— Она у нас здесь самая боевая!
— Ого! О! — одобрительно зашумели молодые люди и заулыбались, закивали.
— Руководит отделением общества «Гвиания — СССР», во всей Каруне.
— А учебников русского языка вы не привезли? — вдруг спросила Учительница.
Петр развел руками:
— С собою у меня нет. Но я видел в нашем посольстве в Луисе.
— В Луисе, — разочарованно протянула Учительница. — Они там, на Юге, все расхватывают сами. В прошлом году я съездила, привезла двадцать комплектов, ведь это так мало…
Она улыбнулась, обведя взглядом молодежь.
— Это наши курсы русского языка. Учимся, смотрим фильмы, поем русские песни. Все они хотят поехать учиться в Советский Союз.
Молодые люди опять зашумели.
— Ну, а как там Москва? — спросила Учительница теперь уже по-русски, старательно подбирая слова. — Я ведь там была два раза. На фестивале и потом…
Она застенчиво улыбнулась:
— Мир, дружба!
И весело рассмеялась.
От нее исходило невыразимое обаяние, она была очень женственна. И в то же время чувствовалось, что за всем этим кроется сильный и твердый характер и убежденность.
«Как все-таки ей трудно здесь приходится — подумал Петр. — В краю феодалов и ислама, где женщина никогда не считалась за человека, и добиться такого уважения. А главное — не бояться и агитировать за дружбу с нашей страной!»
— Вы… по профессии учительница? — спросил он.
— Да. Я училась в католической миссии. Но в школе здесь мне работать не пришлось — нет работы и для мужчин.
— Учительница — функционер профсоюза Бора, — вмешался Гоке. — Она ведет работу среди местных женщин.
Он подмигнул Петру:
— Соперница нашего профсоюза. Учительница резко обернулась к Гоке:
— Ваш старик Димоду давно уже не читал ни одной книги! Когда-то… да, когда-то он действительно был в Гвиании рабочим лидером «номер один».
Она перевела взгляд на Петра:
— Вы даже не представляете, как нам мешает этот раскол. Наши лидеры так много говорят о необходимости объединения, что на деле им и объединиться-то некогда.
— Ну вот…
Гоке попытался свести все дело к шутке:
— Женщина, критикующая старейшин! О Африка, куда ты идешь?
Молодые люди внимательно прислушивались к разговору, явно одобряя слова Учительницы.
Ребенок, привязанный у нее за спиной, проснулся и заплакал.
— Извините…
Лицо Учительницы смягчилось.
Одна из девушек помогла ей отвязать ребенка и унесла его во внутренние комнаты.
— Мы хотели, чтобы вы рассказали нам о вашей стране, — робко сказал невысокий плотный юноша со значком Конгресса профсоюзов Гвиании. — И по-русски, только медленно.
Он еле преодолевал смущение.
— Но… — Петр растерянно улыбнулся. — Так неожиданно..
— Расскажите! Расскажите! — зашумели ребята.
— Рсскажите! — поддержал их Гоке.
— Хорошо! — согласился Петр, обдумывая, с чего начать. Но в этот раз беседа о Советском Союзе так и не состоялась. Наружная дверь отворилась, и вошел Стив Коладе. При виде его сразу же наступило молчание.
Лицо его было опухшим, одежда разодрана, на лбу кровоточила ссадина. Он с трудом улыбнулся, разбитым ртом:
— Сожгли лендровер… сволочи… Но и мы им дали. Будут помнить, эмирские собаки!
Он увидел Петра.
— Питер? Как вы сюда попали? Взгляд его остановился на Гоке.
— Меня просила Учительница, — почему-то оправдывающимся тоном сказал тот.
— Но ведь через час здесь соберется объединенный забастовочный комитет Каруны! — в сердцах вырвалось у Стива.
Он еще хотел сказать что-то, но сдержался и попытался улыбнуться:
— Хорош я, а? Везет же вам, товарищ Николаев, как меня ни встретите, а я все…
Он показал на свои синяки и засмеялся, и смех разрядил обстановку.
ГЛАВА 30
Роберт лежал во всей одежде на кровати и стонал, когда Петр вошел в номер.
— Что с тобой? — спросил Петр.
Вид у Роберта был убийственный: лицо серо-зеленое, под глазами отеки, сами глаза воспаленные, мутные.
— Пил? — кивнул Петр на две пустые бутылки из-под джина, стоявшие рядом с кроватью.
— Нннет… это вчера, — промычал австралиец и опять застонал. Потом протянул руку к высокому стакану, стоявшему рядом на столике. В стакане прыгала и шипела, растворяясь в воде, большая белая таблетка.
— Что это?
— «Алка-сельцер». Патентованное спасение алкоголиков. Австралиец взболтнул стакан и отпил несколько глотков.
Потом с трудом повернулся на бок и дотронулся до кнопки, торчавшей из стены под табличкой, на которой был нарисован человек с подносом.
Где-то в коридоре послышался звонок, и сейчас же зашлепали босые ноги стюарда.
— Батуре?
Черная голова в красной феске поспешно просунулась в дверь.
— Пива! — бросил Роберт.
— Йес, батуре…
Голова скрылась, и опять послышалось поспешное шлепанье босых ног.
Роберт, вздрагивая от омерзения, допил стакан, поставил его на столик:
— Наверное, мечеть смотрел? Конечно, мечеть! Туда все заходят.
— Ты завтракал? Роберта даже передернуло:
— С ума сошел! Ничего в рот не лезет!
— А это? — кивнул Петр на пустые бутылки из-под джина.
Австралиец хмыкнул:
— Я передал письмо покойного Смита Элинор. Не мог я… Он привстал на кровати, оперся на локоть.
— Не мог я ждать до утра! Она не рыдала, не плакала, прочла и сразу будто окаменела. Сжалась, одеревенела — называй, как хочешь. Это вот и было ужасно.
Он опустил руку и нащупал пустую бутылку, поднял ее:
— Черт! Пустая…
Мотнул головой, словно стряхивая наваждение. Лекарство брало свое: лицо его порозовело.
— Батуре…
Дверь отворилась. Босоногий стюард вошел с подносом, на котором стояли две бутылки пива, стаканы и блюдце с подсоленным арахисом. Стюард, осторожно ступая, подошел к ночному столику, поставил на него поднос. Потом привычно налил стаканы профессиональным жестом, подал один Роберту, другой Петру.
Австралиец порылся в кармане и протянул ему горсть монет.
— Танкью, батуре, — поклонился в пояс стюард и, пятясь задом, вышел.
— Так ты завтракал? — повторил свой вопрос Петр. Австралиец жадно пил пиво. Он отрицательно покачал головой, не в силах оторваться от холодной, терпкой влаги. На губах его лежала белая полоска пены. Он смахнул ее ладонью, перевел дух:
— Уф! Ты меня извини, но сегодня мне надо отдохнуть. И вдруг он взорвался:
— Смит все равно что-нибудь бы сделал! Он был моралист! А такие люди всегда начинают время от времени копаться в своих чувствах.
Голос поднялся до крика. Потом Роберт устало откинулся на подушку, вытянулся на спине, заговорил спокойнее:
— И все же он был мужественным человеком. Это ведь гораздо труднее — выследить черную мамбу и спровоцировать ее укус, чем просто выстрелить себе в рот.
Петр уже закрыл было за собой дверь, как австралиец приподнялся на локте:
— Послушай! Побудь с Элинор. Ей сейчас нельзя быть одной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
— Ого! О! — одобрительно зашумели молодые люди и заулыбались, закивали.
— Руководит отделением общества «Гвиания — СССР», во всей Каруне.
— А учебников русского языка вы не привезли? — вдруг спросила Учительница.
Петр развел руками:
— С собою у меня нет. Но я видел в нашем посольстве в Луисе.
— В Луисе, — разочарованно протянула Учительница. — Они там, на Юге, все расхватывают сами. В прошлом году я съездила, привезла двадцать комплектов, ведь это так мало…
Она улыбнулась, обведя взглядом молодежь.
— Это наши курсы русского языка. Учимся, смотрим фильмы, поем русские песни. Все они хотят поехать учиться в Советский Союз.
Молодые люди опять зашумели.
— Ну, а как там Москва? — спросила Учительница теперь уже по-русски, старательно подбирая слова. — Я ведь там была два раза. На фестивале и потом…
Она застенчиво улыбнулась:
— Мир, дружба!
И весело рассмеялась.
От нее исходило невыразимое обаяние, она была очень женственна. И в то же время чувствовалось, что за всем этим кроется сильный и твердый характер и убежденность.
«Как все-таки ей трудно здесь приходится — подумал Петр. — В краю феодалов и ислама, где женщина никогда не считалась за человека, и добиться такого уважения. А главное — не бояться и агитировать за дружбу с нашей страной!»
— Вы… по профессии учительница? — спросил он.
— Да. Я училась в католической миссии. Но в школе здесь мне работать не пришлось — нет работы и для мужчин.
— Учительница — функционер профсоюза Бора, — вмешался Гоке. — Она ведет работу среди местных женщин.
Он подмигнул Петру:
— Соперница нашего профсоюза. Учительница резко обернулась к Гоке:
— Ваш старик Димоду давно уже не читал ни одной книги! Когда-то… да, когда-то он действительно был в Гвиании рабочим лидером «номер один».
Она перевела взгляд на Петра:
— Вы даже не представляете, как нам мешает этот раскол. Наши лидеры так много говорят о необходимости объединения, что на деле им и объединиться-то некогда.
— Ну вот…
Гоке попытался свести все дело к шутке:
— Женщина, критикующая старейшин! О Африка, куда ты идешь?
Молодые люди внимательно прислушивались к разговору, явно одобряя слова Учительницы.
Ребенок, привязанный у нее за спиной, проснулся и заплакал.
— Извините…
Лицо Учительницы смягчилось.
Одна из девушек помогла ей отвязать ребенка и унесла его во внутренние комнаты.
— Мы хотели, чтобы вы рассказали нам о вашей стране, — робко сказал невысокий плотный юноша со значком Конгресса профсоюзов Гвиании. — И по-русски, только медленно.
Он еле преодолевал смущение.
— Но… — Петр растерянно улыбнулся. — Так неожиданно..
— Расскажите! Расскажите! — зашумели ребята.
— Рсскажите! — поддержал их Гоке.
— Хорошо! — согласился Петр, обдумывая, с чего начать. Но в этот раз беседа о Советском Союзе так и не состоялась. Наружная дверь отворилась, и вошел Стив Коладе. При виде его сразу же наступило молчание.
Лицо его было опухшим, одежда разодрана, на лбу кровоточила ссадина. Он с трудом улыбнулся, разбитым ртом:
— Сожгли лендровер… сволочи… Но и мы им дали. Будут помнить, эмирские собаки!
Он увидел Петра.
— Питер? Как вы сюда попали? Взгляд его остановился на Гоке.
— Меня просила Учительница, — почему-то оправдывающимся тоном сказал тот.
— Но ведь через час здесь соберется объединенный забастовочный комитет Каруны! — в сердцах вырвалось у Стива.
Он еще хотел сказать что-то, но сдержался и попытался улыбнуться:
— Хорош я, а? Везет же вам, товарищ Николаев, как меня ни встретите, а я все…
Он показал на свои синяки и засмеялся, и смех разрядил обстановку.
ГЛАВА 30
Роберт лежал во всей одежде на кровати и стонал, когда Петр вошел в номер.
— Что с тобой? — спросил Петр.
Вид у Роберта был убийственный: лицо серо-зеленое, под глазами отеки, сами глаза воспаленные, мутные.
— Пил? — кивнул Петр на две пустые бутылки из-под джина, стоявшие рядом с кроватью.
— Нннет… это вчера, — промычал австралиец и опять застонал. Потом протянул руку к высокому стакану, стоявшему рядом на столике. В стакане прыгала и шипела, растворяясь в воде, большая белая таблетка.
— Что это?
— «Алка-сельцер». Патентованное спасение алкоголиков. Австралиец взболтнул стакан и отпил несколько глотков.
Потом с трудом повернулся на бок и дотронулся до кнопки, торчавшей из стены под табличкой, на которой был нарисован человек с подносом.
Где-то в коридоре послышался звонок, и сейчас же зашлепали босые ноги стюарда.
— Батуре?
Черная голова в красной феске поспешно просунулась в дверь.
— Пива! — бросил Роберт.
— Йес, батуре…
Голова скрылась, и опять послышалось поспешное шлепанье босых ног.
Роберт, вздрагивая от омерзения, допил стакан, поставил его на столик:
— Наверное, мечеть смотрел? Конечно, мечеть! Туда все заходят.
— Ты завтракал? Роберта даже передернуло:
— С ума сошел! Ничего в рот не лезет!
— А это? — кивнул Петр на пустые бутылки из-под джина.
Австралиец хмыкнул:
— Я передал письмо покойного Смита Элинор. Не мог я… Он привстал на кровати, оперся на локоть.
— Не мог я ждать до утра! Она не рыдала, не плакала, прочла и сразу будто окаменела. Сжалась, одеревенела — называй, как хочешь. Это вот и было ужасно.
Он опустил руку и нащупал пустую бутылку, поднял ее:
— Черт! Пустая…
Мотнул головой, словно стряхивая наваждение. Лекарство брало свое: лицо его порозовело.
— Батуре…
Дверь отворилась. Босоногий стюард вошел с подносом, на котором стояли две бутылки пива, стаканы и блюдце с подсоленным арахисом. Стюард, осторожно ступая, подошел к ночному столику, поставил на него поднос. Потом привычно налил стаканы профессиональным жестом, подал один Роберту, другой Петру.
Австралиец порылся в кармане и протянул ему горсть монет.
— Танкью, батуре, — поклонился в пояс стюард и, пятясь задом, вышел.
— Так ты завтракал? — повторил свой вопрос Петр. Австралиец жадно пил пиво. Он отрицательно покачал головой, не в силах оторваться от холодной, терпкой влаги. На губах его лежала белая полоска пены. Он смахнул ее ладонью, перевел дух:
— Уф! Ты меня извини, но сегодня мне надо отдохнуть. И вдруг он взорвался:
— Смит все равно что-нибудь бы сделал! Он был моралист! А такие люди всегда начинают время от времени копаться в своих чувствах.
Голос поднялся до крика. Потом Роберт устало откинулся на подушку, вытянулся на спине, заговорил спокойнее:
— И все же он был мужественным человеком. Это ведь гораздо труднее — выследить черную мамбу и спровоцировать ее укус, чем просто выстрелить себе в рот.
Петр уже закрыл было за собой дверь, как австралиец приподнялся на локте:
— Послушай! Побудь с Элинор. Ей сейчас нельзя быть одной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80