— А теперь иди, да поспешай. Сюда они вряд ли сунутся, а вот изловить их еще можно. Так и скажи.
— Понял. — Етон подобрал мешок, нашел поблизости кочергу, еще раз глянул на мякшу, запоминая, и поплелся в ночь, в деревню.
Глупая обида и уязвленное самолюбие поднимались в нем, перерастая в черную злобу. Он был сильный человек на селе, и негоже было вот так уступать мимохожему, неизвестно кому. Добро бы прижали воины княжьи или богатые купцы с охраной, или разбойный заводила Асмунд подступил. А здесь кто? Но сейчас Етон уходил, потому что сила была не на его стороне, а наглость не помогла. К старосте, конечно, сходить придется, а то этот, из… Мякищей, что ли? — и проверить вздумает. Только Асмунда надо будет упредить…
Когда кудрявый красавец с утиральником набекрень, в мокром от росы и грязном от земли тулупе скрылся, а Пори, провожавший его, вернулся, глухо ворча, Мирко наконец молча расседлал лошадей и устроился у огня, развязывая седельную суму. Прастен и мальчишка так и стояли на одном месте, не зная, чего ждать дальше.
— Что ж это ты, Прастен, стоишь, как окаменел? — обратился к мужчине Мирко. — Разве я так уж страшен, что и сидеть рядом боязно? Садись, отец. Я ж не думал, что он на меня бросится.
— Да я что… — опять замялся мужик. — Я сейчас сяду. — Он будто сам себя стеснялся.
— И ты садись, чего переминаешься? — кивнул Мирко мальчику. — Как звать-то его, Прастен?
Мирко хотел разговорить мужика, не понимая истинной причины его неуверенности. Ясно было, что почему-то он боялся кудрявого, да только почему? Это Мирко и надо было знать.
— Брунко я, — смело ответил мальчишка сам за себя. — А ты и вправду из самих Мякищей? — спросил он неожиданно и, глядя на Мирко с некоторым почтением, осторожно присел к огню.
— Правда, — отвечал Мирко. — А тебе почему интересно?
— Да так, — неопределенно молвил Брунко и замолчал, уставившись на костер.
Некоторое время все молчали.
— Прастен, — нарушил Мирко наконец тишину. — Вижу, я тут не к месту случился. И этого кудрявого вашего не вовремя вздул. Только что уж поделать, коли случилось, назад не воротишь. Я здесь долго не пробуду, может, завтрашним днем уйду, а тебе этот… как звать его?
— Етоном зовут, — вздохнул мужик. — Ты тут навряд поможешь, главное, больше бы не напортил, — продолжил он, разводя своими большими руками. — Коль уж ввязался, я-то тебе расскажу, ты все одно человек проезжий, а меня уж допекло это все, хоть тебе поплачусь. А Брунко — это сестры моей чадо, ему уж пятнадцатый год. Он знает все, так что его не таюсь.
— Ну, это мы еще посмотрим, — проговорил Мирко. — Может, и не зря я здесь сегодня оказался. — Предстояла еще одна бессонная ночь, а наутро — новая дорога. Спать Мирко не хотел. После леса, нелюдей и разбойников, которых тоже нельзя было считать до конца людьми, можно было скоротать ночь в поле у костра, чтобы время прошло незаметнее. Он вовсе не собирался вступать в споры села, как это случилось в Сааримяки, но чувствовал себя в долгу перед Прастеном, и потому приготовился слушать.
— Начать с того надо, — заговорил Прастен, — что сел в Радославе князем Ивор. При Любомире да брате его Асмунде все как заведено было: князь в походы ходил с гриднями и теми, кто желал, в иные земли, добычу привозил. Дань тоже по городам и весям собирал, но не жестокую, самим людям жить давал. Ежели что, то и защищал. С Ивором не то стало. Он, говорят, дитем еще в Арголиду отвезен был, там воспитан, а уж после в Радослав вернулся, да и в князи попал. Вот тут и завертелось. Прежде князь сам с гриднями ездил, везде дань собирал раз в год, кормился да и отбывал. А много ли мест так с весны до осени пообъедешь? Да еще в чужие земли с войском сходить надобно, вот и смекай, что совсем не всюду. Ну, воеводы еще кое-где пройдутся, ежели князь отпустит. А княжество Радославское велико! В иную деревню дальнюю и по три года не доберется никто: и то хорошо! Народ хоть малость поднакопить успеет. Теперь же по-иному Ивор удумал. Народ, говорят, под княжью руку в город потек, защиты искать. Оно так, только что за народ-то? А тот, кто ни в земле копаться не желает, ни железо ковать. Всё бездельники больше, лентяи. А князь им и говорит: в Радослав попасть — честь велика. Вот вам, друга, брони, оружие, денег немного — сядьте в таком-то граде или селе большом, будете там за всем вести надзор: чтобы жили по правде, чтобы никто из других князей подступить не смел, чтобы мужам целомудренным, что веру арголидскую проповедуют, обиды никто не чинил, а всюду принимали их и слушали. А главное — это чтобы исправно в Радослав отсылали: хлеба — столько, серебра — столько, меда — столько и так по всему, чем Вольные Поля богаты…
— Тяжко стало, — перервал Мирко. — А вам-то здесь что за беда, да и при чем здесь ты и Етон этот кудрявый? Разве и Устье теперь под радославскою рукой живет?
— Погоди, дойдет речь и до нас, — вздохнул опять Прастен, откладывая в сторону кочергу и принимаясь пятерней ерошить свои жесткие непослушные волосы. — Так вот, тяжело и вправду стало. А князь еще сказал: «Кто справно служить станет, того в Радослав возьму, к себе приближу». Ну, те смекнули, как князю угодить, и ну стараться. А тот сидит себе в крепости да и радуется: вон сколько добра в город стекается, ранее о таком и не слыхали. И будто невдомек, что это людишки его всюду друг друга перебахвалить стараются, выслуживаются. Впрочем, и себя при этом никак не забывают. А людям там против них и не пикнуть: князь далеко, а к другому идти — так ведь против Ивора многие воевать шли, всех побил, великий воитель вырос. Долго ли, коротко, а стало Ивору и того мало. Пошел он по Вольным Полям, а после и до Чети добрался — на пушнину набрел да быстро смекнул, в какое золото ее оборотить можно. И всюду одно: князь ушел — пришли приспешники и давай всех обирать, да еще арголидские, а после и наши, полянины, кто вере их предался. Волхвы кругом ходят, творят, что хотят: богов древних жгут, рубят, в болотах топят — совсем не житье. А девкам красным хоть на улицу не показывайся: умыкнут в крепость, где княжьи люди стоят, потешатся да и выгонят на сносях. Так-то!
— Скверно, — отозвался мякша. — Мне о князе Иворе лучше думалось, купцы его жалуют. Только вам-то здесь что?
— А вот теперь и до нас дойдет. — Мужик перестал теребить волосы и принялся за бороду. Брунко сидел тихо, как притаившийся котенок, только глаза смотрели востро. — Сам посуди, не всем ведь такое по нраву пришлось из старых княжьих людей. Да и новых тоже недовольных полно: рука у князя тяжелая. Кто в другие края подался, а иные воли захотели, да чтобы при прежнем достатке. А где достаток сыскать? Там, где еще люди вольно живут. А где еще такие есть? Да только в Чети! В самую-то глушь, конечно, никто не сунулся, по сухопутью тоже:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
— Понял. — Етон подобрал мешок, нашел поблизости кочергу, еще раз глянул на мякшу, запоминая, и поплелся в ночь, в деревню.
Глупая обида и уязвленное самолюбие поднимались в нем, перерастая в черную злобу. Он был сильный человек на селе, и негоже было вот так уступать мимохожему, неизвестно кому. Добро бы прижали воины княжьи или богатые купцы с охраной, или разбойный заводила Асмунд подступил. А здесь кто? Но сейчас Етон уходил, потому что сила была не на его стороне, а наглость не помогла. К старосте, конечно, сходить придется, а то этот, из… Мякищей, что ли? — и проверить вздумает. Только Асмунда надо будет упредить…
Когда кудрявый красавец с утиральником набекрень, в мокром от росы и грязном от земли тулупе скрылся, а Пори, провожавший его, вернулся, глухо ворча, Мирко наконец молча расседлал лошадей и устроился у огня, развязывая седельную суму. Прастен и мальчишка так и стояли на одном месте, не зная, чего ждать дальше.
— Что ж это ты, Прастен, стоишь, как окаменел? — обратился к мужчине Мирко. — Разве я так уж страшен, что и сидеть рядом боязно? Садись, отец. Я ж не думал, что он на меня бросится.
— Да я что… — опять замялся мужик. — Я сейчас сяду. — Он будто сам себя стеснялся.
— И ты садись, чего переминаешься? — кивнул Мирко мальчику. — Как звать-то его, Прастен?
Мирко хотел разговорить мужика, не понимая истинной причины его неуверенности. Ясно было, что почему-то он боялся кудрявого, да только почему? Это Мирко и надо было знать.
— Брунко я, — смело ответил мальчишка сам за себя. — А ты и вправду из самих Мякищей? — спросил он неожиданно и, глядя на Мирко с некоторым почтением, осторожно присел к огню.
— Правда, — отвечал Мирко. — А тебе почему интересно?
— Да так, — неопределенно молвил Брунко и замолчал, уставившись на костер.
Некоторое время все молчали.
— Прастен, — нарушил Мирко наконец тишину. — Вижу, я тут не к месту случился. И этого кудрявого вашего не вовремя вздул. Только что уж поделать, коли случилось, назад не воротишь. Я здесь долго не пробуду, может, завтрашним днем уйду, а тебе этот… как звать его?
— Етоном зовут, — вздохнул мужик. — Ты тут навряд поможешь, главное, больше бы не напортил, — продолжил он, разводя своими большими руками. — Коль уж ввязался, я-то тебе расскажу, ты все одно человек проезжий, а меня уж допекло это все, хоть тебе поплачусь. А Брунко — это сестры моей чадо, ему уж пятнадцатый год. Он знает все, так что его не таюсь.
— Ну, это мы еще посмотрим, — проговорил Мирко. — Может, и не зря я здесь сегодня оказался. — Предстояла еще одна бессонная ночь, а наутро — новая дорога. Спать Мирко не хотел. После леса, нелюдей и разбойников, которых тоже нельзя было считать до конца людьми, можно было скоротать ночь в поле у костра, чтобы время прошло незаметнее. Он вовсе не собирался вступать в споры села, как это случилось в Сааримяки, но чувствовал себя в долгу перед Прастеном, и потому приготовился слушать.
— Начать с того надо, — заговорил Прастен, — что сел в Радославе князем Ивор. При Любомире да брате его Асмунде все как заведено было: князь в походы ходил с гриднями и теми, кто желал, в иные земли, добычу привозил. Дань тоже по городам и весям собирал, но не жестокую, самим людям жить давал. Ежели что, то и защищал. С Ивором не то стало. Он, говорят, дитем еще в Арголиду отвезен был, там воспитан, а уж после в Радослав вернулся, да и в князи попал. Вот тут и завертелось. Прежде князь сам с гриднями ездил, везде дань собирал раз в год, кормился да и отбывал. А много ли мест так с весны до осени пообъедешь? Да еще в чужие земли с войском сходить надобно, вот и смекай, что совсем не всюду. Ну, воеводы еще кое-где пройдутся, ежели князь отпустит. А княжество Радославское велико! В иную деревню дальнюю и по три года не доберется никто: и то хорошо! Народ хоть малость поднакопить успеет. Теперь же по-иному Ивор удумал. Народ, говорят, под княжью руку в город потек, защиты искать. Оно так, только что за народ-то? А тот, кто ни в земле копаться не желает, ни железо ковать. Всё бездельники больше, лентяи. А князь им и говорит: в Радослав попасть — честь велика. Вот вам, друга, брони, оружие, денег немного — сядьте в таком-то граде или селе большом, будете там за всем вести надзор: чтобы жили по правде, чтобы никто из других князей подступить не смел, чтобы мужам целомудренным, что веру арголидскую проповедуют, обиды никто не чинил, а всюду принимали их и слушали. А главное — это чтобы исправно в Радослав отсылали: хлеба — столько, серебра — столько, меда — столько и так по всему, чем Вольные Поля богаты…
— Тяжко стало, — перервал Мирко. — А вам-то здесь что за беда, да и при чем здесь ты и Етон этот кудрявый? Разве и Устье теперь под радославскою рукой живет?
— Погоди, дойдет речь и до нас, — вздохнул опять Прастен, откладывая в сторону кочергу и принимаясь пятерней ерошить свои жесткие непослушные волосы. — Так вот, тяжело и вправду стало. А князь еще сказал: «Кто справно служить станет, того в Радослав возьму, к себе приближу». Ну, те смекнули, как князю угодить, и ну стараться. А тот сидит себе в крепости да и радуется: вон сколько добра в город стекается, ранее о таком и не слыхали. И будто невдомек, что это людишки его всюду друг друга перебахвалить стараются, выслуживаются. Впрочем, и себя при этом никак не забывают. А людям там против них и не пикнуть: князь далеко, а к другому идти — так ведь против Ивора многие воевать шли, всех побил, великий воитель вырос. Долго ли, коротко, а стало Ивору и того мало. Пошел он по Вольным Полям, а после и до Чети добрался — на пушнину набрел да быстро смекнул, в какое золото ее оборотить можно. И всюду одно: князь ушел — пришли приспешники и давай всех обирать, да еще арголидские, а после и наши, полянины, кто вере их предался. Волхвы кругом ходят, творят, что хотят: богов древних жгут, рубят, в болотах топят — совсем не житье. А девкам красным хоть на улицу не показывайся: умыкнут в крепость, где княжьи люди стоят, потешатся да и выгонят на сносях. Так-то!
— Скверно, — отозвался мякша. — Мне о князе Иворе лучше думалось, купцы его жалуют. Только вам-то здесь что?
— А вот теперь и до нас дойдет. — Мужик перестал теребить волосы и принялся за бороду. Брунко сидел тихо, как притаившийся котенок, только глаза смотрели востро. — Сам посуди, не всем ведь такое по нраву пришлось из старых княжьих людей. Да и новых тоже недовольных полно: рука у князя тяжелая. Кто в другие края подался, а иные воли захотели, да чтобы при прежнем достатке. А где достаток сыскать? Там, где еще люди вольно живут. А где еще такие есть? Да только в Чети! В самую-то глушь, конечно, никто не сунулся, по сухопутью тоже:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131