— У меня с собой ни гроша, однако в любом случае платить я не собираюсь, — сухо заметил я. Полным банкротом я не был, однако считал необходимым резко отмежеваться от его шатии.
— Напомните мне попозже, чтобы вас забили в колодки, — обронил капитан. — А пока что я склонен доставить себе удовольствие и продемонстрировать — ну хотя бы вам — некоторые их моих образчиков. — Он обвел глазами палубу. — Мне они по душе все до единого, но дороже других, пожалуй, те, которые, чуть что, готовы клясться и божиться чем угодно. Поверьте, впрочем, что честнее людей свет еще не знавал. Всегда занятно понаблюдать, как ближние выставляют себя на посмешище.
— Где же они?
— Видите того бородатого старика, который прожужжал картежникам все уши? Как его имя — понятия не имею. Я его прозвал поднебесным кочетом: он вечно парит в тумане высоких материй. Но вовсе не суется к игрокам, как можно подумать, с непрошеными советами: нет, он просто долбит темя беднягам, которым от него никак не отделаться, — о продолжении игры и думать нечего.
Я всмотрелся пристальней. Старик тараторил без умолку, тряся бородой; картежники сидели недвижно с безнадежно-отрешенными лицами.
— Что это он им втолковывает?
— Да всякую галиматью о судебных исках — справедливо их вчинили или же нет. Занудство жуткое. Свой долг он усматривает в том, чтобы учить человечество нравственности. Но если следовать его советам — прямой дорогой придешь к виселице. Благо обществу он приносит такое же, как свернувшаяся в клубок змея, если наступить ей на хвост. Однако старикан неколебимо верит, что послан небом наставить страдающее человечество на путь истинный. А взять хотя бы Грота Бертона: вон он, тасует колоду, — продолжал капитан, вдоволь нахохотавшись. — Мрачен как сыч, хотя, вне всякого сомнения, сорвал банк и положил в карман все денежки. А недоволен он тем, что наверняка кто-то сумел его обскакать в его махинациях; прежде этого с ним не случалось. На ваш вопрос о его профессии он отрекомендуется юристом, хотя ни в чем таком ни уха ни рыла не смыслит. Это ходячее доказательство того, что добросовестный человек совершенно не обязательно должен обладать совестью. Будучи адвокатом, он кормится первым подвернувшимся ему судебным делом и сотрясает воздух речами в слепой вере в то, что оно так или иначе решится, а послужит исход добру или злу — его это занимает мало. Он даже не проводит различия между мудростью и подлостью. Что выйдет — ему все равно.
— И что выходит? — поинтересовался я не без злорадства.
— Пустой треп и отрыжка воздухом. А что, кроме застоявшейся духоты, может находиться в Гроте, хотя бы он и назывался Бертоном?
Тут Лорель толкнул меня в бок локтем.
— А вон из каюты выползает едва ли не главное мое сокровище. Вот тот, с книгой в руках.
Я невольно проникся любопытством, поскольку это была первая книга, увиденная мною в Романии.
— А у него какой пунктик?
Вместо ответа капитан снова ткнул меня в бок.
— Видите, как он натыкается то на одного, то на другого встречного? Это вовсе не притворство. Байес и в самом деле не понимает, где находится и что делает.
— То есть, по-вашему, он пялит глаза в книгу — и ни шиша не может прочесть?
— Берите выше, — фыркнул Лорель. — Среди ученых ослов он — подлинное украшение безграмотный маньяк от науки. Прочитав книгу от доски до доски, он повторит ее всем наизусть слово в слово, однако растолковать, что означают хотя бы два слова, взятые вместе, — это ему не по зубам. Он глотает книги одну за другой, но в голове у него остается только то, что остается после переваренной пищи, — бесформенные отбросы, по которым никак нельзя судить о вкусе и качестве уничтоженных блюд. Самое забавное, что он мнит себя творцом.
Я уже слышал это слово из уст Голиаса — и невольное воспоминание о нем вызвало у меня раздражение.
— Значит, он писака какой-нибудь, виршеплет безмозглый?
— Да ничуть не бывало! Даже гнилое яблоко когда-то на яблоне росло. Гриб-дождевик в расчет принимать не будем. Если Байес оторвался от страницы — вокруг себя он ничего не видит и тупо смотрит в пространство. Ему чудится, будто его душа, которой он лишен, охвачена творческим кипением.
Я всласть посмеялся, а капитан продолжал:
— По правде говоря, мне он доставляет удовольствие, как мало кто из прочих, хотя мне удалось раздобыть штучки и почище.
— Неужто?
— Погодите минуточку, сейчас покажу. Вон, взгляните-ка на того.
Он ткнул пальцем в сторону каюты, на крыше которой, скорчившись, примостился какой-то юноша.
— Приятный молодой человек… Похож на наемного партнера для танцев.
— Верно, — согласился Лорель, — но только отчасти. Обычно Неволус занят сводничеством, посредничеством и сутенерством. От немощных мужей он берет плату за то, что брюхатит их юных супруг — с тем, чтобы старые хрычи могли бахвалиться неутраченной способностью к соответствующим трудам. А за сохранение тайны ему еще приплачивают.
— Забавным мне это, признаться, не кажется, — вставил я.
— До самого любопытного я еще не дошел. Смешнее всего то, что угрюмость его объясняется просто: он страшно обижен равнодушием к его талантам. Он воображает себя достойным членом общества — внушающим уважение своей изобретательностью, находчивостью, неутомимой энергией, надежностью… Он никак не в состоянии взять в толк, почему ему отказывают в уважении, каким окружены в обществе все деятельные, трудящиеся в поте лица предприниматели.
Тут Лореля охватил такой приступ хохота, что с ним едва не сделались судороги.
— У меня в коллекции есть еще только один тип, который мало чем уступит этому юнцу, — заговорил он, отдышавшись. — Я выжидал, пока вон тот чопорный ханжа приступит к делу: прижмет какого-нибудь несчастного к стенке и начнет его поучать, а сам в это время постарается выудить кошелек из кармана стоящего позади. О чем, по вашему мнению, он так сладко разливается?
— Сдаюсь, но с виду он смахивает на священника.
— Неплохо: попали почти что в самую точку. Тартюф — не просто священник: он викарий, каноник, епископ, кардинал, чуть ли не сам папа, он пророк религии, символ веры которой сводится к одному: Тартюф не должен зарабатывать себе на хлеб трудом праведным. Держу пари на любых условиях: сейчас он вытрясает из этого простофили последние гроши на благотворительные нужды. Благотворительность — это псевдоним Тартюфа, но он так вжился в роль, что начисто забыл о начале своей карьеры: на первых порах он промышлял воровством. Попробуйте его в этом обвинить — и Господь Бог поразит вас громовой стрелой, однако Тартюф исхитрится отскочить в сторону и останется целым и невредимым.
24. Люди и лошади
Наша беседа с капитаном Лорелем вполне отвечала моему настрою:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105