то опять заболтаемся! — шутливо пригрозил он Мирко. — А за то, что знак поправил, благодарствую сердечно.
— Сейчас, последнее еще узнать позволь, позабыл сразу спросить, — заторопился опять Мирко, будто и вправду ему немедля нужно было мчаться куда-то. — Скажи, коли знаешь, кто ту лестницу сработал, что с косогора ведет.
— Это дело недавнее, — с удовольствием отвечал Реклознатец. — Тот колдун, что здесь первым поселился, и велел. А строили те, кто в учении у него были и из селений ближних охотники. И мне там потрудиться довелось. А камень сами на телегах привезли: старосты лошадей дали, а люди привезли. А ты думал, опять загадка стародавняя.? — усмехнулся старик.
— Вот уж нет, — с улыбкой отвечал Мирко. — Я рад, что хоть здесь без загадок обошлось. А то ведь куда ни шагни — все росстани узором непонятным сплетаются. — Голос его вмиг погрустнел и стал серьезен. — Слушай теперь, дядя Реклознатец. Я от тебя не жду, чтоб ты меня надоумил, зачем человек на свете живет, и не того, чтобы ты за меня отыскивал, чего я сам хочу. Про первое я уж много размышлял, а все не впрок, а про другое и сам понимаю — вчерашний день возвратить надо. А как — того не знаю: как дома сидел — все просто казалось, а тайное все мнилось далеким и не про таких, как я. А едва за порог вышел, и все как раз изнанкой обернулось. Хорошо, Юкку Антича повстречал, он и надоумил к тебе пойти. Не колдовства у тебя прошу и не заступы — мне знать надобно.
И с тем Мирко приступил к повествованию. Начал он с прошлогоднего разговора, который вел он с дядей Неупокоем в ночном. Сперва с непривычки говорить долго и обстоятельно слова его спотыкались, не хотели вязаться друг с дружкой, то набивались, будто рыба в невод, то разлетались куда-то, как облака в небе. Но вот явилось вдруг откуда ни возьмись то, что помогало и вело речи мякши давеча на Черном ручье — умение песенного слова, и повесть Мирко побежала-потекла не хуже струистой Смолинки.
Мирко поведал колдуну обо всем: о том неуюте, что погнал его в этот поход, о каменной деве на сосновом увале, о болотной островине и голубой бусине, о ночной встрече с Антеро и о страшной охоте с огромными дикими котами, злобной сворой и исчезающими оборотнями. Не упустил он и нежданного серого заступника, и три стрелы, спасшие жизнь ему и Ахти. Не смущаясь нимало, рассказал о Риите. Посмеявшись горько, и над самим собой тоже, говорил про сход в Сааримяки. И дальше — про Хилку, про то, как пели с Юккой Виипуненом поутру над ручьем, про Кулана Мабидуна и его дар, про деда Рейо. И, конечно, про дивные гусли, про все, что показала бусина, и про то, что услышал о малом народе от Антеро. А потом и про знак, и про дядину незнакомую веру. Мирко не считал, сколько минуло времени, но когда окончил рассказ на переправе через Смолинку и глянул в окошко, там клубилась в низких небесах все та же облачная муть. Значит, не так уж долги были его речи. Об одном лишь не сказал Мирко старику: про то, как целовал в уста рукотворную красу-богиню. Словно удержало что, не смог он об этом ни словечка вымолвить.
Колдун все слушал, глядя ему в лицо, так, что иной раз невмочь становилось, и парень опускал глаза. Взгляд Реклознатца не был тяжек или гневен, но некий внутренний огонь пылал в нем, то разгораясь, то опадая. Прежде Мирко этого огня не замечал, и сейчас ему казалось, что это не белобородый старик, пусть и великий колдун, смотрит на него, а кто-то иной — высокий, из того пространства жизни, куда простому мякше из Холминок привелось случайно заглянуть. Сидел колдун прямо и недвижно, и лишь когда черный кот прыгнул ему на колени, запустил озябшие, видно, пальцы в густую, теплую шерсть зверя.
Когда Мирко перестал говорить, повисло молчание. Слышно стало, как потрескивают в печи дрова и тихонько мурлычет кот, как шумит и подвывает за стеной ветер.
— Ты знать просил, — молвил колдун поднимаясь. Кота он осторожно пересадил на лавку. — Будешь знать столько, сколько и я. Ни одна волшба тебе и вправду не подмога. А моя — и вовсе ни к чему.
Он подошел к ларю, открыл его и поставил на ровную деревянную поверхность каменную голову, оставшуюся от разбитого изваяния. Это была голова точь-в-точь той богини, которую нашел Мирко в заболотной глуши, только камень был иной — белый и очень твердый известняк.
— Говоришь ты умело, — заметил старик. — Неспроста Юкка тебя с собою взял заклинания творить. Вот все, что от девы каменной здесь осталось. — Старик опять замолчал, глядя на ее прекрасный лик. — Хороша, красива, ничего не скажешь. Вряд ли смертные жены таковы бывают, да и не стали бы смертную в святилище ставить. Значит, богиня и есть, — заключил колдун, взял бусину, подержал-покатал на ладони и поднес к оку, прищурился, всмотрелся. Губы его дрогнули, не то в усмешке, не то от досады. Он смотрел еще некоторое время, потом вернул голубой шарик обратно на стол. Мирко так и впился в него глазами: нет, ему вовсе не было страшно за бусину — умным рукам Реклознатца он доверил бы любую, самую дорогую сердцу вещь, но неужто и волшебник ничего не увидел там, в голубых глубинах? Он ждал молча.
— И это мне не диковина, — продолжил колдун, опять опускаясь на лавку. — От Юкки я давно про вещь эту знаю. А прошлый год и Антеро ко мне наведался. Спрашиваешь, видно ли что мне? Видно. То время видно, когда нас с тобой еще и в помине не было. И не только нас, а и того, что ныне Великой Четью зовется и Мякищами. Откуда тогда знаю, спросишь? А по тому сужу, как звезды в том небе стоят, звезды ведь не вечно в одном месте пребывают на небе, а перемещаются. Только не вдруг это случается, многие годы нужны. А губы от того кривлю, что беда там великая, не иначе как война. Там, где теперь холмы, тогда великие горы стояли. И побоища те я и в первый раз видел, и ныне они мне явились. Черно все там, и скверный в этом знак. Сааримяки промеж ними стояло, а на нем — белые стены, и башни, и дома каменные, прекрасные. А там, где Мякищи, водораздел был, весь лесом заросший, посреди же него — озеро великое. В Снежном Поле высокотравье было, не то что ныне. Видно, гораздо теплее было. Здесь, где мы сейчас сидим, река текла, поболее Смолинки, и остров этот куда выше глядел. Крепость тут поставлена была с дозорной башней. Только сгинуло все это. Великие огни вижу, пожары кругом, смрад и дым черный. И сеча великая. С полуночи войска текут там, как темная вода, и за собой все жгут и изничтожают, и так год за годом. Я ведь не только простор вижу, передо мною и время, как свиток берестяной, разворачивается. А на севере — словно плащ померклый разметался, точно тень легла надо всем. И солнца ведь нет, а тень и среди ночи видна. Смекаешь, от кого тень падает?
Мирко слушал, и перед взором его вставали страшные картины. Уж не те же ли видения грезились ему, когда он смотрел в костер после схватки на болоте?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
— Сейчас, последнее еще узнать позволь, позабыл сразу спросить, — заторопился опять Мирко, будто и вправду ему немедля нужно было мчаться куда-то. — Скажи, коли знаешь, кто ту лестницу сработал, что с косогора ведет.
— Это дело недавнее, — с удовольствием отвечал Реклознатец. — Тот колдун, что здесь первым поселился, и велел. А строили те, кто в учении у него были и из селений ближних охотники. И мне там потрудиться довелось. А камень сами на телегах привезли: старосты лошадей дали, а люди привезли. А ты думал, опять загадка стародавняя.? — усмехнулся старик.
— Вот уж нет, — с улыбкой отвечал Мирко. — Я рад, что хоть здесь без загадок обошлось. А то ведь куда ни шагни — все росстани узором непонятным сплетаются. — Голос его вмиг погрустнел и стал серьезен. — Слушай теперь, дядя Реклознатец. Я от тебя не жду, чтоб ты меня надоумил, зачем человек на свете живет, и не того, чтобы ты за меня отыскивал, чего я сам хочу. Про первое я уж много размышлял, а все не впрок, а про другое и сам понимаю — вчерашний день возвратить надо. А как — того не знаю: как дома сидел — все просто казалось, а тайное все мнилось далеким и не про таких, как я. А едва за порог вышел, и все как раз изнанкой обернулось. Хорошо, Юкку Антича повстречал, он и надоумил к тебе пойти. Не колдовства у тебя прошу и не заступы — мне знать надобно.
И с тем Мирко приступил к повествованию. Начал он с прошлогоднего разговора, который вел он с дядей Неупокоем в ночном. Сперва с непривычки говорить долго и обстоятельно слова его спотыкались, не хотели вязаться друг с дружкой, то набивались, будто рыба в невод, то разлетались куда-то, как облака в небе. Но вот явилось вдруг откуда ни возьмись то, что помогало и вело речи мякши давеча на Черном ручье — умение песенного слова, и повесть Мирко побежала-потекла не хуже струистой Смолинки.
Мирко поведал колдуну обо всем: о том неуюте, что погнал его в этот поход, о каменной деве на сосновом увале, о болотной островине и голубой бусине, о ночной встрече с Антеро и о страшной охоте с огромными дикими котами, злобной сворой и исчезающими оборотнями. Не упустил он и нежданного серого заступника, и три стрелы, спасшие жизнь ему и Ахти. Не смущаясь нимало, рассказал о Риите. Посмеявшись горько, и над самим собой тоже, говорил про сход в Сааримяки. И дальше — про Хилку, про то, как пели с Юккой Виипуненом поутру над ручьем, про Кулана Мабидуна и его дар, про деда Рейо. И, конечно, про дивные гусли, про все, что показала бусина, и про то, что услышал о малом народе от Антеро. А потом и про знак, и про дядину незнакомую веру. Мирко не считал, сколько минуло времени, но когда окончил рассказ на переправе через Смолинку и глянул в окошко, там клубилась в низких небесах все та же облачная муть. Значит, не так уж долги были его речи. Об одном лишь не сказал Мирко старику: про то, как целовал в уста рукотворную красу-богиню. Словно удержало что, не смог он об этом ни словечка вымолвить.
Колдун все слушал, глядя ему в лицо, так, что иной раз невмочь становилось, и парень опускал глаза. Взгляд Реклознатца не был тяжек или гневен, но некий внутренний огонь пылал в нем, то разгораясь, то опадая. Прежде Мирко этого огня не замечал, и сейчас ему казалось, что это не белобородый старик, пусть и великий колдун, смотрит на него, а кто-то иной — высокий, из того пространства жизни, куда простому мякше из Холминок привелось случайно заглянуть. Сидел колдун прямо и недвижно, и лишь когда черный кот прыгнул ему на колени, запустил озябшие, видно, пальцы в густую, теплую шерсть зверя.
Когда Мирко перестал говорить, повисло молчание. Слышно стало, как потрескивают в печи дрова и тихонько мурлычет кот, как шумит и подвывает за стеной ветер.
— Ты знать просил, — молвил колдун поднимаясь. Кота он осторожно пересадил на лавку. — Будешь знать столько, сколько и я. Ни одна волшба тебе и вправду не подмога. А моя — и вовсе ни к чему.
Он подошел к ларю, открыл его и поставил на ровную деревянную поверхность каменную голову, оставшуюся от разбитого изваяния. Это была голова точь-в-точь той богини, которую нашел Мирко в заболотной глуши, только камень был иной — белый и очень твердый известняк.
— Говоришь ты умело, — заметил старик. — Неспроста Юкка тебя с собою взял заклинания творить. Вот все, что от девы каменной здесь осталось. — Старик опять замолчал, глядя на ее прекрасный лик. — Хороша, красива, ничего не скажешь. Вряд ли смертные жены таковы бывают, да и не стали бы смертную в святилище ставить. Значит, богиня и есть, — заключил колдун, взял бусину, подержал-покатал на ладони и поднес к оку, прищурился, всмотрелся. Губы его дрогнули, не то в усмешке, не то от досады. Он смотрел еще некоторое время, потом вернул голубой шарик обратно на стол. Мирко так и впился в него глазами: нет, ему вовсе не было страшно за бусину — умным рукам Реклознатца он доверил бы любую, самую дорогую сердцу вещь, но неужто и волшебник ничего не увидел там, в голубых глубинах? Он ждал молча.
— И это мне не диковина, — продолжил колдун, опять опускаясь на лавку. — От Юкки я давно про вещь эту знаю. А прошлый год и Антеро ко мне наведался. Спрашиваешь, видно ли что мне? Видно. То время видно, когда нас с тобой еще и в помине не было. И не только нас, а и того, что ныне Великой Четью зовется и Мякищами. Откуда тогда знаю, спросишь? А по тому сужу, как звезды в том небе стоят, звезды ведь не вечно в одном месте пребывают на небе, а перемещаются. Только не вдруг это случается, многие годы нужны. А губы от того кривлю, что беда там великая, не иначе как война. Там, где теперь холмы, тогда великие горы стояли. И побоища те я и в первый раз видел, и ныне они мне явились. Черно все там, и скверный в этом знак. Сааримяки промеж ними стояло, а на нем — белые стены, и башни, и дома каменные, прекрасные. А там, где Мякищи, водораздел был, весь лесом заросший, посреди же него — озеро великое. В Снежном Поле высокотравье было, не то что ныне. Видно, гораздо теплее было. Здесь, где мы сейчас сидим, река текла, поболее Смолинки, и остров этот куда выше глядел. Крепость тут поставлена была с дозорной башней. Только сгинуло все это. Великие огни вижу, пожары кругом, смрад и дым черный. И сеча великая. С полуночи войска текут там, как темная вода, и за собой все жгут и изничтожают, и так год за годом. Я ведь не только простор вижу, передо мною и время, как свиток берестяной, разворачивается. А на севере — словно плащ померклый разметался, точно тень легла надо всем. И солнца ведь нет, а тень и среди ночи видна. Смекаешь, от кого тень падает?
Мирко слушал, и перед взором его вставали страшные картины. Уж не те же ли видения грезились ему, когда он смотрел в костер после схватки на болоте?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131