— И... так вот и пошло все прахом! — тянет Нича, махнув рукой.— Так, должно быть, суждено. Разве я тут виноват?
— Эх, Нича, Нича, виноват ты, кругом виноват,— наседает на него Ракила.— Вздумал Какаш-Веркины сапожки талерами подковывать! А где она сейчас?
— Хе, с тех пор я и талера не видел,— печально отвечает Нича.
— Сбежала,— подсказывает другая соседка,— с каким-то эскадроном, со словацким уланским капралом.
— Так вы, значит, перья щиплете? — спрашивает Нича, желая переменить разговор.— А?
— Да,— отвечают ему,— к свадьбе вот готовимся!
— А кто же замуж выходит?
— Да пока еще никто... но все может быть,— говорит бабушка.— Слава богу, две девицы в доме.
— Как раз то самое, о чем я говорю,— замечает, ободрившись, Нича,— вот бы еще нашу Ракилу...
— Никто меня не берет, дорогой Нича! — дурашливо замечает Ракила.
— А ты больно разборчива, никого не ищешь,— говорит Нича.— Что тебе мешает выйти за вдовца?
— Кто это возьмет, Нича, вдову с тремя детьми? — спрашивает Ракила.
— Так вот... ты вдова и я вдовец; что нам мешает? Мне всего сорок пятый пошел, а сонник предсказывает, что проживу я сто лет и еще три года.
— Шутишь ты, Нича,— говорит Ракила.
— Взял бы я тебя, Ракила, и не с тремя ребятами, а с девятью, как было у Юговича *. Одному передал бы свою службу, а других бы господь, как говорится, на путь наставил... Ну, спаси вас бог, хозяева!
— Вот эта твоя служба как раз мне и не мила! Слишком много по ночам бродишь. Боюсь, Нича, как бы не пришлось по тебе сохнуть! Потому и не хочу!
— Верно говоришь! Ей-богу, не хочу и я!
— А почему, Нича, дорогой?
— Да что ж, от тебя ведь только хлопоты одни, а проку никакого. Знаешь, достославная община платит мне одному за то, что я столько домов и улиц охраняю. А сколько бы мне пришлось сторожей содержать из моего скромного жалования, чтобы караулили мою улицу, пока я другие караулю, а? Какой в этом прок? Правильно я говорю, Ракила, а? — спрашивает Нича слегка заплетающимся языком, довольный тем, что поквитался с Ракилой за Какаш-Верку.
В эту минуту принесли копченый язык и добрый кусок сала.
— Ну, Нича, бери этот копченый язык, а то собственный-то у тебя уже заплетается,— говорит Ракила.
— Да не стоит, зачем беспокоились? — говорит Нича и сует копченый язык в рукав кабаницы (завязанный
1 Ю г о в и ч — Юг-Богдан, персонаж сербского эпоса. По преданию, у него было девять сыновей, погибших вместе с ним в битве с турками на Косовом поле в 1389 году.
внизу, он прекрасно заменяет торбу).— Разговаривать мне больше не придется, а чтобы трубить в рог, даже Неце-Заике язык не нужен! Кусок сала я на утро оставлю,— добавляет Нича, опуская сало в тот же рукав.— У Бучкаловых утром хлеб месят, забегу к ним раненько на горячую лепешку да кстати скажу, что напал на след их вороных — тех, что увели у них со двора. А сейчас спокойной вам ночи всем! И тебе, Ракила, заноза ты этакая!
— Доброй ночи, дядя Нича.
— Эх, коли б всегда так ладно шло, и служить было бы приятно! Ну, газда Пера,— обращается Нича к хозяину, приложив палец к губам,— чур, молчок! А сейчас — доброй ночи, доброй ночи. И спасибо за радушный прием. Посидел бы еще, да ведь если не буду трубить, никто не угадает, который час!..
Нича уходит, кто-то из домашних провожает его до калитки, запирает за ним и торопливо возвращается в теплую комнату.
— Все та же мокреть, и не видать, чтоб прояснялось,— замечает он, подсаживаясь к остальным.
Еще некоторое время щиплют перья. Бабка позевывает, клюет носом, глаза у нее закрываются, но она продолжает щипать и складывать пух в одну кучу, а стерженьки в другую.
А девушки и соседки-молодицы все о чем-то перешептываются. Но вот у кого-то вырвалось громкое слово, кто-то фыркнул — и перья разлетелись во все стороны, а от внезапного звонкого девичьего смеха погасла свеча. Бабка проснулась и закричала сердито:
— Да будет вам! Ну вас совсем! Как заведете, так конца-краю не знаете!.. Погодите, погодите — доживете до моих лет!.. Сейчас вам все нипочем,— ворчит бабка, полагая, что прохаживаются на ее счет.— Давайте собирайте перо. Пора на покой!
И вскоре подымаются и расходятся соседки, их провожают с фонарем. Остаются только свои. Гаснет свеча, смолкает шепот, наступает тишина. Укрывшись теплой периной, под тиктаканье стенных часов хорошо слушать, как барабанит в окна дождь, .как завывает ветер, стуча в оконные рамы и время от времени хлопая чердачной дверью, которую прислуга позабыла закрыть. Хозяин бранит забывчивых и бессовестных слуг и допытывается, кто ходил сегодня последним на чердак, но никто ему не отвечает: девушки, зарывшись головой в теплую перину, тихонько хихикают. Хозяин не слышит их смеха и умолкает. Монотонно шумит мелкий осенний дождик, и так приятно внимать его шелесту из теплой постели. Сторож Нича протрубил двенадцать раз, но Тоцилова семья слышит только три — остальные разнес ветер по другим улицам, в «приход» другого сторожа.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
которая возникла потому, что глава шестнадцатая разрослась бы в главищу. В ней читатель увидит, кто главный виновник того, что враждуют не только грешные миряне, но даже и преподобные отцы
Ах, осень, осень! Какую грусть нагоняешь ты, когда приходится месить уличную грязь, или, промокнув до нитки, тащиться в открытой повозке! В такой вот сумрачный ноябрьский день из Т-ой резиденции владыки пришли преподобным отцам повестки. Рассмотрев жалобу, духовное начальство дало ход делу, и сейчас иереям предписывалось предстать перед надлежащей судебной инстанцией. Выезжать надо было не мешкая, чтобы к субботе один из них мог возвратиться для отправления церковной службы. Помрачнели попы, и тот и другой, обуял их какой-то страх. Струсил и сам истец Чира,— его так и подмывало взять жалобу обратно и предать дело забвению.
— Ну его к черту,— рассуждал отец Чира.— «Уступает тот, кто умнее»,— говаривали наши старики. Лучше сдержаться, подавить свой гнев и посрамить его выдержкой и долготерпением — это куда чувствительнее, чем повергнуть его под нози. Пропади он пропадом! Скажу, что Ътказываюсь и великодушно прощаю нанесенную мне обиду.
Но матушка Перса была непреклонна и по-прежнему раздувала огонь злобы и ненависти.
— Как? Чтобы этот мужлан и дальше оставался в одном с тобой приходе? — кричала матушка Перса, бегая по комнате; время от времени она останавливается, смахивая фартуком пыль с фарфора, косится на спину мужа и продолжает подзуживать: — Имей в виду, Чира! Я сейчас же уйду к своим; пойду по белу свету, если этот грубиян не получит по заслугам! Уйду куда глаза глядят, куда ноги понесут, а ты оставайся — и поглядим, что станешь делать без попадьи!..
— Но, Персида... послушай же, ради бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— Эх, Нича, Нича, виноват ты, кругом виноват,— наседает на него Ракила.— Вздумал Какаш-Веркины сапожки талерами подковывать! А где она сейчас?
— Хе, с тех пор я и талера не видел,— печально отвечает Нича.
— Сбежала,— подсказывает другая соседка,— с каким-то эскадроном, со словацким уланским капралом.
— Так вы, значит, перья щиплете? — спрашивает Нича, желая переменить разговор.— А?
— Да,— отвечают ему,— к свадьбе вот готовимся!
— А кто же замуж выходит?
— Да пока еще никто... но все может быть,— говорит бабушка.— Слава богу, две девицы в доме.
— Как раз то самое, о чем я говорю,— замечает, ободрившись, Нича,— вот бы еще нашу Ракилу...
— Никто меня не берет, дорогой Нича! — дурашливо замечает Ракила.
— А ты больно разборчива, никого не ищешь,— говорит Нича.— Что тебе мешает выйти за вдовца?
— Кто это возьмет, Нича, вдову с тремя детьми? — спрашивает Ракила.
— Так вот... ты вдова и я вдовец; что нам мешает? Мне всего сорок пятый пошел, а сонник предсказывает, что проживу я сто лет и еще три года.
— Шутишь ты, Нича,— говорит Ракила.
— Взял бы я тебя, Ракила, и не с тремя ребятами, а с девятью, как было у Юговича *. Одному передал бы свою службу, а других бы господь, как говорится, на путь наставил... Ну, спаси вас бог, хозяева!
— Вот эта твоя служба как раз мне и не мила! Слишком много по ночам бродишь. Боюсь, Нича, как бы не пришлось по тебе сохнуть! Потому и не хочу!
— Верно говоришь! Ей-богу, не хочу и я!
— А почему, Нича, дорогой?
— Да что ж, от тебя ведь только хлопоты одни, а проку никакого. Знаешь, достославная община платит мне одному за то, что я столько домов и улиц охраняю. А сколько бы мне пришлось сторожей содержать из моего скромного жалования, чтобы караулили мою улицу, пока я другие караулю, а? Какой в этом прок? Правильно я говорю, Ракила, а? — спрашивает Нича слегка заплетающимся языком, довольный тем, что поквитался с Ракилой за Какаш-Верку.
В эту минуту принесли копченый язык и добрый кусок сала.
— Ну, Нича, бери этот копченый язык, а то собственный-то у тебя уже заплетается,— говорит Ракила.
— Да не стоит, зачем беспокоились? — говорит Нича и сует копченый язык в рукав кабаницы (завязанный
1 Ю г о в и ч — Юг-Богдан, персонаж сербского эпоса. По преданию, у него было девять сыновей, погибших вместе с ним в битве с турками на Косовом поле в 1389 году.
внизу, он прекрасно заменяет торбу).— Разговаривать мне больше не придется, а чтобы трубить в рог, даже Неце-Заике язык не нужен! Кусок сала я на утро оставлю,— добавляет Нича, опуская сало в тот же рукав.— У Бучкаловых утром хлеб месят, забегу к ним раненько на горячую лепешку да кстати скажу, что напал на след их вороных — тех, что увели у них со двора. А сейчас спокойной вам ночи всем! И тебе, Ракила, заноза ты этакая!
— Доброй ночи, дядя Нича.
— Эх, коли б всегда так ладно шло, и служить было бы приятно! Ну, газда Пера,— обращается Нича к хозяину, приложив палец к губам,— чур, молчок! А сейчас — доброй ночи, доброй ночи. И спасибо за радушный прием. Посидел бы еще, да ведь если не буду трубить, никто не угадает, который час!..
Нича уходит, кто-то из домашних провожает его до калитки, запирает за ним и торопливо возвращается в теплую комнату.
— Все та же мокреть, и не видать, чтоб прояснялось,— замечает он, подсаживаясь к остальным.
Еще некоторое время щиплют перья. Бабка позевывает, клюет носом, глаза у нее закрываются, но она продолжает щипать и складывать пух в одну кучу, а стерженьки в другую.
А девушки и соседки-молодицы все о чем-то перешептываются. Но вот у кого-то вырвалось громкое слово, кто-то фыркнул — и перья разлетелись во все стороны, а от внезапного звонкого девичьего смеха погасла свеча. Бабка проснулась и закричала сердито:
— Да будет вам! Ну вас совсем! Как заведете, так конца-краю не знаете!.. Погодите, погодите — доживете до моих лет!.. Сейчас вам все нипочем,— ворчит бабка, полагая, что прохаживаются на ее счет.— Давайте собирайте перо. Пора на покой!
И вскоре подымаются и расходятся соседки, их провожают с фонарем. Остаются только свои. Гаснет свеча, смолкает шепот, наступает тишина. Укрывшись теплой периной, под тиктаканье стенных часов хорошо слушать, как барабанит в окна дождь, .как завывает ветер, стуча в оконные рамы и время от времени хлопая чердачной дверью, которую прислуга позабыла закрыть. Хозяин бранит забывчивых и бессовестных слуг и допытывается, кто ходил сегодня последним на чердак, но никто ему не отвечает: девушки, зарывшись головой в теплую перину, тихонько хихикают. Хозяин не слышит их смеха и умолкает. Монотонно шумит мелкий осенний дождик, и так приятно внимать его шелесту из теплой постели. Сторож Нича протрубил двенадцать раз, но Тоцилова семья слышит только три — остальные разнес ветер по другим улицам, в «приход» другого сторожа.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
которая возникла потому, что глава шестнадцатая разрослась бы в главищу. В ней читатель увидит, кто главный виновник того, что враждуют не только грешные миряне, но даже и преподобные отцы
Ах, осень, осень! Какую грусть нагоняешь ты, когда приходится месить уличную грязь, или, промокнув до нитки, тащиться в открытой повозке! В такой вот сумрачный ноябрьский день из Т-ой резиденции владыки пришли преподобным отцам повестки. Рассмотрев жалобу, духовное начальство дало ход делу, и сейчас иереям предписывалось предстать перед надлежащей судебной инстанцией. Выезжать надо было не мешкая, чтобы к субботе один из них мог возвратиться для отправления церковной службы. Помрачнели попы, и тот и другой, обуял их какой-то страх. Струсил и сам истец Чира,— его так и подмывало взять жалобу обратно и предать дело забвению.
— Ну его к черту,— рассуждал отец Чира.— «Уступает тот, кто умнее»,— говаривали наши старики. Лучше сдержаться, подавить свой гнев и посрамить его выдержкой и долготерпением — это куда чувствительнее, чем повергнуть его под нози. Пропади он пропадом! Скажу, что Ътказываюсь и великодушно прощаю нанесенную мне обиду.
Но матушка Перса была непреклонна и по-прежнему раздувала огонь злобы и ненависти.
— Как? Чтобы этот мужлан и дальше оставался в одном с тобой приходе? — кричала матушка Перса, бегая по комнате; время от времени она останавливается, смахивая фартуком пыль с фарфора, косится на спину мужа и продолжает подзуживать: — Имей в виду, Чира! Я сейчас же уйду к своим; пойду по белу свету, если этот грубиян не получит по заслугам! Уйду куда глаза глядят, куда ноги понесут, а ты оставайся — и поглядим, что станешь делать без попадьи!..
— Но, Персида... послушай же, ради бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78