- Но чувствую, что вся эта зачистка связана со снимками...
- Твоими, Ёхан Палыч?
Я пожал плечами - во всяком случае, такое впечатление, что сторонняя агрессия началась именно с той исторической встречи у фонтана. Двух папарацци. Фотоснимки вызвали горячку у тех, кто прислал господина Трахберга. Другого объяснения "зачисткам" я не нахожу. Однако смертоносный смерч, втянувший в свою воронку чужие жизни, умчался от нас в сторону. Почему? Не представляем больше никакой опасности?
- О чем ты, Вано? - не понимал моих мучений князь Мамиашвили. - Кроме голых задов, я ничего такого не приметил. - И пошутил. - Я бы тебе, порнограф, премию Тэффи в зубы: за голую правду жизни, понимаешь...
- Ее дают другим порнографам, - огрызнулся я. - Мне до них, как маленькой рыбки до большого таракана.
Сосо похвалил меня за самокритичное отношение к любимому делу, и на этой беспечной ноте мы покинули затхлый мирок, провонявший запахом сладких цитрусовых. И, уже выйдя на улицу, я понял, что отныне знаю, как пахнет в раю. Там разит прелыми бананами. И так, что выворачивает ангельскую душу наизнанку.
Однажды, когда я, молоденький спецкор, бегал по любимому городу в поисках сенсаций и положительных современников, то нечаянно наступил на голову работяге - тот неосторожно вылезал из люка канализационного коллектора. Дядька был прост, как классик, и на вопрос: "А что такое для вас счастье?", доверчиво ответил: "Ааа, вылезти обратно, сынок..."
Теперь, когда я влезаю в какие-нибудь скандальные истории, а после оттуда выбираюсь, изрядно помятый, то вспоминаю канализационного трудягу. Однако нынешняя история случилась чересчур кровавой, чтобы радоваться успешному её завершению. Мы зашли слишком далеко, чтобы возвращаться обратно. Пока мы, потеряв все ориентиры, плутаем во мраке. И, кажется, нет никаких шансов выбраться из выгребной ямы нашей прекрасной действительности. Под ногами хлюпает кровавая жижа и хрустят кости наших павших соотечественников. Но должен быть выход из черного и мертвого туннеля, иначе жизнь теряет всякий смысл.
По возвращению в родной клоповник я вновь перерыл весь свой скромный скарб, чтобы окончательно убедиться - некто уже произвел выемку негатива и фотографий. Проклятье! Что происходит? Ничего не понимаю. Хотя что тут понимать, Ванечка, занавес опущена, софиты отключены, публику настойчиво просят из плюшевого зала. Спектакль закончен, актеры стирают грим, режиссер Исаак Фридман и шансонетка Жужу торопятся в ресторан Дома кино, чтобы там вкусить маринованное бушэ из раковых шеек. Возвышенный же буффонадным искусством зритель с переполненным мочевым пузырем вынужден тащиться по слякотным переулкам, пугать "собачников", ломать ноги в строительных траншеях, а после, лежа в холодной, как могила, постели, утешать себя и свою восставшую плоть мечтой о прелестных ляжках Жужу.
Подозреваю, постановщики нашей кровавой драмы уверены, что действо успешно завершено и зритель покорно разошелся по своим запущенным углам, чтобы давиться дешевым фуражом и утопическими иллюзиями. И они правы, солипсические кукловоды, миллионы и миллионы смирились со своим жалким и нищим жребием: жить как все и довольствоваться тем, что есть. Впрочем, каждый гражданин молодой республики имеет счастливое право выбора: жить или не жить. Проще не жить, и поэтому большинство живет, пожирая собственное, регенерированное говно. Кушай на здоровье, обдриставшаяся бывшая великая страна! Трескай за обе щеки и чувствуй себя счастливой.
Увы, народ достоин той пищи, которой он достоин. В стране великих, прошу прощения, десенсибилизированных смущений нет никаких гарантий. Никому. Голову отделят от туловища в мановение ока. Лишь сумасшедшие живут празднично и радостно. И то, когда через них пропускают озонированные электрические разряды. Тр-р-р-р-а-м-ц - и праздник души и тела расцветает, точно фейерверк в ночном и вечном мироздании.
Была бы воля нынешних кремлевских мечтателей они бы через все доверчивое народонаселение пропустили динамический тонизирующий разряд, чтобы, как говаривал вождь товарищ Кабо, он же лучший друг актеров, пилотов, пастушек и физкультурников, жить было ещё веселее. Хотим мы этого или нет, но в этом смысле наблюдается крепкая, как сталь, преемственность поколений. В одном только заблуждаются сегодняшние властолюбцы: они слишком склочны и мелочны, чтобы их бояться; они жалки в своих стремлениях захапать в личное пользование природные богатства страны, утверждая с уверенностью неунывающих мудаков, что все их помыслы направлены на идею общего народного благосостояния; они тешут себя иллюзиями, что управляют чужими жизнями, однако их собственные незначительные жизни уже находятся в перекрестье оптической винтовки "Ока-74".
Так что, высокопоставленные холуи, ждет вас очередной акт трагикомедийной постановки, где не будет суфлеров и клакеров, где ваша мечта обрести бессмертие за краденные миллионы вызовет исступленный хохот у публики, где за ваше беспримерное лизоблюдство никто не даст и ломаного грошика.
На этой высокой обличительной ноте появился Миха Могилевский. Я его не узнал - был во фраке. Фрак был черен, как ночь. И действительно за окном уже сгущались сумерки. Сумерки души моей, сказал бы поэт. Поэтов я люблю, как собак. Собак нельзя обижать, они могут укусить. И будет больно, если это дог Ванечка, который лежал под кактусом и караулил покой дома.
- Ба! Миха, что с тобой? - вскричал я. - На какие именины сердца собрался? Не по бабам ли?
- На банкет, - кротко ответил. - Вместе с тобой.
- Чего?
- Собирайся, дружище, - и открыл спортивную сумку. - С тобой хотят встретиться.
- Ху из ху? - занервничал я, увидев, как мой товарищ тащит из сумки... смокинг. - В смысле кто? И что за маскарад, вашу мать, господа?
- Мы идем туда, где это носят? - объяснился Мойша.
- Это носят покойники и мудаки, - завредничал я. - Предпочитаю быть первым, чем вторым.
- Будешь тем и другим, - заверили меня, - если не пойдешь на встречу.
- С кем? - повторил.
- Не знаю, но знаю, что мы уже опаздываем.
- А я не пойду, - сел на кота, изображающего персидский коврик. - Мне животных кормить надо. И выгуливать тоже...
- Иван, - проникновенно проговорил господин Могилевский и наклонился к моему уху, будто хотел откусить.
Через минуту я уже находился в полной боевой выкладке и перед зеркалом: смокинг резал в промежностях, да это не имело никакого значения. Начинался очередной акт театрализованного действия и надо было торопиться. Я успел лишь освежиться одеколоном "Fuck", приметив рожу в зеркальном квадрате - она была мятая и подержанная, точно пакетик с кругляшом неиспользованного презерватива. От неприятного зрелища я закрыл глаза и представил себя в гондоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
- Твоими, Ёхан Палыч?
Я пожал плечами - во всяком случае, такое впечатление, что сторонняя агрессия началась именно с той исторической встречи у фонтана. Двух папарацци. Фотоснимки вызвали горячку у тех, кто прислал господина Трахберга. Другого объяснения "зачисткам" я не нахожу. Однако смертоносный смерч, втянувший в свою воронку чужие жизни, умчался от нас в сторону. Почему? Не представляем больше никакой опасности?
- О чем ты, Вано? - не понимал моих мучений князь Мамиашвили. - Кроме голых задов, я ничего такого не приметил. - И пошутил. - Я бы тебе, порнограф, премию Тэффи в зубы: за голую правду жизни, понимаешь...
- Ее дают другим порнографам, - огрызнулся я. - Мне до них, как маленькой рыбки до большого таракана.
Сосо похвалил меня за самокритичное отношение к любимому делу, и на этой беспечной ноте мы покинули затхлый мирок, провонявший запахом сладких цитрусовых. И, уже выйдя на улицу, я понял, что отныне знаю, как пахнет в раю. Там разит прелыми бананами. И так, что выворачивает ангельскую душу наизнанку.
Однажды, когда я, молоденький спецкор, бегал по любимому городу в поисках сенсаций и положительных современников, то нечаянно наступил на голову работяге - тот неосторожно вылезал из люка канализационного коллектора. Дядька был прост, как классик, и на вопрос: "А что такое для вас счастье?", доверчиво ответил: "Ааа, вылезти обратно, сынок..."
Теперь, когда я влезаю в какие-нибудь скандальные истории, а после оттуда выбираюсь, изрядно помятый, то вспоминаю канализационного трудягу. Однако нынешняя история случилась чересчур кровавой, чтобы радоваться успешному её завершению. Мы зашли слишком далеко, чтобы возвращаться обратно. Пока мы, потеряв все ориентиры, плутаем во мраке. И, кажется, нет никаких шансов выбраться из выгребной ямы нашей прекрасной действительности. Под ногами хлюпает кровавая жижа и хрустят кости наших павших соотечественников. Но должен быть выход из черного и мертвого туннеля, иначе жизнь теряет всякий смысл.
По возвращению в родной клоповник я вновь перерыл весь свой скромный скарб, чтобы окончательно убедиться - некто уже произвел выемку негатива и фотографий. Проклятье! Что происходит? Ничего не понимаю. Хотя что тут понимать, Ванечка, занавес опущена, софиты отключены, публику настойчиво просят из плюшевого зала. Спектакль закончен, актеры стирают грим, режиссер Исаак Фридман и шансонетка Жужу торопятся в ресторан Дома кино, чтобы там вкусить маринованное бушэ из раковых шеек. Возвышенный же буффонадным искусством зритель с переполненным мочевым пузырем вынужден тащиться по слякотным переулкам, пугать "собачников", ломать ноги в строительных траншеях, а после, лежа в холодной, как могила, постели, утешать себя и свою восставшую плоть мечтой о прелестных ляжках Жужу.
Подозреваю, постановщики нашей кровавой драмы уверены, что действо успешно завершено и зритель покорно разошелся по своим запущенным углам, чтобы давиться дешевым фуражом и утопическими иллюзиями. И они правы, солипсические кукловоды, миллионы и миллионы смирились со своим жалким и нищим жребием: жить как все и довольствоваться тем, что есть. Впрочем, каждый гражданин молодой республики имеет счастливое право выбора: жить или не жить. Проще не жить, и поэтому большинство живет, пожирая собственное, регенерированное говно. Кушай на здоровье, обдриставшаяся бывшая великая страна! Трескай за обе щеки и чувствуй себя счастливой.
Увы, народ достоин той пищи, которой он достоин. В стране великих, прошу прощения, десенсибилизированных смущений нет никаких гарантий. Никому. Голову отделят от туловища в мановение ока. Лишь сумасшедшие живут празднично и радостно. И то, когда через них пропускают озонированные электрические разряды. Тр-р-р-р-а-м-ц - и праздник души и тела расцветает, точно фейерверк в ночном и вечном мироздании.
Была бы воля нынешних кремлевских мечтателей они бы через все доверчивое народонаселение пропустили динамический тонизирующий разряд, чтобы, как говаривал вождь товарищ Кабо, он же лучший друг актеров, пилотов, пастушек и физкультурников, жить было ещё веселее. Хотим мы этого или нет, но в этом смысле наблюдается крепкая, как сталь, преемственность поколений. В одном только заблуждаются сегодняшние властолюбцы: они слишком склочны и мелочны, чтобы их бояться; они жалки в своих стремлениях захапать в личное пользование природные богатства страны, утверждая с уверенностью неунывающих мудаков, что все их помыслы направлены на идею общего народного благосостояния; они тешут себя иллюзиями, что управляют чужими жизнями, однако их собственные незначительные жизни уже находятся в перекрестье оптической винтовки "Ока-74".
Так что, высокопоставленные холуи, ждет вас очередной акт трагикомедийной постановки, где не будет суфлеров и клакеров, где ваша мечта обрести бессмертие за краденные миллионы вызовет исступленный хохот у публики, где за ваше беспримерное лизоблюдство никто не даст и ломаного грошика.
На этой высокой обличительной ноте появился Миха Могилевский. Я его не узнал - был во фраке. Фрак был черен, как ночь. И действительно за окном уже сгущались сумерки. Сумерки души моей, сказал бы поэт. Поэтов я люблю, как собак. Собак нельзя обижать, они могут укусить. И будет больно, если это дог Ванечка, который лежал под кактусом и караулил покой дома.
- Ба! Миха, что с тобой? - вскричал я. - На какие именины сердца собрался? Не по бабам ли?
- На банкет, - кротко ответил. - Вместе с тобой.
- Чего?
- Собирайся, дружище, - и открыл спортивную сумку. - С тобой хотят встретиться.
- Ху из ху? - занервничал я, увидев, как мой товарищ тащит из сумки... смокинг. - В смысле кто? И что за маскарад, вашу мать, господа?
- Мы идем туда, где это носят? - объяснился Мойша.
- Это носят покойники и мудаки, - завредничал я. - Предпочитаю быть первым, чем вторым.
- Будешь тем и другим, - заверили меня, - если не пойдешь на встречу.
- С кем? - повторил.
- Не знаю, но знаю, что мы уже опаздываем.
- А я не пойду, - сел на кота, изображающего персидский коврик. - Мне животных кормить надо. И выгуливать тоже...
- Иван, - проникновенно проговорил господин Могилевский и наклонился к моему уху, будто хотел откусить.
Через минуту я уже находился в полной боевой выкладке и перед зеркалом: смокинг резал в промежностях, да это не имело никакого значения. Начинался очередной акт театрализованного действия и надо было торопиться. Я успел лишь освежиться одеколоном "Fuck", приметив рожу в зеркальном квадрате - она была мятая и подержанная, точно пакетик с кругляшом неиспользованного презерватива. От неприятного зрелища я закрыл глаза и представил себя в гондоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125