— И, конечно, это творение не гоблинов. Гладкость камня, тонкая прорисовка деталей, особенно глаза и губы — это совсем иное, чем сцены на арке…
Елена тотчас согласилась с дядей: то, что стояло перед ними, было статуей совершеннейшей красоты, — но красоты жестокой .
Перед ними был маленький мальчик, никак не больше десяти зим. Он стоял на коленях, одной рукой опершись о пол, а другую подняв высоко вверх, словно зовя кого-то. Лицо мальчика, тоже обращенное к небесам, было искажено жестокой болью. И причина ее тоже была вполне ясна.
— Видишь, как скульптор выбрал материал для усиления драматического эффекта? — спросил Бол, кладя руку на плечо девочке. — Мальчик прозрачен, но меч сделан из серебра.
Елена кивнула, в тот же миг краем глаза увидев, как вздрогнул Эррил при упоминании о мече. Ей и самой эта подробность не очень понравилась.
В спину мальчика, прямо в сердце, был вонзен серебряный меч. Его рукоять почти касалась спины, а острие, пронзая ребенка насквозь, входило в камень пола. Мальчик еще, казалось, пытался избежать своей участи, словно не понимая смертельности удара, а испытывая лишь боль. В лице его, испуганном и наивном, читалась только жалкая просьба прекратить мучения, а глаза молили объяснить, что же произошло.
Девочка почувствовала, как ее собственные глаза наполняются слезами, глядя на несчастного малыша, и больше всего на свете ей сейчас захотелось броситься к нему и облегчить его мучения. Но девушка понимала, что это всего лишь статуя, что случилось, случилось, вероятно, много столетии назад, к бы ни были живо изображены страдания бедного ребенка.
— Какой стыд, что статуя попорчена! — возмутился Бол, который, как человек, занимающийся древней историей, всегда очень переживал при виде поврежденных произведений искусства — Это, должно быть, гоблины раскололи ее, когда тащили сюда.
Сначала девочка даже не поняла, о чем он говорит, но потом заметила, что левая рука мальчика, которую он так безнадежно тянул к небесам, обрублена ровно по запястью, словно топором. Как странно, что она не заметила этого сразу! Но все же ей и сейчас показалось, что дядя неправ и что статуя вовсе не повреждена, а всего лишь не закончена — словно грустная песня, оборванная на полуслове…
Бол снова обернулся к Эррилу, но на этот раз с лицом, полным решимости:
— Ну, хватит этих глупостей, Эррил из Стендая! Что могло вас так взволновать в этой хрустальной скульптуре!?
Эррил склонился еще ниже, едва не касаясь лбом пола, а когда заговорил, то голос его был глух и слова невнятны:
— Это мой воплощенный позор, моя вина во плоти.
Когда на пороге зала Эррил склонил голову, он уже знал, что старик прав, что гоблины преследуют их не из-за Елены, но из-за него самого. Каким-то образом они узнали о его вине и заманили его сюда, чтобы он насытился своим позором сполна.
Но если это все, чего хотели подземные твари, то хвала небесам. Что ж, он не намерен больше закрываться и таиться и потому решительно поднял голову и открыто посмотрел на статую.
Лицо мальчика, вырезанное с таким искусством, тут же вспыхнуло еще ярче, и жгучее воспоминание пронзило мозг Эррила. Этого лица ему не дано забыть никогда — да он и не забыл его. Вечная память — это всего лишь его жалкая жертва несчастному ребенку, но большей у него не было.
Глаза старого воина смотрели на искаженное детское личико и вновь видели комнату в харчевне в ночь создания Книги. Ах, слишком многое за последний день напоминало ему ту ночь! Сначала Грешюм, черный от своей черной магии, а теперь и мальчик, которым пожертвовали, пролив его кровь мечом и рукой Эррила… ради создания Книги. И вот участники той страшной судьбоносной ночи снова вместе.
Но вопросы о тайне, почему все это произошло и почему гоблины заманили его сюда только сейчас, победили стыд и боль в сердце Эррила, и он встал с колен. Старый воин жил с памятью об этом ужасном деянии столетия, но его реальный вид сейчас не только привел Эррила в шок, но растравил его рану до гнева. Бродяга выпрямился — тот, кто сделал эту статую, должен слишком на многое ему ответить, и он ответит!
— Да оставьте вы эту статую! — не выдержал Бол, увидев, что Эррил направляется прямо к ней. — Что в ней такого?
— Это тот самый маленький маг, которого я убил в ночь созидания Книги, — сухо и отчетливо ответил Эррил. Глаза старика вспыхнули, и Елена снова спряталась за его спину. — И я не знаю, кто и зачем играет со мной сейчас и здесь в эти игры. Но, кто бы он ни был, я покончу с этой подлой игрой.
Старый воин подошел совсем близко к статуе, и по мере его приближения боль на лице мальчика становилась все непереносимей, словно ребенок узнал своего убийцу и боялся снова столкнуться с ним. «Ничего, это всего лишь игра света!» — ободрил себя Эррил и, подняв палец, коснулся лица мальчика. В первый момент он ожидал, что обожжется или, как месть за былое преступление, случится еще что-нибудь непредвиденное и ужасное, но камень остался прохладен и гладок и только был слегка влажен от сырости в пещере.
Эррил бессознательно отмечал про себя, что медленно проводит пальцем по хрустальной щеке. Бродяга уже забыл, насколько юн был тот маленький маг, совсем дитя. И как мал! Конечно, он не заслужил такой участи. Эррил попытался найти слова, чтобы попросить прощения, но вспомнил, что так и не узнал, как звали мальчика.
— Это должно было случиться, — мягко заметил подошедший Бол. — В старинных книгах я читал о необходимости пролития именно невинной крови.
— Но почему пролить ее пришлось именно мне!?
— У всех есть в жизни груз, который надо нести. Фила, Елена, этот мальчик. Времена наступили темные, и если мы молимся о грядущем рассвете, то нам надо встать на колени, не думая о том, как ноют наши кости и как болят жилы.
— Я стоял и молился, — но кто-нибудь услышал!? — Эррил закрыл ладонью искаженное лицо ребенка. — И кто услышал этого мальчика?
— Тропа, которой ты идешь, полна сердечной боли и печали. И не могу сказать, что дальше будет проще. Но могу сказать другое: эта тропа — единственное , что освободит тебя от содеянного и оправдает все твои жертвы. Так не остуди своего сердца, Эррил из Стендая!
Рука Эррила бессильно скользнула по запрокинутому лицу вниз:
— Слишком поздно, старик, слишком поздно. Мое сердце остыло много столетий назад.
— Нет, — Бол стиснул плечо Эррила. — Оно огрубело и ожесточилось за пять столетий, но на этой тропе — я обещаю тебе, слышишь!? — ты снова обретешь свое прежнее сердце.
Эррил сморщился, как от боли. Он совсем не хочет снова обрести свое сердце — этой боли ему не вынести.
— Послушайте, — пролепетала вдруг Елена.
Эррил поднял голову и снова обратил внимание на ставший уже привычным шум. Гоблины шипели где-то поблизости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Елена тотчас согласилась с дядей: то, что стояло перед ними, было статуей совершеннейшей красоты, — но красоты жестокой .
Перед ними был маленький мальчик, никак не больше десяти зим. Он стоял на коленях, одной рукой опершись о пол, а другую подняв высоко вверх, словно зовя кого-то. Лицо мальчика, тоже обращенное к небесам, было искажено жестокой болью. И причина ее тоже была вполне ясна.
— Видишь, как скульптор выбрал материал для усиления драматического эффекта? — спросил Бол, кладя руку на плечо девочке. — Мальчик прозрачен, но меч сделан из серебра.
Елена кивнула, в тот же миг краем глаза увидев, как вздрогнул Эррил при упоминании о мече. Ей и самой эта подробность не очень понравилась.
В спину мальчика, прямо в сердце, был вонзен серебряный меч. Его рукоять почти касалась спины, а острие, пронзая ребенка насквозь, входило в камень пола. Мальчик еще, казалось, пытался избежать своей участи, словно не понимая смертельности удара, а испытывая лишь боль. В лице его, испуганном и наивном, читалась только жалкая просьба прекратить мучения, а глаза молили объяснить, что же произошло.
Девочка почувствовала, как ее собственные глаза наполняются слезами, глядя на несчастного малыша, и больше всего на свете ей сейчас захотелось броситься к нему и облегчить его мучения. Но девушка понимала, что это всего лишь статуя, что случилось, случилось, вероятно, много столетии назад, к бы ни были живо изображены страдания бедного ребенка.
— Какой стыд, что статуя попорчена! — возмутился Бол, который, как человек, занимающийся древней историей, всегда очень переживал при виде поврежденных произведений искусства — Это, должно быть, гоблины раскололи ее, когда тащили сюда.
Сначала девочка даже не поняла, о чем он говорит, но потом заметила, что левая рука мальчика, которую он так безнадежно тянул к небесам, обрублена ровно по запястью, словно топором. Как странно, что она не заметила этого сразу! Но все же ей и сейчас показалось, что дядя неправ и что статуя вовсе не повреждена, а всего лишь не закончена — словно грустная песня, оборванная на полуслове…
Бол снова обернулся к Эррилу, но на этот раз с лицом, полным решимости:
— Ну, хватит этих глупостей, Эррил из Стендая! Что могло вас так взволновать в этой хрустальной скульптуре!?
Эррил склонился еще ниже, едва не касаясь лбом пола, а когда заговорил, то голос его был глух и слова невнятны:
— Это мой воплощенный позор, моя вина во плоти.
Когда на пороге зала Эррил склонил голову, он уже знал, что старик прав, что гоблины преследуют их не из-за Елены, но из-за него самого. Каким-то образом они узнали о его вине и заманили его сюда, чтобы он насытился своим позором сполна.
Но если это все, чего хотели подземные твари, то хвала небесам. Что ж, он не намерен больше закрываться и таиться и потому решительно поднял голову и открыто посмотрел на статую.
Лицо мальчика, вырезанное с таким искусством, тут же вспыхнуло еще ярче, и жгучее воспоминание пронзило мозг Эррила. Этого лица ему не дано забыть никогда — да он и не забыл его. Вечная память — это всего лишь его жалкая жертва несчастному ребенку, но большей у него не было.
Глаза старого воина смотрели на искаженное детское личико и вновь видели комнату в харчевне в ночь создания Книги. Ах, слишком многое за последний день напоминало ему ту ночь! Сначала Грешюм, черный от своей черной магии, а теперь и мальчик, которым пожертвовали, пролив его кровь мечом и рукой Эррила… ради создания Книги. И вот участники той страшной судьбоносной ночи снова вместе.
Но вопросы о тайне, почему все это произошло и почему гоблины заманили его сюда только сейчас, победили стыд и боль в сердце Эррила, и он встал с колен. Старый воин жил с памятью об этом ужасном деянии столетия, но его реальный вид сейчас не только привел Эррила в шок, но растравил его рану до гнева. Бродяга выпрямился — тот, кто сделал эту статую, должен слишком на многое ему ответить, и он ответит!
— Да оставьте вы эту статую! — не выдержал Бол, увидев, что Эррил направляется прямо к ней. — Что в ней такого?
— Это тот самый маленький маг, которого я убил в ночь созидания Книги, — сухо и отчетливо ответил Эррил. Глаза старика вспыхнули, и Елена снова спряталась за его спину. — И я не знаю, кто и зачем играет со мной сейчас и здесь в эти игры. Но, кто бы он ни был, я покончу с этой подлой игрой.
Старый воин подошел совсем близко к статуе, и по мере его приближения боль на лице мальчика становилась все непереносимей, словно ребенок узнал своего убийцу и боялся снова столкнуться с ним. «Ничего, это всего лишь игра света!» — ободрил себя Эррил и, подняв палец, коснулся лица мальчика. В первый момент он ожидал, что обожжется или, как месть за былое преступление, случится еще что-нибудь непредвиденное и ужасное, но камень остался прохладен и гладок и только был слегка влажен от сырости в пещере.
Эррил бессознательно отмечал про себя, что медленно проводит пальцем по хрустальной щеке. Бродяга уже забыл, насколько юн был тот маленький маг, совсем дитя. И как мал! Конечно, он не заслужил такой участи. Эррил попытался найти слова, чтобы попросить прощения, но вспомнил, что так и не узнал, как звали мальчика.
— Это должно было случиться, — мягко заметил подошедший Бол. — В старинных книгах я читал о необходимости пролития именно невинной крови.
— Но почему пролить ее пришлось именно мне!?
— У всех есть в жизни груз, который надо нести. Фила, Елена, этот мальчик. Времена наступили темные, и если мы молимся о грядущем рассвете, то нам надо встать на колени, не думая о том, как ноют наши кости и как болят жилы.
— Я стоял и молился, — но кто-нибудь услышал!? — Эррил закрыл ладонью искаженное лицо ребенка. — И кто услышал этого мальчика?
— Тропа, которой ты идешь, полна сердечной боли и печали. И не могу сказать, что дальше будет проще. Но могу сказать другое: эта тропа — единственное , что освободит тебя от содеянного и оправдает все твои жертвы. Так не остуди своего сердца, Эррил из Стендая!
Рука Эррила бессильно скользнула по запрокинутому лицу вниз:
— Слишком поздно, старик, слишком поздно. Мое сердце остыло много столетий назад.
— Нет, — Бол стиснул плечо Эррила. — Оно огрубело и ожесточилось за пять столетий, но на этой тропе — я обещаю тебе, слышишь!? — ты снова обретешь свое прежнее сердце.
Эррил сморщился, как от боли. Он совсем не хочет снова обрести свое сердце — этой боли ему не вынести.
— Послушайте, — пролепетала вдруг Елена.
Эррил поднял голову и снова обратил внимание на ставший уже привычным шум. Гоблины шипели где-то поблизости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109