Я замолчал и насторожился. Мне стало ясно, что Толе не хочется сегодня ехать на лодке.
— Смотрите, смотрите, Евгений Павлович, как поддаст сей
час! — показал мальчуган на быстро плывущий ствол кедра.
Толстое бревно секунду спустя настигло и, действительно, «поддало» бревно, плывущее боком и несколько впереди.
— Вот двинет так по борту лодки — и лодка в щепки! А люди куда, а ружья? Все в воду, а вода-то хоть бы чуть согрелась! Как зимой, холодная.
— Значит, по-твоему, ехать не стоит? Что же ты тогда говоришь: «Поедем»?
— Ехать можно, только лучше переждать немного, пока пер
вая партия бревен пройдет. Самое большое дня два-три, и бревен
будет плыть мало. Тогда куда захотим, туда и поедем.
Я не стал настаивать.
— Пожалуй, ты прав, но только сидеть и напрасно время
терять — ну просто сил больше нет. Ведь потерянных дней не
воротишь. А впрочем, знаешь, что я придумал? Давай-ка на эти
дни заберемся в самую таежную глушь, туда, где рубят эти кедры
и пихты. Если дед и бабка тебя отпустят, поедем со мной.
Хочешь?
Толя кивнул головой, и мы, не теряя времени, направились к белой хатке, где жила семья Евченко.
Недолги наши сборы. Уложив в заплечные мешки несколько Десятков заряженных патронов и прочее самое необходимое снаряжение, захватив пару дробовых ружей, усаживаемся на бревна, сложенные у шоссейной дороги, и терпеливо ожидаем попутной машины. А потом долгая, мучительная езда по плохой дороге
И тяжелый грузовик быстро катится прямо к востоку, туда, где на далеком горизонте темнеет полоска хвойного леса хребта Сихотэ-Алиня.
К вечеру того же дня уставшие от тяжелой езды, но довольные, что мучения,
наконец, кончились, мы достигаем селения Вострецово, расположенного в сотне километров от железнодорожной магистрали. Отсюда в глубину тайги к лесным разработкам в последние годы проложена узкоколейка. По ней мы надеемся проникнуть в таежные дебри Приморья. Но перед тем как рассказать о дальнейшем пути, о тайге, о людях, о населяющих тайгу животных, хотя бы
в общих чертах познакомлю читателей с Толей.
Когда мне удается выезжать в Приморье, каждый раз я подолгу останавливаюсь в селении Вербовка. Этот небольшой поселок, протянувшийся по левому берегу Большой Уссурки, служит мне, так сказать, базой. Отсюда я совершаю то близкие, то далекие поездки в сопки, на острова реки и в глухие уголки хребта Сихотэ-Алиня. Но где бы я ни устроился с квартирой и питанием, я всегда бываю тесно связан с семьей Евченко. По их адресу шлют для меня письма, в этой радушной семье я провожу все свободное время, делюсь впечатлениями, радостями и неудачами. И в этом нет ничего удивительного: все мужское население небольшой белой хатки, стоящей в молодом фруктовом садочке на берегу тихого речного затона,— прирожденные рыбаки и охотники. На берегу, под плакучими ивами, стоят плоскодонные лодки, большой клуни вы всегда найдете шесты и весла различных размеров, на кольях висят рыболовные снасти. Именно здесь, в семье Евченко, я и столкнулся впервые с мальчуганом Толей. Это было в первых числах мая 954 года. Я только что приехал в Вербовку и, сойдя с попутной машины, зашел в знакомую хатку.
— А это что за парнишка? — кивнул я головой на Толю.
— Наш внук. Рыбак хороший, но лентяй здоровый, учится плохо,— ответил дед.
Дальнейшее знакомство состоялось в лодке. Оставив неразобранные чемоданы, пятнадцать минут спустя мы уже бесшумно скользили на плоскодонке по протокам и затонам Большой Уссурки. Толя отталкивался длинным шестом, а я держал наготове ружье в надежде, что парочка самых красивых во всем мире уток мандаринок, или, как их здесь называют, «японок», взлетит от лодки достаточно близко.
В постоянных экскурсиях то по островам и протокам Большой Уссурки, то по болотам и сопкам в окрестностях Вербовки протекло дней десять. За это время, внимательно наблюдая за парнишкой, я убедился, что Толя не только хороший рыбак, но и превосходный охотник.
— Евгений Павлович, дядя Женя, дайте скорей ружье! Смотрите, вон туда утки-клоктуны сели.
Я внимательно смотрю на залив, где опустилась стайка, и с первого взгляда, как охотник, оцениваю положение.
— Брось, Толя, зачем зря время терять. Посмотри сам —
берег открыт, все равно они тебя не подпустят на выстрел.
Но для Тольки мои доводы неубедительны. Он продолжает скулить до тех пор, пока, наконец, я не отдаю ему свое ружье. «Как же, однако, настойчив этот юный охотник!» — думаю я и в ожидании его возвращения усаживаюсь под тенистое дерево.
— Смотри, больше пяти минут ждать не стану! — кричу я ему
вслед.
Медленно тянутся минуты ожидания. Ослепляют яркие лучи солнца, а комаров сколько!.. Пользуясь тем, что я остаюсь на одном месте, они собираются целой тучей и беспеременно лезут в глаза и уши. Смешит меня нелепый прием мальчугана: получив ружье, он вдруг как-то втягивает в плечи шею и, вероятно, убежден, что с этого момента утки его уже не могут заметить. «Вот наивность!» — качаю я головой и, не желая наблюдать за бесполезной затеей, поворачиваюсь спиной к заливу. Вскоре гремит выстрел, и весь в грязи, тине и в водорослях появляется Толька. В правой руке у него ружье, а в левой осторожно, за клюв, он держит красавца селезня чирка-клоктуна.
— Как ты к ним подобрался? — удивляюсь я.
— Между кочек, прямо водой,— отвечает довольный Толька.
— Какая это птичка так поет громко? — в другой раз задает вопрос Толя.— О, это замечательная птица! — отвечаю я.— Ее таежным сверчком называют.
— А почему раньше она не пела?
— Поет потому, что скоро гнездиться начнет, а не пела раньше потому, что ее здесь не было, только что прилетела, это одна из самых поздних прилетных птичек. Не ходи за мной, здесь посиди! — с этими словами я осторожно углубляюсь в темную чащу леса, откуда время от времени доносится громкое соловьиное щелканье интересующей меня птицы.
А потом около часа настоящего мучения. Неподвижно стою, прислонившись к дереву, с ружьем наготове, ожидая, когда таежный сверчок хоть на одну секундочку появится на открытом месте. Но, увы, бесполезно. Меня едят комары, вспотевшее лицо обжигает мошка, а сверчок-невидимка продолжает оставаться в самых густых и темных зарослях черемухи. Оттуда доносится его голосистая короткая песня. Наконец, я теряю терпение.
— Пойдем отсюда! — кричу я своему спутнику.— Все равно
не добыть этой птицы.
Но неожиданно Толя оказывается рядом. Он бесшумно подполз к дереву, к которому я прислонился. Вся его маленькая фигурка — сама просьба.
— Дайте мне ружье,— чуть не плачет он, протягивая руки.
— На, бери,— охотно передаю я ружье.— Только не очень долго.
С этими словами я выбираюсь из чащи, спешу к берегу протоки,
где холодной водой долго обмываю искусанные насекомыми физиономию, руки и шею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
— Смотрите, смотрите, Евгений Павлович, как поддаст сей
час! — показал мальчуган на быстро плывущий ствол кедра.
Толстое бревно секунду спустя настигло и, действительно, «поддало» бревно, плывущее боком и несколько впереди.
— Вот двинет так по борту лодки — и лодка в щепки! А люди куда, а ружья? Все в воду, а вода-то хоть бы чуть согрелась! Как зимой, холодная.
— Значит, по-твоему, ехать не стоит? Что же ты тогда говоришь: «Поедем»?
— Ехать можно, только лучше переждать немного, пока пер
вая партия бревен пройдет. Самое большое дня два-три, и бревен
будет плыть мало. Тогда куда захотим, туда и поедем.
Я не стал настаивать.
— Пожалуй, ты прав, но только сидеть и напрасно время
терять — ну просто сил больше нет. Ведь потерянных дней не
воротишь. А впрочем, знаешь, что я придумал? Давай-ка на эти
дни заберемся в самую таежную глушь, туда, где рубят эти кедры
и пихты. Если дед и бабка тебя отпустят, поедем со мной.
Хочешь?
Толя кивнул головой, и мы, не теряя времени, направились к белой хатке, где жила семья Евченко.
Недолги наши сборы. Уложив в заплечные мешки несколько Десятков заряженных патронов и прочее самое необходимое снаряжение, захватив пару дробовых ружей, усаживаемся на бревна, сложенные у шоссейной дороги, и терпеливо ожидаем попутной машины. А потом долгая, мучительная езда по плохой дороге
И тяжелый грузовик быстро катится прямо к востоку, туда, где на далеком горизонте темнеет полоска хвойного леса хребта Сихотэ-Алиня.
К вечеру того же дня уставшие от тяжелой езды, но довольные, что мучения,
наконец, кончились, мы достигаем селения Вострецово, расположенного в сотне километров от железнодорожной магистрали. Отсюда в глубину тайги к лесным разработкам в последние годы проложена узкоколейка. По ней мы надеемся проникнуть в таежные дебри Приморья. Но перед тем как рассказать о дальнейшем пути, о тайге, о людях, о населяющих тайгу животных, хотя бы
в общих чертах познакомлю читателей с Толей.
Когда мне удается выезжать в Приморье, каждый раз я подолгу останавливаюсь в селении Вербовка. Этот небольшой поселок, протянувшийся по левому берегу Большой Уссурки, служит мне, так сказать, базой. Отсюда я совершаю то близкие, то далекие поездки в сопки, на острова реки и в глухие уголки хребта Сихотэ-Алиня. Но где бы я ни устроился с квартирой и питанием, я всегда бываю тесно связан с семьей Евченко. По их адресу шлют для меня письма, в этой радушной семье я провожу все свободное время, делюсь впечатлениями, радостями и неудачами. И в этом нет ничего удивительного: все мужское население небольшой белой хатки, стоящей в молодом фруктовом садочке на берегу тихого речного затона,— прирожденные рыбаки и охотники. На берегу, под плакучими ивами, стоят плоскодонные лодки, большой клуни вы всегда найдете шесты и весла различных размеров, на кольях висят рыболовные снасти. Именно здесь, в семье Евченко, я и столкнулся впервые с мальчуганом Толей. Это было в первых числах мая 954 года. Я только что приехал в Вербовку и, сойдя с попутной машины, зашел в знакомую хатку.
— А это что за парнишка? — кивнул я головой на Толю.
— Наш внук. Рыбак хороший, но лентяй здоровый, учится плохо,— ответил дед.
Дальнейшее знакомство состоялось в лодке. Оставив неразобранные чемоданы, пятнадцать минут спустя мы уже бесшумно скользили на плоскодонке по протокам и затонам Большой Уссурки. Толя отталкивался длинным шестом, а я держал наготове ружье в надежде, что парочка самых красивых во всем мире уток мандаринок, или, как их здесь называют, «японок», взлетит от лодки достаточно близко.
В постоянных экскурсиях то по островам и протокам Большой Уссурки, то по болотам и сопкам в окрестностях Вербовки протекло дней десять. За это время, внимательно наблюдая за парнишкой, я убедился, что Толя не только хороший рыбак, но и превосходный охотник.
— Евгений Павлович, дядя Женя, дайте скорей ружье! Смотрите, вон туда утки-клоктуны сели.
Я внимательно смотрю на залив, где опустилась стайка, и с первого взгляда, как охотник, оцениваю положение.
— Брось, Толя, зачем зря время терять. Посмотри сам —
берег открыт, все равно они тебя не подпустят на выстрел.
Но для Тольки мои доводы неубедительны. Он продолжает скулить до тех пор, пока, наконец, я не отдаю ему свое ружье. «Как же, однако, настойчив этот юный охотник!» — думаю я и в ожидании его возвращения усаживаюсь под тенистое дерево.
— Смотри, больше пяти минут ждать не стану! — кричу я ему
вслед.
Медленно тянутся минуты ожидания. Ослепляют яркие лучи солнца, а комаров сколько!.. Пользуясь тем, что я остаюсь на одном месте, они собираются целой тучей и беспеременно лезут в глаза и уши. Смешит меня нелепый прием мальчугана: получив ружье, он вдруг как-то втягивает в плечи шею и, вероятно, убежден, что с этого момента утки его уже не могут заметить. «Вот наивность!» — качаю я головой и, не желая наблюдать за бесполезной затеей, поворачиваюсь спиной к заливу. Вскоре гремит выстрел, и весь в грязи, тине и в водорослях появляется Толька. В правой руке у него ружье, а в левой осторожно, за клюв, он держит красавца селезня чирка-клоктуна.
— Как ты к ним подобрался? — удивляюсь я.
— Между кочек, прямо водой,— отвечает довольный Толька.
— Какая это птичка так поет громко? — в другой раз задает вопрос Толя.— О, это замечательная птица! — отвечаю я.— Ее таежным сверчком называют.
— А почему раньше она не пела?
— Поет потому, что скоро гнездиться начнет, а не пела раньше потому, что ее здесь не было, только что прилетела, это одна из самых поздних прилетных птичек. Не ходи за мной, здесь посиди! — с этими словами я осторожно углубляюсь в темную чащу леса, откуда время от времени доносится громкое соловьиное щелканье интересующей меня птицы.
А потом около часа настоящего мучения. Неподвижно стою, прислонившись к дереву, с ружьем наготове, ожидая, когда таежный сверчок хоть на одну секундочку появится на открытом месте. Но, увы, бесполезно. Меня едят комары, вспотевшее лицо обжигает мошка, а сверчок-невидимка продолжает оставаться в самых густых и темных зарослях черемухи. Оттуда доносится его голосистая короткая песня. Наконец, я теряю терпение.
— Пойдем отсюда! — кричу я своему спутнику.— Все равно
не добыть этой птицы.
Но неожиданно Толя оказывается рядом. Он бесшумно подполз к дереву, к которому я прислонился. Вся его маленькая фигурка — сама просьба.
— Дайте мне ружье,— чуть не плачет он, протягивая руки.
— На, бери,— охотно передаю я ружье.— Только не очень долго.
С этими словами я выбираюсь из чащи, спешу к берегу протоки,
где холодной водой долго обмываю искусанные насекомыми физиономию, руки и шею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89