Шура была уже одна. Всех развезли по квартирам, ос-алась только она.Они подошли к высокому забору и стали стучать в ка-итку звонким кованым кольцом. Шура замерзла, с нетер-ением смотрела она в щель между досками, видя там
расплывающийся огонек в окне и черный силуэт большого дома.
— Да что он там... заснул?! — сердито выругался уполномоченный и несколько раз грохнул по калитке носком тяжелого сапога.
— Ну што? — раздался недовольный голос и послышались шаги. Калитка распахнулась, и Шура увидела высокого старика в накинутой на плечи шубе.
— Здравствуй, Аникеевич,— сказал уполномоченный.— Согласно разнарядке горсовета... Вот постоялец тебе. Девчонку привел...
— А вы у меня спрашивали? — хмуро произнес старик.— Может, я не хочу постояльца.
— Горсовет — это Советская власть,— проговорил уполномоченный.— Власть считает, что ты мог бы и потесниться, Аникеевич. А люди бедствуют. Приезжие — ни кола ни двора...
— Я их сюда не звал,— перебил старик.— Россия большая, могли бы и объехать мою хату...
— Ну, хватит языком молоть,— сказал уполномоченный.— Человек с дороги... устал...
Он шагнул через доску калитки и легонько толкнул старика в сторону.
— А-а-а! — словно ожидая этого, закричал старик.— В груди толкать?! Рукам давать волю?
Лицо его налилось гневом. Он вдруг выхватил из-за калитки вилы и выставил их перед собой.
— УбьюгЮ-ю! Отойди в сторону!.. Запорю-ю!
— Да брось ты, Аникеевич,— устало и зло сказал уполномоченный.— Сотни людей расселили, а ты ерепенишься...
— Отойди от хаты... Сдай назад! Нету у меня для чужих площади. Нету!
Четыре загнутые иглы вил дрожали у груди уполномоченного. Он ловил их руками, пытаясь отвести в сторону, но старик гневно выдергивал остряки из пальцев уполномоченного и шырял ему в лицо.
— Уйди от греха подальше... Уйди, гад ползучий! Шура стояла сбоку, закрывая глаза каждый раз, когда старик угловато и сильно выбрасывал вперед древко сверкающих вил.
Подошел шофер. Он посмотрел на старика и сплюнул ему под ноги.
— Ну его к черту... Эта лохматая дура и взаправду заколоть может, Пошли отсюда.,»
— Ну что же мне с ней делать?! — с беспомощным видом вскрикнул уполномоченный и посмотрел на Шуру.— Куда я ее дену на ночь глядя?
Шофер подумал и сказал неуверенно:
— Тут неподалеку живут одни знакомые... Две комнаты. Она в орсе работает, а он машинист... В разъездах. Только вы скажите, что по разнарядке горсовета.
— О чем речь? — обрадовался уполномоченный и погрозил кулаком неподвижно стоящему в калитке старику.— У-у, куркуль недорезанный... Поехали!
Шура снова залезла в кузов и подняла воротник пальто, прячась от встречного ветра. Машина петляла по темным улицам, грохотала на колдобинах, пока не остановилась перед трехэтажным домом. Шофер пошел впереди, за ним Шура и уполномоченный. На стук вышла худенькая женщина лет тридцати.
— Здравствуй, Тоська,— сказал шофер и смущенно повел рукой на стоящих сзади.— Вот... принимай.
Вперед вышел уполномоченный и, откашлявшись, солидно произнес:
— По распоряжению городского Совета депутатов трудящихся... Вселяется к вам гражданка, эвакуированная с запада. Просим всемерно помочь, как пострадавшим...
— Война, мать, война...— вздохнув, сказал шофер.— Ты посмотри на девчонку...
— Петька вернется, он меня заругает,— вздохнула женщина.— Полтора года, как получили комнаты...
Но уполномоченный уже оттеснил ее от дверей и вошел в коридор.
— Какая? — спросил он, оглядываясь кругом.
- Меньшая, конечно,— женщина раскрыла дверь, и все вошли в небольшую комнатушку. Шура осмотрела ее и слабо улыбнулась. Давно она уже не видела таких стен, не чувствовала такого уютного спокойствия и тишины, словно все эти вышитые салфетки, подушки и кружевные шторы обладали способностью ограждать от тревог и обид. Кажется, попала совсем в иной мир, в старый, когда-то уже бывший и полузабытый...
— Помогите мне,— сказала женщина и ухватилась за край стола. Они вытащили стол в коридор и вернулись в комнату. Шкаф был тяжелым и неповоротливым. В двери он застрял, и Тоська нетерпеливо крикнула Шуре: — Чего стоишь? Видишь — не проходит? Распахни створку, и кровать тащите.
— Ну вот тебя и пристроили,— немного смущенно сказал уполномоченный.— Живи... Главное, стены и потолок. Как говорят,-были бы голова да ноги, а живот вырастет...
Они молча двинулись к дверям. Шура услыхала, как застучали по лестнице шаги.
— Умываемся на кухне,— с плаксивой издевкой в голосе сказала Тоська.— Туалет на улице... Извините, здесь как в деревне. А насчет отопления поговорим, когда муж вернется...
Она еще хотела что-то сказать, но только вздернула тонкие брови и вышла из комнаты, ногой захлопнув за собой дверь.Шура постояла посередине, подошла к стене, тронула ее рукой и невесело усмехнулась.
Мой дом... Отняли у других и отдали мне только за то, что у меня своего не было... Она прижалась щекой к теплому пятну; наверное, с той стороны находилась печь. Прижалась щекой, шеей, грудью и животом. Раскинула руки, и каждый палец положила на тепло. Стояла выпрямившись, распластавшись по стене, и глаза ее были закрыты.
...Это счастье. Больше ничего не надо... У каждого, у кого есть стены и крыша, есть и счастье... Она сбросила пальто и расстелила его на полу. Легла, вытянув ноги и заложив руки за голову. Комната была узкая, и стены поднимались рядом, высокие. Тоська забыла абажур. Розовый с шелковыми кистями, он висел в пустой комнате, как прозрачный колокол с горящим внутри языком.
А за стеной с грохотом передвигали мебель, гремели посудой и, наверно, плакали, потому что иногда там возникала странная тишина, в которой было слышно, как дрожат под ветром стекла окна...
Проснулась она рано, открыла глаза и тут же зажмурилась от слепящего света. Лежала, не понимая в чем дело. А потом догадалась —это было невыключенное электричество. И сразу все вспомнила и прислушалась к тишине. Из-за стены не доносилось ни звука. Шура подошла к окну и ногтем процарапала толстый нарост инея. Она увидела за стеклом синеву снега и блеклое утро. Легла снова. У нее не было часов, и время остановилось в этой узкой пустой комнате с розовым абажуром.
Медленно бледнел электрический свет, смешиваясь со светом утра, который просачивался сквозь мохнатые замороженные стекла. Шура села, прислонилась к стене. Еще никогда она так не хотела есть. К чувству голода она уже
привыкла, оно было для нее естественным, не прекращалось ни на минуту. Всегда посасывало под ложечкой и во рту стоял привкус кислого хлеба. Голод вошел!, кажется, в каждую клеточку ее тела. Руки, ноги, голова, локти — все требовало и заставляло пошевелиться, встать, куда-то бежать в поисках еды. Она строила фантастические планы о добыче пищи и уже заранее чувствовала бьющий в ноздри хлебный запах подгоревшей корки или кружащий голову сладкий пар мучной затирухи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61