— Будет вам убиваться, сватьюшка,— утешает Сиду сватья Макра,— вот и я разревелась, а уж на что у меня характер твердый. Должно же это случиться. Раньше ли, позже ли — должно случиться!
— А-а-ах, милая сватьюшка,— вздыхает матушка Сида.
— Вот и мы, как говорится, замуж выходили, и все ладно обошлось. Слава богу, целыми и невредимыми остались. Ну... так и они...
— Ах, легко вам, сватьюшка, говорить — не ваша ведь замуж выходит!.. А каково мне!.. Вскормила-вспоила ее с малых лет... а теперь...— И снова в слезы — Сида и сватья.
— Да ведь не к турку, а, как говорится, в христианскую и соседскую семью идет!— утешает ее сватья Макра.
— Ах, сватьюшка дорогая, как же мне не плакать, ведь радость-то какая!
И обе сватьи опять заплакали — на сей раз уже от радости.
Кончилось венчанье, вернулся свадебный поезд, сделав большой крюк, прикатил еще быстрей, чем отбыл. Взялись за руки и званые и незваные и закружились в коло. Молодежь пляшет, старшие пьют в круговую вовицу (ровесницу Юлы), а сторож Нича и пьет и Начинается обед. Все уселись вокруг добрых пяти столов — два из них «глаголем», а три «покоем» — в доме и во дворе. Обед я описывать не стану, ибо, сознаюсь, лучше и проще быть званым на обед, чем его описывать. Упомяну только, что матушка Сида сделала все, что могут внушить любовь и ненависть хозяйки (ненависть к попадье Персе, а любовь к гостям и сватам), чтобы вышло как можно лучше. Расспросив обстоятельно, до мелочей, что и как было у матушки Персы, Сида постаралась сделать так, чтобы у них получилось и лучше и больше — и повозок, и лошадей, и свадебных рушников, и волынщиков, и столов, и еды, и питья. «Сербскш ку-варъ, трудом 1еротея Драгановича обштежительнога м. Крушедола 1еромонаха, сабранъ и довольнимъ искус-ствомъ правилно испытанъ» изучался и непрестанно пе-релистывался, и таким образом сегодняшний обед, превозносимый до небес всеми гостями, крестьянами и чиновниками, родился в результате союза теории с практикой — теории иеромонаха Крушедольского Еротея и практики матушки Сиды. Во время обеда произносились здравицы.
После обеда опять начались танцы.
Старшие так и не поднялись из-за стола, а молодежь пошла водить коло. Играло пятеро волынщиков — двое в комнатах, двое на просторном дворе, а один на улице перед домом. (Был и шестой, но он еще до обеда до того назюзюкался, что его отвели в кладовую проспаться, а волынку таскали по двору ребятишки, то отнимая друг у друга, то пытаясь в нее дуть.) После обеда на свадьбу к поповой Юле повалил народ, и, если бы кому вздумалось, он мог бы без помех обокрасть все село. Кого только здесь не было, кто только здесь не упился и не наплясался до упаду в этот день. Явилась даже Эржа — незваная, но, конечно, подосланная Чириной попадьей. И ее втянули насильно с улицы во двор в коло, хотя она и отбивалась слегка и кричала: «Нем тудом *, не умею!» — и просила, чтобы ее отпустили помогать Жуже на кухню. Невзирая на это, Эржу втолкнули между сторожем Ничей и ведерником Прокой. Она стеснялась, но танцевала и все извинялась перед Прокой, что совсем не умеет, а Прока ей отвечал плясовой:
Не понимаю (венг.)
Я мала, я не могу Подобраться к очагу. Повара огонь раздули, Сразу руки протянули! Ию-ю! Ию-ю!
Несется лихо коло, позвякивают сабля улана Рушняка и дукаты на шее крестьянских девушек, широко развеваются их ситцевые юбки: осмелела и Эржа — прыгает, льнет к сторожу Ниче, распалила его, и он хватил свою:
Кабы так до понедельника, Ты б осталась без передника. Ию-ю! Ию-ю!
Круг раздавался, становился все многолюднее и шире. Внутри большого коло, в котором плясал Нича, образовалось другое, поменьше, из каких-то приказчиков и фрайлиц в шляпках. Их звали в большое коло, они любезно благодарили, но отказывались,— очевидно, не хотели смешиваться с толпой, как масло с водой. Это обидело Ничу, который, пользуясь случаем, дошел уже до такого взвода, когда человек становится искренним, и он затянул:
До сих пор господь с небес
Не видал таких чудес:
Коло лавочники водят,
А кругом — селяне ходят!
Рядом с большим крестьянским коло, внутри которого было маленькое коло лавочников, составился еще один круг, тоже из крестьян. В нем плясали и какие-то швабы с другого конца села, а среди них мельник Сепл с женой Бетикой и дочерью Креддой. Сепл, как лояльный шваб и мещанин, из уважения к попу Спире презентовал новобрачным торт. Внесли его торжественно: впереди шествовала Кредла с тортом, за ней Бетика с огромнейшим зонтом, а за ними кривоногий Сепл с тяжелой трубкой на отвисшей губе. Сепл просит извинения, что не умеет даже говорить по-сербски, не то что танцевать сербское коло, но это никого не трогает! Танцует шваб, хоть ему и не танцуется! Поглядывает на него сторож Нича из другого круга, поглядывает на его жену и других швабов и швабок, которые так смешно прыгают, и затягивает:
Заплясали шваб и швабка, А на швабе — плащ и шапка,— Лучше пляшут плащ и шапка, Чем танцоры шваб и швабка.
Пляшет коло, гудят волынки, ребятишки носятся взад и вперед, толкаются и шныряют между танцующими, кидают шляпы в круг и выбрасывают их оттуда ногами или толпятся вокруг костра, где стоит пономарь Аркадий со своим помощником (когда-то самым глупым учеником в школе, которому старый учитель предсказал, что из него ничего не выйдет, не будет от него проку ни церкви, ни общине,— и ошибся, потому что он уже сейчас помощник звонаря) и время от времени палит из церковных мортир. Ребята собрались и ждут очередного выстрела. Но ждать им придется долго, потому что фрау Габриэлла просила не стрелять, пока она во дворе, так как у нее уши очень хаглих !.
— Вы ведь не станете стрелять из пушек, правда?— спрашивает фрау Габриэлла.
— Не стану, не стану, госпожа!
— Пожалуйста!.. Но вы не шутите... нет, нет, не поднимайте эту железину! — кричит фрау Габриэлла и быстро затыкает свои нежные уши.— Знаете, я ужасно нервная.
— Не стану, не стану, госпожа, как бы я посмел!— смеется Аркадий.
— Буду вам очень признательна!— благодарит фрау Габриэлла, которая тоже присутствует на свадьбе (как и ее прежняя приятельница фрау Цвечкенмаерка) и то беседует в комнатах, то выходит во двор.
Фрау Габриэлла на обеде чувствовала себя отлично. В благодушное настроение ее привели ухаживания одного престарелого франта. Не будучи в состоянии, да и не желая ответить на предложенный ей весьма щекотливый вопрос, она вышла во двор разгоряченная, раскрасневшаяся, обмахиваясь тонким носовым платочком. На лице ее блаженство, губы полуоткрыты, словно она на что-то собирается дунуть, как у хозяйки, разрезающей только что вынутый из духовки пирог, который отлично удался; от него валит к устам хозяйки ароматный пар, и все ее лицо сияет от удовольствия и восхищения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78