..» И что бы вы думали,— обращается Габриэлла к хозяйке,— я ее успокоила?.. Боже сохрани! Тут она как вскипит, как взбеленится и давай браниться. А я все успокаиваю, потому что, знаете, не люблю ссор, люблю, чтобы все было тихо-мирно... Пожалуйста, дорогая, я уж совсем потеряла стыд, но вы сами виноваты, что умеете такие сладкие дыни выбирать.
— О, ради бога, с большим удовольствием! Пожалуйста! — говорит хозяйка, держа в руке нож и положив на колени дыню.— Но послушайтесь меня: возьмите сахарку и посыпьте на ломтик.
— Что ж, разве чтоб вас не огорчать. Но только одну ложечку!.. Итак, значит, я ее успокаиваю. Люблю, чтобы все по-хорошему было; добром, милая моя, всего можно добиться. Вот я ее и успокаивала, как говорится — их дружбу штопала! Но, ей-богу, и этому пришел конец! Пока меня слушали, пока была в силах... шло еще так-сяк. Но с тех пор как приехал этот молодой человек, ни та, ни другая больше меня не слушают, вот и дошло до скандала.
— До скандала?! Милая, расскажите поскорей, что же случилось? — умоляет хозяйка, отрезая и себе ломтик дыни.— Я даже проголодалась от любопытства... Итак?
— Потерпите еще немножечко, гнедиге! Итак, как я вам уже сказала, не успел приехать новый учитель, Как и те и другие насели на него. Один схватил его за рукав и тащит на обед, другой тянет на ужин... Бедный молодой человек, чтобы не обидеть ни тех, ни других, посещает то один дом, то другой, точно какая комиссия. А они — и те и другие — давай всяк свою расхваливать... и он то к одной, то к другой кидается. Молодой человек, конечно, не слепой — он выбирает, оценивает. Одним словом, Персина Меланья сумела сразу его заполонить!.. Да, собственно, знаете, не приходится особенно удивляться: в этом, как говорится, вся ее жизнь прошла: да к тому же немецкоевоспита-н и е, о чем я постоянно твержу и проповедую... да кто может понять! Вот и здесь оно себя показало!.. Сейчас-то,— я убеждена в этом,— матушке Сиде приходят на ум мои слова, да что проку! Давно еще я говорила: «Госпожа Сида, если вы настоящая мать и друг своей дочери, не оставляйте ее слепой, просвещайте ее — отдайте на воспи-тие к фрайле Нимфридоре, пусть себе приучается к зубочисткам, да к немецкому унтерхальтунгу, да учится подвязки вышивать жемчугом! А так дождетесь, что собственная дочь будет вас проклинать! Что бы там ни говорили, а немецкий язык просто создан для любезностей! И говорю это вовсе не потому, что моя мать была немкой, а потому, что так оно и есть. Не правда разве? Я и сама, если ругаться с кем приходится, распекать кого-нибудь, то говорю по-сербски, а для тонких вещей, повторяю,— только немецкий! Только немецкий, моя милая!.. Сейчас-то госпожа Сида сокрушается, а когда я ей советовала отдать Юлу на воспитание в чужой дом, она даже в лице изменилась, накинулась на меня чуть не с кулаками. «Не дам, кричит, пока живая, своего ребенка в швабский дом! У них, говорит, в одном и том же корыте и хлеб месят, и белье стирают, и ребят купают, поганцы этакие!» Вот и поделом ей!
— Но, будьте добры...
— В конце концов господин Пера влюбился по уши во фрайлу Меланью, бывает у них ежедневно, приносит чудесные немецкие книжки, сентиментальные романы, такие грустные, что плакать хочется. И при этом уверяет, что не мог бы без нее, без Меланьи то есть, прожить ни одной секунды, а если, не дай боже, что случится, уйдет, говорит, в монастырь Месич и с отчаяния пострижется в монахи.
— Ах, бедный юношам
— А фрайла Юла осталась ни при чем и с горя влюбилась в Шацу... в этого молодого, смазливого...— да вы его, наверно, знаете...— парикмахерского ассистента. Да неужели вы его не знаете? Тот, что всегда ходит с маленькой, точно родинка, мушкой на щеке, словно у него болячка какая или прыщик вскочил, но на самом деле ни черта у него нет... просто из озорства, чтоб красивей казаться!.. Обе мамаши злятся и видеть друг дружку не могут — и все из-за будущего зятя. А кто сейчас виноват, спрашиваю я вас, что Юла упустила такую хорошую и выгодную партию?
— Но, милая,— напоминает ей хозяйка,— до сих пор никак не могу дождаться...
— Ах, пардон, пардон, сударыня! Рассердилась я... жалко мне стало бедняжку Юлу, как сестра родная она мне. Значит, дошло дело до того, что из-за этого юноши, молодого гер лерера, отношения между ними окончательно испортились. Матушка Сида имела обыкновение посидеть вечерком перед домом, но видеть, как фрайла Меланья прогуливается с господином Перой, было свыше ее сил, потому что, как она полагала, это делалось назло ей и Юле. Вот она и приказала вынести веялку за ворота и веять перед домом пшеницу, а Чирино семейство не могло из-за этого на улицу показаться, и не то что для унтерхальтунга, а даже и по делу. Матушка Перса стала приглашать господина Перу и на ужин и на после ужина, а со двора матушки Сиды, чтобы не остаться в долгу, стали швырять картошкой во двор матушки Персы. Тогда матушка Перса науськала на матушку Сиду свою прислугу — ту самую озорную Эржу, которая гуляла с этим молодым субъектом из аптеки, и про них даже частушки распевали на улицах... Выйдет Эржа словно бы подметать перед домом улицу и затянет во все горло крестьянскую припевку: «Грянь, о боже, во все громы свои и разрази всех соседей мои х»,— дом попа Спиры, конечно! Подумать только! Кому бы пришло это в голову! А госпожа Сида якобы сказала на это: «Ты меня песней изводишь, а я тебя музыкой изведу! Посмотрим, кто кого!» И в один прекрасный вечер явился Шаца, тот, о котором я недавно упомянула, с целым духовым оркестром, волынкой и прочими инструментами и устроил содом на всю улицу; он попался навстречу — отлично она видела его, как я вас сейчас вижу, сударыня,— фрау Цвечкенмаерке, когда та возвращалась от роженицы с Арендаторской улицы. Как только попы вернулись (оба они в то время в отъезде были), попадьи в слезы и давай жаловаться, а супруги, вместо того чтобы уладить дело и утихомирить жен, передрались сами! И поп Спира, как говорят, нанес оскорбление действием господину Чире — запустил в него песочницей, и тот лишился зуба... выбил он ему левый коренной как раз с той стороны, на которой господин Чира ел, потому что с правой стороны все зубы у него испорчены, в свищах.
— Что вы говорите!!! — в ужасе восклицает хозяйка.
— Да, вообразите себе! Господин Чира — человек
Господин учитель (нем,).
воспитанный, а тот — мужлан, хоть и из дворян! Можете себе представить! Разве вы не слышали, сколько было с ним возни, пока отец заставил его учиться? Настоящий деревенщина! Три раза, говорят, из семинарии на хутор сбегал, с ножом в руках отбивался, чтобы за парту не садиться... И только в четвертый раз, когда отец связал его недоуздком и прикрутил веревкой к спинке заднего сидения и так отвез в школу, только после этого остался он, наконец, в семинарии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— О, ради бога, с большим удовольствием! Пожалуйста! — говорит хозяйка, держа в руке нож и положив на колени дыню.— Но послушайтесь меня: возьмите сахарку и посыпьте на ломтик.
— Что ж, разве чтоб вас не огорчать. Но только одну ложечку!.. Итак, значит, я ее успокаиваю. Люблю, чтобы все по-хорошему было; добром, милая моя, всего можно добиться. Вот я ее и успокаивала, как говорится — их дружбу штопала! Но, ей-богу, и этому пришел конец! Пока меня слушали, пока была в силах... шло еще так-сяк. Но с тех пор как приехал этот молодой человек, ни та, ни другая больше меня не слушают, вот и дошло до скандала.
— До скандала?! Милая, расскажите поскорей, что же случилось? — умоляет хозяйка, отрезая и себе ломтик дыни.— Я даже проголодалась от любопытства... Итак?
— Потерпите еще немножечко, гнедиге! Итак, как я вам уже сказала, не успел приехать новый учитель, Как и те и другие насели на него. Один схватил его за рукав и тащит на обед, другой тянет на ужин... Бедный молодой человек, чтобы не обидеть ни тех, ни других, посещает то один дом, то другой, точно какая комиссия. А они — и те и другие — давай всяк свою расхваливать... и он то к одной, то к другой кидается. Молодой человек, конечно, не слепой — он выбирает, оценивает. Одним словом, Персина Меланья сумела сразу его заполонить!.. Да, собственно, знаете, не приходится особенно удивляться: в этом, как говорится, вся ее жизнь прошла: да к тому же немецкоевоспита-н и е, о чем я постоянно твержу и проповедую... да кто может понять! Вот и здесь оно себя показало!.. Сейчас-то,— я убеждена в этом,— матушке Сиде приходят на ум мои слова, да что проку! Давно еще я говорила: «Госпожа Сида, если вы настоящая мать и друг своей дочери, не оставляйте ее слепой, просвещайте ее — отдайте на воспи-тие к фрайле Нимфридоре, пусть себе приучается к зубочисткам, да к немецкому унтерхальтунгу, да учится подвязки вышивать жемчугом! А так дождетесь, что собственная дочь будет вас проклинать! Что бы там ни говорили, а немецкий язык просто создан для любезностей! И говорю это вовсе не потому, что моя мать была немкой, а потому, что так оно и есть. Не правда разве? Я и сама, если ругаться с кем приходится, распекать кого-нибудь, то говорю по-сербски, а для тонких вещей, повторяю,— только немецкий! Только немецкий, моя милая!.. Сейчас-то госпожа Сида сокрушается, а когда я ей советовала отдать Юлу на воспитание в чужой дом, она даже в лице изменилась, накинулась на меня чуть не с кулаками. «Не дам, кричит, пока живая, своего ребенка в швабский дом! У них, говорит, в одном и том же корыте и хлеб месят, и белье стирают, и ребят купают, поганцы этакие!» Вот и поделом ей!
— Но, будьте добры...
— В конце концов господин Пера влюбился по уши во фрайлу Меланью, бывает у них ежедневно, приносит чудесные немецкие книжки, сентиментальные романы, такие грустные, что плакать хочется. И при этом уверяет, что не мог бы без нее, без Меланьи то есть, прожить ни одной секунды, а если, не дай боже, что случится, уйдет, говорит, в монастырь Месич и с отчаяния пострижется в монахи.
— Ах, бедный юношам
— А фрайла Юла осталась ни при чем и с горя влюбилась в Шацу... в этого молодого, смазливого...— да вы его, наверно, знаете...— парикмахерского ассистента. Да неужели вы его не знаете? Тот, что всегда ходит с маленькой, точно родинка, мушкой на щеке, словно у него болячка какая или прыщик вскочил, но на самом деле ни черта у него нет... просто из озорства, чтоб красивей казаться!.. Обе мамаши злятся и видеть друг дружку не могут — и все из-за будущего зятя. А кто сейчас виноват, спрашиваю я вас, что Юла упустила такую хорошую и выгодную партию?
— Но, милая,— напоминает ей хозяйка,— до сих пор никак не могу дождаться...
— Ах, пардон, пардон, сударыня! Рассердилась я... жалко мне стало бедняжку Юлу, как сестра родная она мне. Значит, дошло дело до того, что из-за этого юноши, молодого гер лерера, отношения между ними окончательно испортились. Матушка Сида имела обыкновение посидеть вечерком перед домом, но видеть, как фрайла Меланья прогуливается с господином Перой, было свыше ее сил, потому что, как она полагала, это делалось назло ей и Юле. Вот она и приказала вынести веялку за ворота и веять перед домом пшеницу, а Чирино семейство не могло из-за этого на улицу показаться, и не то что для унтерхальтунга, а даже и по делу. Матушка Перса стала приглашать господина Перу и на ужин и на после ужина, а со двора матушки Сиды, чтобы не остаться в долгу, стали швырять картошкой во двор матушки Персы. Тогда матушка Перса науськала на матушку Сиду свою прислугу — ту самую озорную Эржу, которая гуляла с этим молодым субъектом из аптеки, и про них даже частушки распевали на улицах... Выйдет Эржа словно бы подметать перед домом улицу и затянет во все горло крестьянскую припевку: «Грянь, о боже, во все громы свои и разрази всех соседей мои х»,— дом попа Спиры, конечно! Подумать только! Кому бы пришло это в голову! А госпожа Сида якобы сказала на это: «Ты меня песней изводишь, а я тебя музыкой изведу! Посмотрим, кто кого!» И в один прекрасный вечер явился Шаца, тот, о котором я недавно упомянула, с целым духовым оркестром, волынкой и прочими инструментами и устроил содом на всю улицу; он попался навстречу — отлично она видела его, как я вас сейчас вижу, сударыня,— фрау Цвечкенмаерке, когда та возвращалась от роженицы с Арендаторской улицы. Как только попы вернулись (оба они в то время в отъезде были), попадьи в слезы и давай жаловаться, а супруги, вместо того чтобы уладить дело и утихомирить жен, передрались сами! И поп Спира, как говорят, нанес оскорбление действием господину Чире — запустил в него песочницей, и тот лишился зуба... выбил он ему левый коренной как раз с той стороны, на которой господин Чира ел, потому что с правой стороны все зубы у него испорчены, в свищах.
— Что вы говорите!!! — в ужасе восклицает хозяйка.
— Да, вообразите себе! Господин Чира — человек
Господин учитель (нем,).
воспитанный, а тот — мужлан, хоть и из дворян! Можете себе представить! Разве вы не слышали, сколько было с ним возни, пока отец заставил его учиться? Настоящий деревенщина! Три раза, говорят, из семинарии на хутор сбегал, с ножом в руках отбивался, чтобы за парту не садиться... И только в четвертый раз, когда отец связал его недоуздком и прикрутил веревкой к спинке заднего сидения и так отвез в школу, только после этого остался он, наконец, в семинарии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78