Володька крутанулся на месте и упал на колени, больно ударившись об камни.
Он поднимался с трудом, опираясь о землю ладонями. Запыленные сапоги сержанта остановились почти у его лица.
— Какой же ты солдат? — с издевкой произнес над ним голос.— Черт возьми, тебе немец уже двенадцать раз жи-вот распанахал! Ну, сопротивляйся же, ну!!
От бессилия и злости закружилась голова. Володька мнился пальцами в деревянную винтовку. Он видел сейчас перед собой только приземистую фигуру сержанта, который стоял, крепко уперев ноги в землю и выставив вперед длинную палку. И руки Володьки сами стали сгибаться в локтях, а тело все напрягалось, и каждая мышца вдруг сделалась упругой и жаркой. Острый штык медленно поднимался все выше, пока его конец не замер, нацеленный в середину выпуклой груди сержанта, И тот неожиданно
почувствовал что-то неладное. Лицо его побледнело, и он сделал шаг назад.Так они стояли какую-то секунду один против другого, молчаливые, сжавшиеся. Один со штыком. Другой с длинной палкой.
— Вперед...— наконец хрипло проговорил сержант и стремительно рванулся навстречу штыку. Молниеносным движением шеста он выбил из пальцев нападающего винтовку, и она, кувыркаясь, отлетела в сторону. Затем мгновенный удар обрушился на грудь Володьки. Он взмахнул руками и рухнул на землю.
— Эх, ты... слабак.
Сержант медленно стянул с головы пилотку и вытер ею с лица пот.
— Володя!... Володечка! — полным отчаяния голосом закричала Шура.
Еще не видя ее, он направился к ней, волоча за ремень винтовку. У колючей проволоки остановился, посмотрел на песчаные холмы и вдруг стал пролезать между натянутыми нитями. Зацепился гимнастеркой за колючку, рванул и, оставив на проволоке клок, торопливо побежал от казарм.
— Володя-я!..
Володька на секунду остановился и, размахнувшись, далеко отшвырнул от себя винтовку. Затем стал карабкаться на песчаный холм.
...Он задыхался. Ноги по щиколотки утопали в песке. Взошел на холм и выпрямился во весь рост.
Он увидел море.Море лежало бесконечное. Его передний край был совсем рядом — внизу. Пенные бугры катились на берег и бухались об землю, вздымая веера брызг. Ветер нес соль и распыленную воду, теребил гимнастерку.
Володька раскинул руки и напрямую побежал к морю. Волна ударила по коленям и с шипением прошла дальше, окружив водоворотами, в которых, как в крутом кипятке, плясали бешеные песчинки. Володька сделал еще два шага и, не наклоняясь, погрузил руки по локти в воду. Он намочил голову, грудь и пошел на берег, волоча по песку мокрые жгуты раскрутившихся обмоток. Упал на землю и затих, прикрыв голову ладонями.
Шура подошла к нему, погладила мокрые плечи Володьки, стряхивая с его коротких волос прилипший песок, и торопливо прошептала:
— Володенька, милый, родной мой... все будет хорошо...
Рядом гремело море. С писком летали чайки. Солнце стояло в зените, а раскаленная серая галька пахла гнилыми водорослями и крабами, И упругой стеной, как вольная река, охватив землю и море, плыл соленый бесшумный ветер.
...— А ты пожалуйся командирам,— сердито говорит Шура.— Разве можно над людьми издеваться?! Да ему за это такое будет!
— Какой же я солдат, если жаловаться стану,— слабо усмехается Володька.— Да разве кто виноват, что я ни к чему не приспособленный... Интеллигент чертов! Винтовка из рук валится... Вся рота шагает не в ногу, один Коваленко топает правильно. И вроде премудрости в этом мало, а не получается — и все! Хоть плачь...
— А ты еще, наверно, и задаешься,— вздохнув, прошептала Шура.— Я знаю тебя. Наперекор делаешь.
— Трудно привыкнуть,—хмуро ответил Володька и замолчал.
Они шли назад. Впереди полуобсохший Володька со своей деревянной винтовкой и торопливо семенящая позади Шура. Она то и дело догоняла его и говорила быстро, почти не замолкая:
—... Посмотрим, что они после скажут! Ты им всем носы утрешь, Володечка! У других тоже не сразу все получается... А ты знаешь, тех ребят,— помнишь женихов из общежития?! — их в армию забрали... Капитан наш все заявлений в военкомат пишет, а ему — дулю с маком! В первую очередь не всех берут, а самых нужных, правда, Володя?
У колючей проволоки он не выдержал и первый раз засмеялся:
— Чудная ты, Шурка...
И она просияла от счастья, смущенно прикусила зубами воротничок праздничного платья. Кончики ушей у нее покраснели.
— Ты вот что,— не глядя на девушку, пробормотал Володька.— Если там будут какие трудности... Ну, по службе, например... Так ты им скажи: я, мол, между прочим, жена бойца Красной Армии!
Шура испуганно посмотрела на него, и губы у нее задрожали.
— Не надо, Володя,— тихо попросила она.
— И тебе льготы полагаются,— упрямо продолжал Во-юдька.— А если документы потребуют, скажи: в первое же вольнение придет и все оформит, как следует.
Он перелез через проволоку и повернулся к ней. Увидев, что она прижала пальцы рук к губам и готова снова заплакать, тревожно спросил:
— Ты что?! Не хочешь...
— Иди! Иди! — замахала она на него руками, и он, перекинув через плечо ремень винтовки, побежал к пустынному плацу.
День только начинался. Жесткий воинский распорядок подчинял здесь себе все — утро и вечер смыкались строгим регламентом. Казарма была гулким каменным складом, в котором вдоль стен тянулись двухэтажные нары, наспех сколоченные из деревянных досок. Несло вяленой рыбой, солдатскими ботинками и дезинфекцией. Ночью, измученные ученьем и жарой, люди спали, скинув одеяла. Вспотевшие влажные тела разбрасывались на белых простынях и не шевелились до самого утра.
Будила труба. Звон се врывался во сны. Люди вскакивали с нар, хватали одежды, толкаясь, искали под досками ботинки. Ленты обмоток выскальзывали из пальцев, а звуки трубы носились среди сутолоки полуодетых тел, сталкивая запоздавших с верхних нар и оглушая их жестяным криком медного горла.
Казарма пустела.Потом был умывальник — длинный желоб с медными сосками. Люди толпились вдоль него, брызгали в лицо охладевшей за ночь водой, крякали, отплевывались и растирались короткими вафельными полотенцами.
Затем физзарядка, и появлялись лейтенанты — подтянутые, свеженаглаженные, с бледными после бритья лицами. С утра они были более строгими и официальными. Но к вечеру, после учений, охрипшие от команд, пропыленные и разомлевшие от жары, они уже мало чем будут отличаться от, остальных — от той медленно бредущей -по дороге колонны людей, осевшими голосами певших слова маршевой песни. И, так же, как у всех, у них будет хрустеть на зубах песок, зудеть от соленого пота спина и будут гореть ступни ног в тяжелых сапогах.,.
— Первый взвод, станови-и-ись!
Двенадцать человек выстроились на плацу. Начищенные ботинки пятками вместе — носками врозь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Он поднимался с трудом, опираясь о землю ладонями. Запыленные сапоги сержанта остановились почти у его лица.
— Какой же ты солдат? — с издевкой произнес над ним голос.— Черт возьми, тебе немец уже двенадцать раз жи-вот распанахал! Ну, сопротивляйся же, ну!!
От бессилия и злости закружилась голова. Володька мнился пальцами в деревянную винтовку. Он видел сейчас перед собой только приземистую фигуру сержанта, который стоял, крепко уперев ноги в землю и выставив вперед длинную палку. И руки Володьки сами стали сгибаться в локтях, а тело все напрягалось, и каждая мышца вдруг сделалась упругой и жаркой. Острый штык медленно поднимался все выше, пока его конец не замер, нацеленный в середину выпуклой груди сержанта, И тот неожиданно
почувствовал что-то неладное. Лицо его побледнело, и он сделал шаг назад.Так они стояли какую-то секунду один против другого, молчаливые, сжавшиеся. Один со штыком. Другой с длинной палкой.
— Вперед...— наконец хрипло проговорил сержант и стремительно рванулся навстречу штыку. Молниеносным движением шеста он выбил из пальцев нападающего винтовку, и она, кувыркаясь, отлетела в сторону. Затем мгновенный удар обрушился на грудь Володьки. Он взмахнул руками и рухнул на землю.
— Эх, ты... слабак.
Сержант медленно стянул с головы пилотку и вытер ею с лица пот.
— Володя!... Володечка! — полным отчаяния голосом закричала Шура.
Еще не видя ее, он направился к ней, волоча за ремень винтовку. У колючей проволоки остановился, посмотрел на песчаные холмы и вдруг стал пролезать между натянутыми нитями. Зацепился гимнастеркой за колючку, рванул и, оставив на проволоке клок, торопливо побежал от казарм.
— Володя-я!..
Володька на секунду остановился и, размахнувшись, далеко отшвырнул от себя винтовку. Затем стал карабкаться на песчаный холм.
...Он задыхался. Ноги по щиколотки утопали в песке. Взошел на холм и выпрямился во весь рост.
Он увидел море.Море лежало бесконечное. Его передний край был совсем рядом — внизу. Пенные бугры катились на берег и бухались об землю, вздымая веера брызг. Ветер нес соль и распыленную воду, теребил гимнастерку.
Володька раскинул руки и напрямую побежал к морю. Волна ударила по коленям и с шипением прошла дальше, окружив водоворотами, в которых, как в крутом кипятке, плясали бешеные песчинки. Володька сделал еще два шага и, не наклоняясь, погрузил руки по локти в воду. Он намочил голову, грудь и пошел на берег, волоча по песку мокрые жгуты раскрутившихся обмоток. Упал на землю и затих, прикрыв голову ладонями.
Шура подошла к нему, погладила мокрые плечи Володьки, стряхивая с его коротких волос прилипший песок, и торопливо прошептала:
— Володенька, милый, родной мой... все будет хорошо...
Рядом гремело море. С писком летали чайки. Солнце стояло в зените, а раскаленная серая галька пахла гнилыми водорослями и крабами, И упругой стеной, как вольная река, охватив землю и море, плыл соленый бесшумный ветер.
...— А ты пожалуйся командирам,— сердито говорит Шура.— Разве можно над людьми издеваться?! Да ему за это такое будет!
— Какой же я солдат, если жаловаться стану,— слабо усмехается Володька.— Да разве кто виноват, что я ни к чему не приспособленный... Интеллигент чертов! Винтовка из рук валится... Вся рота шагает не в ногу, один Коваленко топает правильно. И вроде премудрости в этом мало, а не получается — и все! Хоть плачь...
— А ты еще, наверно, и задаешься,— вздохнув, прошептала Шура.— Я знаю тебя. Наперекор делаешь.
— Трудно привыкнуть,—хмуро ответил Володька и замолчал.
Они шли назад. Впереди полуобсохший Володька со своей деревянной винтовкой и торопливо семенящая позади Шура. Она то и дело догоняла его и говорила быстро, почти не замолкая:
—... Посмотрим, что они после скажут! Ты им всем носы утрешь, Володечка! У других тоже не сразу все получается... А ты знаешь, тех ребят,— помнишь женихов из общежития?! — их в армию забрали... Капитан наш все заявлений в военкомат пишет, а ему — дулю с маком! В первую очередь не всех берут, а самых нужных, правда, Володя?
У колючей проволоки он не выдержал и первый раз засмеялся:
— Чудная ты, Шурка...
И она просияла от счастья, смущенно прикусила зубами воротничок праздничного платья. Кончики ушей у нее покраснели.
— Ты вот что,— не глядя на девушку, пробормотал Володька.— Если там будут какие трудности... Ну, по службе, например... Так ты им скажи: я, мол, между прочим, жена бойца Красной Армии!
Шура испуганно посмотрела на него, и губы у нее задрожали.
— Не надо, Володя,— тихо попросила она.
— И тебе льготы полагаются,— упрямо продолжал Во-юдька.— А если документы потребуют, скажи: в первое же вольнение придет и все оформит, как следует.
Он перелез через проволоку и повернулся к ней. Увидев, что она прижала пальцы рук к губам и готова снова заплакать, тревожно спросил:
— Ты что?! Не хочешь...
— Иди! Иди! — замахала она на него руками, и он, перекинув через плечо ремень винтовки, побежал к пустынному плацу.
День только начинался. Жесткий воинский распорядок подчинял здесь себе все — утро и вечер смыкались строгим регламентом. Казарма была гулким каменным складом, в котором вдоль стен тянулись двухэтажные нары, наспех сколоченные из деревянных досок. Несло вяленой рыбой, солдатскими ботинками и дезинфекцией. Ночью, измученные ученьем и жарой, люди спали, скинув одеяла. Вспотевшие влажные тела разбрасывались на белых простынях и не шевелились до самого утра.
Будила труба. Звон се врывался во сны. Люди вскакивали с нар, хватали одежды, толкаясь, искали под досками ботинки. Ленты обмоток выскальзывали из пальцев, а звуки трубы носились среди сутолоки полуодетых тел, сталкивая запоздавших с верхних нар и оглушая их жестяным криком медного горла.
Казарма пустела.Потом был умывальник — длинный желоб с медными сосками. Люди толпились вдоль него, брызгали в лицо охладевшей за ночь водой, крякали, отплевывались и растирались короткими вафельными полотенцами.
Затем физзарядка, и появлялись лейтенанты — подтянутые, свеженаглаженные, с бледными после бритья лицами. С утра они были более строгими и официальными. Но к вечеру, после учений, охрипшие от команд, пропыленные и разомлевшие от жары, они уже мало чем будут отличаться от, остальных — от той медленно бредущей -по дороге колонны людей, осевшими голосами певших слова маршевой песни. И, так же, как у всех, у них будет хрустеть на зубах песок, зудеть от соленого пота спина и будут гореть ступни ног в тяжелых сапогах.,.
— Первый взвод, станови-и-ись!
Двенадцать человек выстроились на плацу. Начищенные ботинки пятками вместе — носками врозь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61