— Корпус «би», — сказал портье-южанин.
Юноши в красных фесках взяли из багажника их чемоданы и пошли вперед, указывая дорогу. В темных аллеях было прохладно, порывами налетал ветерок, и листья громко шелестели. Пахло цветами — пряной свежестью, запахом, неизвестным Петру.
Все три комнаты оказались на втором этаже.
— Обедать будете в ресторане или подать в номер, са? — вежливо осведомился старший из юношей, принимая от Роберта чаевые.
Роберт вопросительно посмотрел на художницу, потом на Петра.
— Мне в номер, — решительно сказала Элинор и направилась по коридору к своей комнате.
— А мы будем обедать в ресторане. Закажите два места получше.
Австралиец заявил это прежде, чем Петр успел открыть рот.
Откровенно говоря, Петр тоже с удовольствием провел бы этот вечер наедине с самим собой. Только сейчас он почувствовал, как устал — и физически и духовно. Надо было собраться с мыслями, привести их в порядок, разобраться наконец во всей путанице наблюдений и чувств, хаосе событий и впечатлений.
Но через час они уже сидели в битком набитом ресторане «Сентрал-отеля». Места им были заказаны отличные — у раскрытого окна, выходящего в сад.
Столик был на двоих. Он стоял за колонной, и свет огромной люстры, освещавшей зал, сюда почти не доходил.
— Тебя не узнать, — покачал головой Роберт, глядя на Петра, поправляющего галстук. И белая рубашка, и пиджак, и галстук — все это за дни путешествия в «пежо» стало для Петра непривычным, тесным. Воротничок резал шею, пиджак жал под мышками.
— Да и тебя тоже, — ответил он, глядя, как Боб поеживается в точно такой же сбруе.
Светлые волосы австралийца были еще мокры. Он осунулся за дорогу и теперь казался почти юношей — чисто выбритый, загорелый.
Красавец метр, величественный южанин во фраке, принес им толстую книгу-меню: выбор блюд был отменный.
— Я угощаю! — поспешно объявил Роберт.
После ванны и часового отдыха Петр чувствовал себя посвежевшим. К тому же сухость и прохлада воздуха Каруны тоже давали себя знать: после Луиса здесь дышалось удивительно легко.
Австралиец откинулся на спинку стула и принялся пальцами выбивать на столе какой-то мотив. Что-то его волновало.
— Что-нибудь случилось? — не выдержал Петр. Лицо Роберта стало серьезным, он нахмурился:
— Мне очень не хочется впутывать тебя во всю эту историю, Питер. Да, впрочем, ты здесь и ни при чем!
Он вздохнул, задумчиво поскреб чисто выбритый подбородок:
— Дело в том, что… что… Слова давались ему с трудом:
— …что… доктор Смит погиб.
Смысл слов, произнесенных Робертом, не сразу дошел до сознания Петра.
— Мертв, — уже тверже повторил австралиец. — Покончил с собой.
— Когда? — невольно вырвалось у Петра, хотя он давно уже все понял — и почему Смит хотел впервые в жизни напиться, и почему исчез лендровер из лагеря, и почему так спешил с отъездом Роберт.
Но Элинор? Знала ли об этом она?
— Он оставил мне три письма, — тихо продолжал Роберт. — Родителям, ректору университета и…
Он запнулся:
— … и Элинор. Первые два я уже отправил. Только что. Через портье. А письмо Элинор…
Роберт сунул руку во внутренний карман пиджака и, вытащив оттуда аккуратно сложенный листок бумаги, осторожно положил его перед собою на стол.
— Вот. Утром я передам его Элинор.
— Но, — Петр искал слова.
— Если бы ты видел его лицо, когда он давал мне эти письма, ты понял бы все. Он просил отправить их сегодня вечером — из Каруны, а это…
Он кивнул на пакет, лежащий на столе.
— …это отдать Элинор завтра утром.
— Он… застрелился? Австралиец нахмурился:
— Нет…
Петр осторожно коснулся листка, словно желая убедиться в его реальности:
— Элинор… знает обо всем этом? Но Роберт его не слушал:
— Я завидую ему. Он выиграл эту партию, а я проиграл. И теперь, что бы ни случилось, он всегда будет стоять между мною и Элинор.
— Но ведь это чудовищно! — вырвалось у Петра.
— Я тебе говорил уже не раз: вы, русские, идеалисты. И покойный Смит тоже оказался идеалистом. Немногие из его коллег на его месте поступили бы так, как он. Они просто постарались бы объяснить все по-другому. Или никак бы не объясняли. Ведь без объяснений все гораздо проще и легче!
Наступило молчание. Австралиец тихонько протянул руку и убрал листок во внутренний карман.
— Ох и напьюсь же я сегодня! — мечтательно произнес он.
ГЛАВА 27
Почти всю ночь Петр не спал. И лишь под утро забылся часа на два, чтобы открыть глаза ровно в семь часов.
Он принял ванну, быстро побрился.
Кондишен не гудел, но было непривычно-прохладно. Пересохшие губы трескались, в горле першило.
Петр постоял секунду-другую над пиджаком, висевшим на стуле, потом решительно взял с другого стула свитер, который вытащил из чемодана еще вчера — после ужина. Затем легко сбежал вниз по лестнице, прямо во двор.
Три четырехэтажных здания стояли буквой «п», замыкая между собой большой теннисный корт, окруженный ровно подстриженными стенками декоративных кустов.
Между сеткой, обтягивающей корт, и зелеными заборами тянулись асфальтированные дорожки. Кое-где они расширялись, образуя небольшие площадки, на которых стояли садовые скамейки. На одной из дальних скамеек виднелась женская фигурка. Старик северянин, босой, в рваной выгоревшей униформе, тянул шланг, неторопливо поливая и кусты, и асфальт, и корт.
— Хотите ехать, батуре?
Петр вздрогнул от неожиданности. Невысокий толстяк в соломенном кепи стоял неподалеку рядом с машиной, выкрашенной в темно-синий и малиновый цвета — цвета такси.
Лицо его было сонным, он с трудом пытался подавить зевоту.
— Салам алейкум! — поклонился он и подошел к Петру, окидывая его оценивающим взглядом.
— Алейкум салам! — вежливо ответил Петр.
— Батуре впервые в Каруне?
Английский язык таксиста был довольно приличен.
— Впервые.
— Турист? У нас здесь много туристов. Англичанин? Француз? Американец?
Что-то в таксисте раздражало Петра.
— Русский, — ответил он сдержанно.
— А… гид вам не нужен? — голос таксиста был теперь уже без прежней самоуверенности. — Гид и машина. Все туристы обычно нанимают гида и машину. Это очень недорого: гинея в день, или пять шиллингов в час. Я покажу вам рынок, мечеть и старые крепостные стены.
— У нас есть машина, — ответил Петр, кивая в сторону видневшейся из-за зелени автомобильной стоянки.
— Извините, батуре… Лицо таксиста потухло.
— А может быть, вы хотите проехаться без вашего приятеля, один, а? По каким-нибудь делам? Меня здесь, в отеле, все знают. Спросите Джимо. Джимо — это я.
— Спрошу.
Женщина, сидевшая на скамейке, встала, и Петр увидел, что это Элинор. Она держала газету. Петр поспешил навстречу.
— Доброе утро!
— Доброе утро! — ответила художница. Лицо ее опухло, под глазами темнели синяки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80