Недаром его дразнят в селе: «Прока ни взад, ни вперед»,— иначе и не величают!.. Без конца чего-то все копается — то трубку закуривает, то сапог снимает, трет ему, оказывается, потом выронит кнут, слезет с подводы и утащится за ним к черту на кулички, а вы сидите и ждете. Другой в полдня довезет, а ему нужен целый день, если не полтора!.. Да и лошаденки у него ледащие, словно кошки! Ему бы только сливы возить по ярмаркам... А что всего хуже — никогда не знаешь, за какую цену он подрядился. На вид такой рохля, двух слов связать не может, а поглядите, как он бойко спорит и врет, когда с ним расплачиваются... Кого угодно, только не его.
— А не взять ли Раду Караташа, а? У него славные кони!
— Фу, ну его в болото! Будь он хоть наполовину так хорош, как его кони, была бы красота! Хороший возница, спору нет, однако и он не годится.
— Если хороший, так чего же еще лучше?
— Бачванин он, поговорить больно любит. Чуть какой кабак,— а их, слава богу, по дороге немало,— он стоп: коней> мол, надо напоить и себе горло промочить, а потом вожжи в руки и гонит как сумасшедший! Только крикнет:
«Держитесь, господа!» — да как стегнет по лошадям! И если седок не успеет ухватиться за грядку — вылетит, словно его никогда в телеге и не было. Куда это годится! Таким вот манером возил он в позапр шлом году одного еврея из Симиклуша в Великий Биха ; потерял его еще у Бочара и только под Карловым заметил, что гонит порожняком.
«Почему не смотришь?» — ругают его люди. «А чего он не держится!» — огрызается Рада; и выходит, что седок же и виноват. Хоть бы почаще оборачивался — куда бы ни шло, а то нахлобучит шляпу на самые глаза и гонит часа два без оглядки, знай только покрикивает да подстегивает лошадей, а вся грязь летит прямо на седока, и уже не знаешь, когда ты грязней: когда вывалишься из телеги или когда в ней усидишь!
— Ох-ох,— кряхтит отец Спира.
На коне! — уверенно подтвердил Аркадий.
— Ступай беги,— говорит поп Спира,— беги порадей, как для себя самого.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
из коей читатели увидят, что наши старики были правы, когда придумали золотую поговорку: «Свой своему поневоле брат!»
Спустя полчаса отец Спира отправился подряжать подводу. По пути он на всякий случай заходил ко всем крестьянам-возницам. Побывал и у Перы Боцкалова, и у Проки Циканова, и у Рады Карабаша, и еще кой у кого. Где повозка не годилась, где сами хозяева были в отъезде — остался один газда Пера.
Отец Спира вошел к нему во двор и увидел хозяина на веранде; он сидел и лущил кукурузу.
— Бог в помощь, Пера!
— В добрый век и добрый час, ваше преподобие! — отвечает Пера, вскакивая со стула, быстро вынимает изо рта чубук, ставит его в угол, снимает шляпу и целует отцу Спире руку.
— Ну, как поживаешь? Что поделываешь? Работаешь? — спрашивает преподобный отец.— Да надень шляпу, Пера сынок, накройся, накройся!
— Да вот трудимся по мере сил, ваше преподобие, сколько, как говорится, положено! — говорит газда Пера Тоцилов, а про себя добавляет: «А-а-а, друг за дружкой!» — и озорно подмигивает из-под шляпы.
Да, тот самый газда Пера и никто другой — наш вчерашний знакомый Пера Тоцилов, к которому вечером заходил и был на славу угощен сторож Нича, о чем терпеливым читателям отлично известно из главы шестнадцатой. Хозяин щедро потчевал Ничу — и, ей-богу, тот это заслужил, ибо явился в тот вечер к Пере Тоцилову не напрасно. И пока щипали перья, пели да пересмеивались, Нича, сообщив, что было нужно, заявил: завтра оба попа лично придут к Пере сговариваться о поездке. Ехать им необходимо, а ни крытой повозки, ни таких добрых коней, как у него, не найти им у других хозяев. «И не срами своих борзых коней, не вздумай везти попов за гроши,— советовал Нича.— Пойми, что твой топор увяз в меду по самое топорище. Будь умницей, как всегда, и не зевай! Знаешь ведь, как они с нас дерут, чуть кто в беду попадет,— ну, скажем, женится! Попов крейцер мне слаще купеческого форинта! Подумай только, во сколько нам, прихожанам, обходится одно их «господи помилуй» и «подай господи»,— поучал его Нича в тот вечер. Все это пронеслось в голове газды Перы Тоцилова, когда он увидел попа Спиру в своем дворе.
— Вот заглянул к тебе на минутку! — начал Спира.— Вижу, ты во дворе, и думаю: дай-ка проведаю нашего газду Перу... А ты все трудишься!
— Да, спасибо... Спасибо, ваше преподобие, что обо мне, бедняке, вспомнили.
— Э, сынок, какой ты бедняк! Ты — газда, если можешь держать таких лошадей только для хозяйства да для свадеб.
— Ну, ваше преподобие, так-то так, да не совсем, как вы сказали... Убогое мое хозяйство! Перебиваемся, еле-еле перебиваемся. Какие тут свадьбы, до них ли? На нивушке трудимся, свиней понемногу откармливаем, промышляем извозом малость — вот кое-как концы с концами и сводим. Бедно живем, ваше преподобие, после итальянской войны, а как выпустили эти бумажные сексеры — и того хуже стало; пока терпим, а как наступит нужда на глотку, возьму, как говорится, шапку в охапку и подамся в заречье, в Срем, а то еще дальше, в Сербию... А пока что еще поизвозничаю...
— А есть ли какой прок извозом промышлять?
— Да говорю вам, не дай бог хуже! Какой прок... Эх, какой нынче прок от работы! Никакого! А у мужика тем паче!
— Но ты же как будто мастер на эти дела?
— Да как о себе говорить — поспрошайте у других, вон у евреев, у господ. Полюбопытствуйте у людей, которых возил Пера Тоцилов: искали они потом другого возницу?
— Ну, отлично, отлично. Очень приятно! Сейчас я как раз не занят ничем, давай хоть потолкуем... Не поехал ли бы ты, скажем, на этих днях?
— Да-а-а, знаете...— тянет Пера, почесываясь,— сами видите, какая чертовщина на дворе. По совести сказать, не хотелось бы по такой погоде... Летом дело другое...
— Ну конечно, летом дело другое. Летом можно и пешком пройтись... А почем, примерно, возишь летом?
— А как кого, например...
— Да кого придется... Не все ли равно кого?.. Так летом почем берешь в день?
— По восемь сребров...
— Дороговато!.. А зимой?
— Да вдвое — шестнадцать сребров.
— Хо-хо! Это уж, право, кусается, сынок! А осенью?
— Как зимой — шестнадцать.
— Дорого, ей-богу! Слишком дорого...
— Что поделаешь! Осень, грязь, хуже зимы со снегом...
— Знаю, знаю, Петр сынок! Летний день вон насколько дольше зимнего, а ты все-таки зимой просишь вдвойне! Ну, десятку еще так-сяк.
— Э, так вы забыли, насколько зимняя ночь длинней. И всю-то ночь кони едят, а она точно голодный год тянется... Лошадей кормить надо, иначе их не погонишь как следует. Что десятка! Вся уйдет в торбу с овсом.
— Все равно это много, очень много!
— По мошне, ваше преподобие, и по чину. Знаете, как говорится: бродячего подмастерья и даром подвезти можно, на то он и бродячий подмастерье, а не господин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— А не взять ли Раду Караташа, а? У него славные кони!
— Фу, ну его в болото! Будь он хоть наполовину так хорош, как его кони, была бы красота! Хороший возница, спору нет, однако и он не годится.
— Если хороший, так чего же еще лучше?
— Бачванин он, поговорить больно любит. Чуть какой кабак,— а их, слава богу, по дороге немало,— он стоп: коней> мол, надо напоить и себе горло промочить, а потом вожжи в руки и гонит как сумасшедший! Только крикнет:
«Держитесь, господа!» — да как стегнет по лошадям! И если седок не успеет ухватиться за грядку — вылетит, словно его никогда в телеге и не было. Куда это годится! Таким вот манером возил он в позапр шлом году одного еврея из Симиклуша в Великий Биха ; потерял его еще у Бочара и только под Карловым заметил, что гонит порожняком.
«Почему не смотришь?» — ругают его люди. «А чего он не держится!» — огрызается Рада; и выходит, что седок же и виноват. Хоть бы почаще оборачивался — куда бы ни шло, а то нахлобучит шляпу на самые глаза и гонит часа два без оглядки, знай только покрикивает да подстегивает лошадей, а вся грязь летит прямо на седока, и уже не знаешь, когда ты грязней: когда вывалишься из телеги или когда в ней усидишь!
— Ох-ох,— кряхтит отец Спира.
На коне! — уверенно подтвердил Аркадий.
— Ступай беги,— говорит поп Спира,— беги порадей, как для себя самого.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
из коей читатели увидят, что наши старики были правы, когда придумали золотую поговорку: «Свой своему поневоле брат!»
Спустя полчаса отец Спира отправился подряжать подводу. По пути он на всякий случай заходил ко всем крестьянам-возницам. Побывал и у Перы Боцкалова, и у Проки Циканова, и у Рады Карабаша, и еще кой у кого. Где повозка не годилась, где сами хозяева были в отъезде — остался один газда Пера.
Отец Спира вошел к нему во двор и увидел хозяина на веранде; он сидел и лущил кукурузу.
— Бог в помощь, Пера!
— В добрый век и добрый час, ваше преподобие! — отвечает Пера, вскакивая со стула, быстро вынимает изо рта чубук, ставит его в угол, снимает шляпу и целует отцу Спире руку.
— Ну, как поживаешь? Что поделываешь? Работаешь? — спрашивает преподобный отец.— Да надень шляпу, Пера сынок, накройся, накройся!
— Да вот трудимся по мере сил, ваше преподобие, сколько, как говорится, положено! — говорит газда Пера Тоцилов, а про себя добавляет: «А-а-а, друг за дружкой!» — и озорно подмигивает из-под шляпы.
Да, тот самый газда Пера и никто другой — наш вчерашний знакомый Пера Тоцилов, к которому вечером заходил и был на славу угощен сторож Нича, о чем терпеливым читателям отлично известно из главы шестнадцатой. Хозяин щедро потчевал Ничу — и, ей-богу, тот это заслужил, ибо явился в тот вечер к Пере Тоцилову не напрасно. И пока щипали перья, пели да пересмеивались, Нича, сообщив, что было нужно, заявил: завтра оба попа лично придут к Пере сговариваться о поездке. Ехать им необходимо, а ни крытой повозки, ни таких добрых коней, как у него, не найти им у других хозяев. «И не срами своих борзых коней, не вздумай везти попов за гроши,— советовал Нича.— Пойми, что твой топор увяз в меду по самое топорище. Будь умницей, как всегда, и не зевай! Знаешь ведь, как они с нас дерут, чуть кто в беду попадет,— ну, скажем, женится! Попов крейцер мне слаще купеческого форинта! Подумай только, во сколько нам, прихожанам, обходится одно их «господи помилуй» и «подай господи»,— поучал его Нича в тот вечер. Все это пронеслось в голове газды Перы Тоцилова, когда он увидел попа Спиру в своем дворе.
— Вот заглянул к тебе на минутку! — начал Спира.— Вижу, ты во дворе, и думаю: дай-ка проведаю нашего газду Перу... А ты все трудишься!
— Да, спасибо... Спасибо, ваше преподобие, что обо мне, бедняке, вспомнили.
— Э, сынок, какой ты бедняк! Ты — газда, если можешь держать таких лошадей только для хозяйства да для свадеб.
— Ну, ваше преподобие, так-то так, да не совсем, как вы сказали... Убогое мое хозяйство! Перебиваемся, еле-еле перебиваемся. Какие тут свадьбы, до них ли? На нивушке трудимся, свиней понемногу откармливаем, промышляем извозом малость — вот кое-как концы с концами и сводим. Бедно живем, ваше преподобие, после итальянской войны, а как выпустили эти бумажные сексеры — и того хуже стало; пока терпим, а как наступит нужда на глотку, возьму, как говорится, шапку в охапку и подамся в заречье, в Срем, а то еще дальше, в Сербию... А пока что еще поизвозничаю...
— А есть ли какой прок извозом промышлять?
— Да говорю вам, не дай бог хуже! Какой прок... Эх, какой нынче прок от работы! Никакого! А у мужика тем паче!
— Но ты же как будто мастер на эти дела?
— Да как о себе говорить — поспрошайте у других, вон у евреев, у господ. Полюбопытствуйте у людей, которых возил Пера Тоцилов: искали они потом другого возницу?
— Ну, отлично, отлично. Очень приятно! Сейчас я как раз не занят ничем, давай хоть потолкуем... Не поехал ли бы ты, скажем, на этих днях?
— Да-а-а, знаете...— тянет Пера, почесываясь,— сами видите, какая чертовщина на дворе. По совести сказать, не хотелось бы по такой погоде... Летом дело другое...
— Ну конечно, летом дело другое. Летом можно и пешком пройтись... А почем, примерно, возишь летом?
— А как кого, например...
— Да кого придется... Не все ли равно кого?.. Так летом почем берешь в день?
— По восемь сребров...
— Дороговато!.. А зимой?
— Да вдвое — шестнадцать сребров.
— Хо-хо! Это уж, право, кусается, сынок! А осенью?
— Как зимой — шестнадцать.
— Дорого, ей-богу! Слишком дорого...
— Что поделаешь! Осень, грязь, хуже зимы со снегом...
— Знаю, знаю, Петр сынок! Летний день вон насколько дольше зимнего, а ты все-таки зимой просишь вдвойне! Ну, десятку еще так-сяк.
— Э, так вы забыли, насколько зимняя ночь длинней. И всю-то ночь кони едят, а она точно голодный год тянется... Лошадей кормить надо, иначе их не погонишь как следует. Что десятка! Вся уйдет в торбу с овсом.
— Все равно это много, очень много!
— По мошне, ваше преподобие, и по чину. Знаете, как говорится: бродячего подмастерья и даром подвезти можно, на то он и бродячий подмастерье, а не господин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78