ощущению, когда он двигался по затаившему дыхание миру, который словно лежал, скорчившись, в первобытной тишине под звездами, и ни один огонек, созданный смертным, не бросал отблеск на небо. Горели лишь те огни, которые боги Триады сотворили сами с помощью небесной молнии.
Если в ночи действительно бродили призраки и духи, ему хотелось их увидеть. Если мертвые из прошлого ходили по земле, ему хотелось попросить у них прощения.
Его собственная боль была вызвана картинками прошлого, которые не отпускали его. Исчезнувшая безмятежность, светлый мрамор под лунным светом, таким, как этот; изящные портики, построенные с такой гармонией, что можно потратить целую жизнь на ее изучение и понимание; тихие разговоры, услышанные и почти что понятые засыпающим в соседней комнате ребенком; уверенный смех, затем свет утреннего солнца в знакомом дворике и твердая, сильная рука скульптора на его плече. Рука отца.
Потом огонь, кровь и пепел на ветру, покрасневшее полуденное солнце. Дым и смерть, разбитый на осколки мрамор, голова бога, летящая по воздуху, потом падающая на опаленную землю, словно булыжник, потом безжалостно растертая в пыль, в тонкий песок. Как песок тех пляжей, по которым он позже в тот год бродил в темноте, бесконечных и бессмысленных, тянущихся вдоль холодного, равнодушного моря.
Такими были мрачные видения, спутники его ночей, эти и другие, без конца, на протяжении почти девятнадцати лет. Он нес на себе, словно тащил телегу вместо лошади, словно круглый камень в сердце, образы своего народа, его разрушенного мира, его уничтоженного имени. Поистине уничтоженного: звук его уплывал с годами все дальше от мира людей, подобно отливной волне, убегающей прочь от берега в серые часы зимнего рассвета. Очень похоже на отлив, но все же не отлив, потому что отливы сменяются приливами.
Он научился жить с этими картинками, ибо у него не было выбора, разве только сдаться. Умереть. Или уйти в безумие, как его мать. Он мерил себя своими горестями; знал их так же хорошо, как другие люди знают форму своих ладоней.
Но одно воспоминание, которое могло заставить его бодрствовать, могло полностью изгнать из покоев сна и лишить отдыха, могло прогнать его из-под крыши, как тогда, в разрушенном городе, не имело отношения ко всему остальному. Это не было ни воспоминание о погибшем великолепии, ни картины смерти и потери, а воспоминание о любви среди того пепла и руин.
При воспоминании о весне и лете вместе с Дианорой, с его сестрой, его крепостные стены рушились в темноте.
И тогда Баэрд уходил в ночь, бродил по Ладони под двумя лунами, под одной луной, или под одними звездами. Среди поросших вереском холмов Феррата, или спелых виноградных лоз осеннего Астибара или Сенцио, вдоль укутанных снегом склонов Тригии, или здесь, в ночь Поста, в начале весны в горах.
Он уходил и бродил в окутавшей его темноте, вдыхал запах земли, чувствовал почву под ногами, слушал голос зимнего ветра, ощущал вкус винограда или освещенной луной воды, лежал без движения в ветвях лесного дерева и наблюдал за охотой ночных хищников. И очень редко, если его подкарауливал разбойник или наемник, Баэрд убивал. Он становился еще одним воплощением ночного хищника, осторожного и быстро исчезающего. Еще одной разновидностью призрака, так как часть его умерла вместе с погибшими у реки Дейзы.
В любом уголке Ладони, кроме собственной провинции, которая исчезла, он поступал так год за годом, познавая значение ночи в этом лесу и на том поле, возле этой темной реки или на том горном хребте, все время стремясь найти освобождение в прошлом или внутри себя, в котором ему снова и снова отказывали.
Он бывал здесь, в горах, много раз в такие же ночи Поста. Они с Алессаном давно уже были вместе, и многое связывало их с Альенор из замка Борсо, и была еще другая, более важная причина, почему они приезжали на юг, к горам, в начале каждого второго года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197