Крепче становится, закаленней. Настоящий мужчина не умирает в постели. Настоящий мужчина умирает в бою, — решил дед Тарас.
Гигант не ожидал нападения. Как и всякий, упивающийся властью, он был уверен в своей неуязвимости. И когда вдруг беспомощный старик кинулся на него с мечом, он попросту растерялся. Растерялся лишь на мгновение. Дед Тарас так и не проткнул ублюдка мечом. Узловатая как вековой дуб рука отбила меч. Но дед все же успел, успел ткнуть его острым лезвием. На белой рубахе появился разрез, который тут же окрасился ярко красным. Гигант заорал в приступе гнева. А дед Тарас засмеялся, вспомнив, как видел на ярмарке огромное человекоподобное существо. Торговец окрестил его обезьяном и сказал, что живет обезьян в далеких лесах. Так этот гигант больше всего походил на дикого обезьяна.
— Ты трус! — Бросил он в лицо озверевшему гиганту. — И однажды умрешь, как трус…
Договорить дед Тарас не смог. Выродок выхватил из ножен громадный кинжал, с размаха воткнул его старику в живот. Боль пронзила старческое тело, дед Тарас закашлялся, с губ потекла водянистая кровь.
— Ты трус, и умрешь как трус, — хрипло повторил он, прежде чем забвение поглотило сознание старика. Старика, который был настоящим воином. И остался им.
Люта вернулась в дом уже под утро. Шум, как она слышала, стих очень быстро, но девушка все еще не решалась вернуться. Что-то пугало ее, но она еще не знала что. Дверь была сорвана с петель и валялась внутри, изуродованная, бесформенная, будто вышибали огромным тараном.
— Дедушка, я вернулась! — Крикнула Люта в пустоту.
Никто не ответил ей. Лишь холодные каменные стены мрачно усмехались, предчувствовали чужую беду.
Старик лежал на полу в луже крови. Доселе согбенный, после смерти он распрямился, явив прежнюю богатырскую осанку. Глаза его пепельные, мутные уставились в пустоту. А на тонких, посиневших губах все еще играла улыбка. Улыбка победителя. Даже умерев, он все равно выиграл, выиграл не силой руки, но силой духа.
Люта с трудом сдержала крик. Вместо него из глаз покатились слезы. То были слезы отчаяния и боли. Единственный человек, который мог ей помочь, пал жертвой обезумевшего изверга, нелюдя. Руки задрожали, опустились. Она убежала, да только кому она теперь нужна. Все, кто попадаются на пути, умирают. Так может лучше вернуться туда… Перед глазами всплыло из небытия знакомое лицо.
— Данила, — сквозь слезы простонала Люта, — где же ты, Данила… ты так мне нужен…
Когда Василий скрылся за высоким каменным домом, Данила ткнул Северьяна в бок.
— Надо было спросить у него про Ликуна. Может, знает?
— Не горячись. — Остудил Северьян его пыл. — Сначала найдем постоялый двор, устроимся…
Когда они вышли к высоким каменным палатам, Северьян подумал, что заблудился. В обратном уверился, лишь увидев конюшню. Двор вымощен мелким камнем, у входа в корчму лежат огромные плиты. Данила ошарашенно смотрел на белокаменные бастионы.
— Даже конюшня из камня. У них что-нибудь деревянное есть? — Простонал он. Потом тяжко вздохнул. — Если у них постоялый двор выглядит лучше княжеского терема, какой же тогда дворец здешних правителей?
— Это нам еще предстоит узнать, — молвил Северьян. — Ладно тебе, корчма, как корчма ну и что, пусть из камня. Было бы у них золота много, из золота сделали.
Дверь открылась без скрипа, смазанные петли ходили легко. Данила даже дрогнул от неожиданности.
— У них что, даже двери не скрипят?
Северьян промолчал.
В нос ударил знакомый аромат мяса, печеной рыбы, и тучи всевозможных специй, которые пахли обворожительно, до умопомрачения, но о названиях которых оставалось лишь догадываться. Данила, не знающий ни каких приправ, окромя соли, недоверчиво внюхивался, ловя пряные запахи.
— Это точно корчма? — Недоверчиво спросил Данила.
Помещение было чистым. Оно просто сверкало, отполированное до блеска. Белые, с серым отливом стены, ни единого пятнышка, на потолке ни лоскутка привычной паутины, и тараканов ну совсем нет. Вымерли что ли? Камин, выложенный красивым орнаментом, не чадил, не напускал в помещение дым. Наверное, регулярно чистят, да еще и отмывают дымоход. До блеска. И люди какие-то неживые. Сидят, пьют, едят, а шума и болтовни привычной-то нет. Никто не дерется, не охаивает соседа. Но чувствуется напряжение. Видать, не слишком им нравится так вот, сидеть и тупо жрать. Люди ведь, не свиньи. Что это за корчма, где нет хорошей драки да пьяных гулянок и застольных песен? Не корчма, а так, тьфу и растереть, будь она хоть из цельного куска золота отлита.
— Милое заведение, — обрадовался Северьян. — Обожаю тишину.
Из-за стойки недоверчиво косился мужик. Одет в ромейскую одежду, да только рожа-то не ромейская, рус он и в Царьграде рус.
— У нас тишина только днем. Вечером пьянки да застолье, славяне гуляют после работы.
— А это кто? — Спросил Северьян.
— Это ромеи. Приходят, едят и уходят. Скучные они и пресные, как… как…
Мужик не нашелся, что сказать и хмуро замолчал.
— Нам бы комнату, — вежливо попросил Данила.
— Все хотят комнату, — передразнил мужик. — Деньги есть?
Северьян высыпал на ладонь корчмовщику несколько золотых. Тот хмыкнул.
— На неделю хватит, — решил он.
— Неделю? — Переспросил Данила.
— Да, неделю, семь дней, если тебе понятнее.
— Так бы и говорил, семь дней, а то какую-то неделю придумал, — обиделся Данила.
Комнату им выделили подстать царскому дворцу. Две огромные кровати, хоть они не из камня. Дерево, крепкое и жесткое. Захочешь разрубить, топор сломаешь. На каждой стене по масляному светильнику. Северьян вспомнил коптящие вонючие лучины, поморщился. А эти и светят ярко и пахнут приятно. Вот уж ромеи, умеют жить красиво. Только себя этой жизнью и развращают.
У стены стоит стол. Не какой-нибудь, из заморского дерева. Да еще и скатеркой прикрыт. И ни каких дохлых тараканов или на крайний случай, мертвых мух. Все чисто, гладко, будто и не по-настоящему все, а так, на картинке нарисовано мудрецом немудреным. На полу постелен ковер. Мягкий, яркий, ноги так и утопают в нем. Северьян снял сапоги, поставил ноги на мягкий ворс, зажмурился от удовольствия.
— Ох, ну и кушать эти ромеи мастаки, — молвил понуро Данила.
— Не понял?
— Зажрались, говорю. От такой красивой жизни сам не замечаешь, как становишься ватным, разбитым, разморенным, как кусок несвежего, с запашком мяса.
— Не будем о мясе, — оборвал его Северьян.
Разговор о еде лучше было оставить. В корчме их накормили так, что еле животы до комнаты донесли. А ведь хотели еще сегодня поискать Ликуна, народ порасспрашивать. Северьян чувствовал, что говорить о деле, а тем более делать оное он совершенно неспособен. Лицо Данилы тоже не располагало к шатаниям по вечернему городу чудес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Гигант не ожидал нападения. Как и всякий, упивающийся властью, он был уверен в своей неуязвимости. И когда вдруг беспомощный старик кинулся на него с мечом, он попросту растерялся. Растерялся лишь на мгновение. Дед Тарас так и не проткнул ублюдка мечом. Узловатая как вековой дуб рука отбила меч. Но дед все же успел, успел ткнуть его острым лезвием. На белой рубахе появился разрез, который тут же окрасился ярко красным. Гигант заорал в приступе гнева. А дед Тарас засмеялся, вспомнив, как видел на ярмарке огромное человекоподобное существо. Торговец окрестил его обезьяном и сказал, что живет обезьян в далеких лесах. Так этот гигант больше всего походил на дикого обезьяна.
— Ты трус! — Бросил он в лицо озверевшему гиганту. — И однажды умрешь, как трус…
Договорить дед Тарас не смог. Выродок выхватил из ножен громадный кинжал, с размаха воткнул его старику в живот. Боль пронзила старческое тело, дед Тарас закашлялся, с губ потекла водянистая кровь.
— Ты трус, и умрешь как трус, — хрипло повторил он, прежде чем забвение поглотило сознание старика. Старика, который был настоящим воином. И остался им.
Люта вернулась в дом уже под утро. Шум, как она слышала, стих очень быстро, но девушка все еще не решалась вернуться. Что-то пугало ее, но она еще не знала что. Дверь была сорвана с петель и валялась внутри, изуродованная, бесформенная, будто вышибали огромным тараном.
— Дедушка, я вернулась! — Крикнула Люта в пустоту.
Никто не ответил ей. Лишь холодные каменные стены мрачно усмехались, предчувствовали чужую беду.
Старик лежал на полу в луже крови. Доселе согбенный, после смерти он распрямился, явив прежнюю богатырскую осанку. Глаза его пепельные, мутные уставились в пустоту. А на тонких, посиневших губах все еще играла улыбка. Улыбка победителя. Даже умерев, он все равно выиграл, выиграл не силой руки, но силой духа.
Люта с трудом сдержала крик. Вместо него из глаз покатились слезы. То были слезы отчаяния и боли. Единственный человек, который мог ей помочь, пал жертвой обезумевшего изверга, нелюдя. Руки задрожали, опустились. Она убежала, да только кому она теперь нужна. Все, кто попадаются на пути, умирают. Так может лучше вернуться туда… Перед глазами всплыло из небытия знакомое лицо.
— Данила, — сквозь слезы простонала Люта, — где же ты, Данила… ты так мне нужен…
Когда Василий скрылся за высоким каменным домом, Данила ткнул Северьяна в бок.
— Надо было спросить у него про Ликуна. Может, знает?
— Не горячись. — Остудил Северьян его пыл. — Сначала найдем постоялый двор, устроимся…
Когда они вышли к высоким каменным палатам, Северьян подумал, что заблудился. В обратном уверился, лишь увидев конюшню. Двор вымощен мелким камнем, у входа в корчму лежат огромные плиты. Данила ошарашенно смотрел на белокаменные бастионы.
— Даже конюшня из камня. У них что-нибудь деревянное есть? — Простонал он. Потом тяжко вздохнул. — Если у них постоялый двор выглядит лучше княжеского терема, какой же тогда дворец здешних правителей?
— Это нам еще предстоит узнать, — молвил Северьян. — Ладно тебе, корчма, как корчма ну и что, пусть из камня. Было бы у них золота много, из золота сделали.
Дверь открылась без скрипа, смазанные петли ходили легко. Данила даже дрогнул от неожиданности.
— У них что, даже двери не скрипят?
Северьян промолчал.
В нос ударил знакомый аромат мяса, печеной рыбы, и тучи всевозможных специй, которые пахли обворожительно, до умопомрачения, но о названиях которых оставалось лишь догадываться. Данила, не знающий ни каких приправ, окромя соли, недоверчиво внюхивался, ловя пряные запахи.
— Это точно корчма? — Недоверчиво спросил Данила.
Помещение было чистым. Оно просто сверкало, отполированное до блеска. Белые, с серым отливом стены, ни единого пятнышка, на потолке ни лоскутка привычной паутины, и тараканов ну совсем нет. Вымерли что ли? Камин, выложенный красивым орнаментом, не чадил, не напускал в помещение дым. Наверное, регулярно чистят, да еще и отмывают дымоход. До блеска. И люди какие-то неживые. Сидят, пьют, едят, а шума и болтовни привычной-то нет. Никто не дерется, не охаивает соседа. Но чувствуется напряжение. Видать, не слишком им нравится так вот, сидеть и тупо жрать. Люди ведь, не свиньи. Что это за корчма, где нет хорошей драки да пьяных гулянок и застольных песен? Не корчма, а так, тьфу и растереть, будь она хоть из цельного куска золота отлита.
— Милое заведение, — обрадовался Северьян. — Обожаю тишину.
Из-за стойки недоверчиво косился мужик. Одет в ромейскую одежду, да только рожа-то не ромейская, рус он и в Царьграде рус.
— У нас тишина только днем. Вечером пьянки да застолье, славяне гуляют после работы.
— А это кто? — Спросил Северьян.
— Это ромеи. Приходят, едят и уходят. Скучные они и пресные, как… как…
Мужик не нашелся, что сказать и хмуро замолчал.
— Нам бы комнату, — вежливо попросил Данила.
— Все хотят комнату, — передразнил мужик. — Деньги есть?
Северьян высыпал на ладонь корчмовщику несколько золотых. Тот хмыкнул.
— На неделю хватит, — решил он.
— Неделю? — Переспросил Данила.
— Да, неделю, семь дней, если тебе понятнее.
— Так бы и говорил, семь дней, а то какую-то неделю придумал, — обиделся Данила.
Комнату им выделили подстать царскому дворцу. Две огромные кровати, хоть они не из камня. Дерево, крепкое и жесткое. Захочешь разрубить, топор сломаешь. На каждой стене по масляному светильнику. Северьян вспомнил коптящие вонючие лучины, поморщился. А эти и светят ярко и пахнут приятно. Вот уж ромеи, умеют жить красиво. Только себя этой жизнью и развращают.
У стены стоит стол. Не какой-нибудь, из заморского дерева. Да еще и скатеркой прикрыт. И ни каких дохлых тараканов или на крайний случай, мертвых мух. Все чисто, гладко, будто и не по-настоящему все, а так, на картинке нарисовано мудрецом немудреным. На полу постелен ковер. Мягкий, яркий, ноги так и утопают в нем. Северьян снял сапоги, поставил ноги на мягкий ворс, зажмурился от удовольствия.
— Ох, ну и кушать эти ромеи мастаки, — молвил понуро Данила.
— Не понял?
— Зажрались, говорю. От такой красивой жизни сам не замечаешь, как становишься ватным, разбитым, разморенным, как кусок несвежего, с запашком мяса.
— Не будем о мясе, — оборвал его Северьян.
Разговор о еде лучше было оставить. В корчме их накормили так, что еле животы до комнаты донесли. А ведь хотели еще сегодня поискать Ликуна, народ порасспрашивать. Северьян чувствовал, что говорить о деле, а тем более делать оное он совершенно неспособен. Лицо Данилы тоже не располагало к шатаниям по вечернему городу чудес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115