ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Вопрос о лопнувшей пружине теперь не подлежал обсуждению; если вдуматься, это напоминало ситуацию с самим Центром, вопрос о котором, после принятия решения Министром, тоже не подлежал обсуждению.
– А вторая собака, восемь-один-пять? Что с ней-то произошло? – спросил мистер Пауэлл.
– Он, тово, сетку носом поддел, – объяснил Тайсон. – Там которые болты ослабли, он, тово, подлез и сбег вместе с черным кобелем.
– М-да, поди-ка им теперь все это объясни, – задумался мистер Пауэлл. – Восемь-один-пять – очень ценный экземпляр. Взрослая домашняя собака, таких крайне трудно заполучить для исследовательских целей. Ему сделали сложную операцию мозга и ждали результатов. Угрохали кучу денег.
– Так я и решил вперед всех вам сказать, – тоном праведника заметил Тайсон. – Тут вчера никого ж не было… – Этим он намеревался подчеркнуть (и не без успеха, потому что по возрасту мистер Пауэлл годился ему во внуки и не умел – хотя и пытался, непонятно для чего, – скрыть свое происхождение из той же среды, что и Тайсон), что он был единственным сотрудником Лоусон-парка, честно находившимся на своем трудовом посту в субботу вечером. – Вот я, тово, и зашел поглядеть, тут ли дохтур Бойкот. Ну ладно, мне, тово, пора. – Тайсон не имел ни малейшего желания убивать все воскресенье на поиски, если таковые будут организованы.
– Вы говорите, они, скорее всего, пробежали через весь блок? – спросил мистер Пауэлл.
– Там, в отделе беременности, ящик с мышами на пол упал. Псы его небось и сшибли, кому ж еще?
– Ччерт! – простонал мистер Пауэлл, явственно представляя себе поток жалоб и шквал переписки с лечащими врачами и иными полномочными представителями предположительно беременных женщин. И тут его поразила новая мысль. – Выходит, Тайсон, они пробежали через раковый блок – где крысы?
– А то.
– Послушайте, а в комнату доктора Гуднера они не могли попасть? – испуганно спросил мистер Пауэлл.
– Не, она заперта была, обычным делом. Туда ж, окромя самого, никто и не ходит.
– Но вы абсолютно уверены, э-э… мистер Тайсон, что туда собаки не попали?
– Ну да. Да вы, тово, у самого и спросите.
– Ну хоть за это спасибо тебе, Господи. Это была бы катастрофа, самая настоящая катастрофа. Ну что ж, пожалуй, мне надо самому осмотреть все помещения, а если собаки не найдутся, пойти поспрашивать, не видел ли их кто. В полицию сообщать не будем – это пусть решает директор. Кто-то же, черт возьми, должен был их видеть, – добавил мистер Пауэлл, – на них же зеленые ошейники, их и слепой заметит. Скорее всего, в течение дня нам кто-нибудь позвонит. Что ж, спасибо, мистер Тайсон. Если что-нибудь услышите, позвоните и попросите, чтобы мне передали, ладно?
Когда Шустрик проснулся почти в полной темноте, которая стояла в шахте, к нему вернулись привычное чувство утраты и его безумие, тупая головная боль, неприятное ощущение мучающей его влажной накладки, которая нависала над правым глазом, и мысли о том, что они с Рафом – бездомные псы, беглецы, которые вольны теперь выживать сколько смогут в этом неестественном и незаконном месте, о происхождении которого они практически ничего не знают. Шустрик не знал даже обратной дороги в Центр, не знал он и того, надумай они и впрямь вернуться, примут ли их обратно. Как знать, может, белохалатники или табачный человек уже пришли к выводу, что Шустрика с Рафом следует убить. Несколько раз Шустрик видел, как больных собак выносили из клеток, но их никогда не приносили обратно. Он вспомнил Брота, пса, которого, так же как и его самого, усыпили белохалатники, а проснувшись, Брот обнаружил, что ослеп. Несколько часов Брот вслепую бродил по своей клетке, а потом пришел табачный человек и увел Брота из собачьего блока. Шустрик хорошо помнил его отчаянный и безнадежный скулеж. Сам Шустрик не боялся ослепнуть, но вот если его припадки и галлюцинации участятся и усилятся, тогда… Он поднялся с сухого щебня, на котором только что спал.
– Послушай, Раф! Не убьешь ли ты меня? У тебя получится. Это совсем нетрудно. А, Раф?
Раф проснулся в тот самый миг, когда перестал чувствовать своим боком теплый бок Шустрика.
– О чем это ты толкуешь, недоумок? Что ты такое сказал?
– Так, ничего, – ответил Шустрик. – То есть если я превращусь в осу, то есть в червяка… точнее, если я юркну в желоб… Ох, Раф, не бери в голову… Как там твоя лапа?
Раф встал, наступил на свою раненую лапу, взвизгнул и снова улегся на щебень.
– Я не могу наступать на нее. И вообще, я чувствую себя совершенно разбитым. Так что я намерен лежать тут, покуда мне не станет лучше.
– Раф, ты только представь себе, что все эти камни превратятся вдруг в мясо…
– Чего-чего?
– Печенье падает с крыши…
– А ну-ка ляг сейчас же!
– И выходит животное без зубов и когтей, сделанное из одной конской печенки…
– Что ты хочешь сказать? Как это возможно?
– Ах, я, понимаешь, видел, как дождь шел снизу вверх, от земли к тучам… и еще черное молоко…
– Ты пробудил во мне голод, паршивец!
– А пойдем ли мы наружу, ну, ты понимаешь… как вчера?
– Сегодня я не могу, Шустрик. Пока не поправлюсь. Еще одна такая встряска… Нет, нужно немножко подождать. Завтра…
– А давай сходим туда, где лежит та овца, – сказал Шустрик. – Там осталось еще много.
Он быстро побежал к аркообразному выходу, а Раф еле-еле ковылял следом за ним. Дело было после полудня, красное октябрьское солнце уже клонилось к закату и бросало прямые лучи на лежащую ниже долину Даннердейл. Далеко внизу Шустрик видел рыжевато-бурые папоротники и подернутую рябью поверхность озера, коров на зеленых лугах, серые скалы, деревья в багряной листве и беленые домики, такие мирные и чистенькие, словно они были запечатаны под золотым стеклянным колпаком. Однако само солнце, которое известным образом и обуславливало все это спокойствие, вовсе не разделяло его и, казалось, плыло в жидкой синеве небес, покачиваясь на волнах перед глазами, словно некая громоздкая, расплавленная масса, медленно плывущая к западу в холодном потоке, который хоть и остужает его немного, но не может остудить окончательно. Шустрик стоял у выхода, улавливая в осеннем воздухе запахи теплой травы, сухого папоротника и болотного мирта. Накладка сползла ему на глаз, и он тряхнул головой.
– Интересно, была ли на свете собака, которая умела летать?
– Была, – не задумываясь ответил Раф. – Только вот белохалатники подрезали ей крылышки, чтобы посмотреть, что из этого выйдет.
– И что же вышло?
– Больше не летает.
– Ну, у нас дела обстоят значительно лучше. Я буду идти еле-еле, как ты скажешь.
Раф медленно поковылял вперед, и они направились в сторону ручья. Это был день святого Мартина, было безветренно и тепло. Шустрик приободрился и весело шагал по мху, шлепая лапами по мелким лужам и подпрыгивая на месте в неловких попытках поймать поднятую из травы трясогузку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118