Ваши собаки в ошейниках?
– Да, из зеленого пластика, с номерами.
– Ладно, тогда, слышь, позвоните, как узнаете, да? Деннис продиктовал свой номер телефона, еще раз выразил надежду, что его не заставят ждать, и повесил трубку. Мистер Пауэлл с упавшим сердцем отправился просить аудиенции у доктора Бойкота.
– Ы-ых, дела плоховаты, – проговорил лис. – Ходят тут, выглядывают, того гляди, нас сыщут. А нам все одно убивать надо, вот что, а то раз – и в темноту, верно дело. Только без глупостей, как тот раз. – Лис явно разговорился. – Глянь хоть на меня. Хитрей не сыщешь. Я родился-то далёко, аж за Крестовым холмом, где только не бывал, так уж уму-разуму и поднабрался.
– Хитрой ты, верно дело, – сказал Шустрик, с удовольствием катаясь по мелкому щебню, дабы почесать спину. – Я никогда и не говорил, что ты, ну… как это… сглупимши.
– Другой раз в том же месте никогда не убивай, и никогда не убивай ближе как две мили от своей лёжки. И никого к ей за собой не приводи. Уж сколько лисов жахнули в темноту, потому как бросали перья да кости округ своей лёжки.
– Ишь-вишь, вона как! – лениво пробормотал Шустрик. – А что, лис, неплохо у меня получается?
– Мы эту ночь будем охотиться у Рябинова ручья, – продолжал лис, пропустив слова Шустрика мимо ушей. – Фермеры уж тушу, небось, сыскали, так нам теперь ухо востро держать. Потому потом на Лонгдейл, а то Эшдейл, миль десять, всё-то не плачу, не хнычу, хватаю добычу.
– Я готов, – сказал Раф. – Я сделаю все, как ты говоришь, главное, чтобы добыча была.
– Ежели кто станет говорить, что я не умная голова, так мы все ж пока живые, да и сытые.
– Ты можешь вступить в наш клуб, – сказал Шустрик. – «Клуб Оставшихся в Живых», прием ограничен, только три члена, включая тебя. И один из них сумасшедший.
– Это шутка Кифа. Он что-то в ней видел, а я нет, – сказал Раф. – Что еще за клуб-то?
– Понимаешь, это когда собаки держатся вместе – бегают по улицам и мочатся на стены, ходят за суками, вместе дерутся и стоят друг за друга.
– Я никогда так не делал, – произнес Раф задумчиво. – А звучит совсем неплохо.
– Помнишь, когда Кифа увели, все мы залаяли и пели его песню?
– Как же, помню! Гав-гав, уа! Эта, что ли?
– Эта самая. Если не забыл, тогда запевай!
И вот во мраке пещеры два пса задрали морды и завели песнь Кифа, которую этот веселый и грубоватый беспородный пес перед своей смертью от электрошока оставил после себя Центру как протест, ничуть не менее решительный оттого, что песня эта осталась непонятной доктору Бойкоту и старику Тайсону, и даже, представьте себе, Комитету охраны здоровья. Вскоре к собачьим голосам присоединился и тонкий, скрипучий голос лиса.
Однажды пес пришел к нам в блок,
(Гав-гав, уа!)
Он имени назвать не мог.
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Не нюхал местных он чудес,
Хвостом виляя, на смерть лез.
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Сказал белохалатник: «Вот
(Гав-гав, уа!)
Сегодня вспорем сей живот.
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Трудов обслуги только жалко –
Останки выбросим на свалку!»
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Вот на стекляшке пес распят.
(Гав-гав, уа!)
О как его кишки смердят!
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Текут по полу – хохочи! –
Дерьма потоки и мочи!
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Кто соберет его сейчас?
(Гав-гав, уа!)
В бутылке ухо, в плошке глаз,
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
В пробирке член, и, кажется,
Лишился вовсе он яйца!
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Не надо плакать, не хочу –
(Гав-гав, уа!)
Я тучкой розовой взлечу,
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
И лапу задеру свою,
И в морду им пущу струю!
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Киф эту песню сочинил –
(Гав-гав, уа!)
И ничего, что мало жил,
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Веселый нравом и не злой,
Без сожаленья стал золой.
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
– Эх, старина Киф, он плохо кончил. Будь он теперь с нами…
– Была охота, – проворчал Раф.
– А вот будь он теперь с нами, я знаю, что он сказал бы. Он бы спросил, какой нам прок так долго бегать.
– Долго бегать? – удивился Раф. – Тебе уже надоело?
– А и впрямь, сколько это может продолжаться, то есть долго ли мы будем бегать по этому опустошенному людьми месту, убивая кур и прочих животных и прячась от ружей? Чем мы кончим? То есть что с нами в конце концов будет?
– То же, что и с лисом.
– Угу, приятель, ты сперва ночь до утра доживи…
– Но, Раф, ведь рано или поздно они достанут нас. Надо нам подумать, как выбираться отсюда. И ты прекрасно знаешь, что путь у нас один: нам надо отыскать людей, а потом… ну, все, как я тебе уже говорил. – Шустрик почесал лапой свою дырявую голову. – Молочник, рододендроны, бумажки… линолеум тоже недурно пахнет… а еще такая коробочка, все позванивала, динь-динь, а я от этого выл и удирал в сад – там кошки, кошки – лови, хватай, гав-гав!
– Что это ты несешь? Шустрик умолк.
– Не помню, – удрученно сказал он, помолчав. – Раф, нам надо найти каких-нибудь людей. Это единственный выход.
– Ты же не хотел пускать меня к ним прошлой ночью.
– Так ты же собрался действовать неправильно. Ты бы всех нас погубил.
– Хороший ты пес, Шустрик, да и времена для тебя настали тяжелые. Не хочу я с тобой ссориться. Нет для меня подходящих людей, это ясно как день. А той ночью я был сам не свой.
– Да нет же, был один хороший человек, – не унимался Шустрик.
– Свихнувшись, приятель? – вставил лис. – Ври больше! Хороший человек? Скажи еще – мягкий камень, сухая вода…
– И то правда, был такой человек, только очень давно, – сокрушенно сказал Раф. – Моя мама рассказывала мне эту историю, когда я лежал в корзинке. Это, собственно, все, что она успела мне рассказать. Но потом этот человек тоже сбился с пути, а другого такого не будет. Да ты, наверное, знаешь эту историю.
– Что за история, Раф? Я не знаю.
– Да ну? Моя мама говорила, что это каждая собака знает. Неужто мне известно нечто, чего ты не знаешь?
Шустрик повернулся на другой бок, под ним зашуршали камешки.
– А ты, лис, слыхал эту историю?
– Не… А так оно ж, небось, любопытно. Давай рассказывай, приятель.
– Мама рассказывала… – Тут Раф запнулся. – Короче, она часто говорила, что на небе живет большой пес и, мол, весь он состоит из звезд. Она говорила, что я могу увидеть его, правда, я не знал, где искать, да и как учуешь его? Но иногда можно слышать, как он лает и рычит в тучах, значит, он где-то там. Так вот именно ему, этому самому псу, когда-то очень давно пришла в голову великая мысль сотворить животных и птиц – всех-всех-всех! Наверное, ему доставляло огромное удовольствие выдумывать их. Ну так вот, со слов моей мамы, когда он придумал всех, ему надо было их куда-то девать, и поэтому он сотворил землю: деревья – для птиц, мостовые, сады, столбы и парки – для собак, подземные норы – для крыс и мышей, а дома – для кошек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
– Да, из зеленого пластика, с номерами.
– Ладно, тогда, слышь, позвоните, как узнаете, да? Деннис продиктовал свой номер телефона, еще раз выразил надежду, что его не заставят ждать, и повесил трубку. Мистер Пауэлл с упавшим сердцем отправился просить аудиенции у доктора Бойкота.
– Ы-ых, дела плоховаты, – проговорил лис. – Ходят тут, выглядывают, того гляди, нас сыщут. А нам все одно убивать надо, вот что, а то раз – и в темноту, верно дело. Только без глупостей, как тот раз. – Лис явно разговорился. – Глянь хоть на меня. Хитрей не сыщешь. Я родился-то далёко, аж за Крестовым холмом, где только не бывал, так уж уму-разуму и поднабрался.
– Хитрой ты, верно дело, – сказал Шустрик, с удовольствием катаясь по мелкому щебню, дабы почесать спину. – Я никогда и не говорил, что ты, ну… как это… сглупимши.
– Другой раз в том же месте никогда не убивай, и никогда не убивай ближе как две мили от своей лёжки. И никого к ей за собой не приводи. Уж сколько лисов жахнули в темноту, потому как бросали перья да кости округ своей лёжки.
– Ишь-вишь, вона как! – лениво пробормотал Шустрик. – А что, лис, неплохо у меня получается?
– Мы эту ночь будем охотиться у Рябинова ручья, – продолжал лис, пропустив слова Шустрика мимо ушей. – Фермеры уж тушу, небось, сыскали, так нам теперь ухо востро держать. Потому потом на Лонгдейл, а то Эшдейл, миль десять, всё-то не плачу, не хнычу, хватаю добычу.
– Я готов, – сказал Раф. – Я сделаю все, как ты говоришь, главное, чтобы добыча была.
– Ежели кто станет говорить, что я не умная голова, так мы все ж пока живые, да и сытые.
– Ты можешь вступить в наш клуб, – сказал Шустрик. – «Клуб Оставшихся в Живых», прием ограничен, только три члена, включая тебя. И один из них сумасшедший.
– Это шутка Кифа. Он что-то в ней видел, а я нет, – сказал Раф. – Что еще за клуб-то?
– Понимаешь, это когда собаки держатся вместе – бегают по улицам и мочатся на стены, ходят за суками, вместе дерутся и стоят друг за друга.
– Я никогда так не делал, – произнес Раф задумчиво. – А звучит совсем неплохо.
– Помнишь, когда Кифа увели, все мы залаяли и пели его песню?
– Как же, помню! Гав-гав, уа! Эта, что ли?
– Эта самая. Если не забыл, тогда запевай!
И вот во мраке пещеры два пса задрали морды и завели песнь Кифа, которую этот веселый и грубоватый беспородный пес перед своей смертью от электрошока оставил после себя Центру как протест, ничуть не менее решительный оттого, что песня эта осталась непонятной доктору Бойкоту и старику Тайсону, и даже, представьте себе, Комитету охраны здоровья. Вскоре к собачьим голосам присоединился и тонкий, скрипучий голос лиса.
Однажды пес пришел к нам в блок,
(Гав-гав, уа!)
Он имени назвать не мог.
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Не нюхал местных он чудес,
Хвостом виляя, на смерть лез.
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Сказал белохалатник: «Вот
(Гав-гав, уа!)
Сегодня вспорем сей живот.
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Трудов обслуги только жалко –
Останки выбросим на свалку!»
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Вот на стекляшке пес распят.
(Гав-гав, уа!)
О как его кишки смердят!
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Текут по полу – хохочи! –
Дерьма потоки и мочи!
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Кто соберет его сейчас?
(Гав-гав, уа!)
В бутылке ухо, в плошке глаз,
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
В пробирке член, и, кажется,
Лишился вовсе он яйца!
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Не надо плакать, не хочу –
(Гав-гав, уа!)
Я тучкой розовой взлечу,
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
И лапу задеру свою,
И в морду им пущу струю!
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
Киф эту песню сочинил –
(Гав-гав, уа!)
И ничего, что мало жил,
(Гав-гав! Гав-гав, уа!)
Веселый нравом и не злой,
Без сожаленья стал золой.
(Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!)
– Эх, старина Киф, он плохо кончил. Будь он теперь с нами…
– Была охота, – проворчал Раф.
– А вот будь он теперь с нами, я знаю, что он сказал бы. Он бы спросил, какой нам прок так долго бегать.
– Долго бегать? – удивился Раф. – Тебе уже надоело?
– А и впрямь, сколько это может продолжаться, то есть долго ли мы будем бегать по этому опустошенному людьми месту, убивая кур и прочих животных и прячась от ружей? Чем мы кончим? То есть что с нами в конце концов будет?
– То же, что и с лисом.
– Угу, приятель, ты сперва ночь до утра доживи…
– Но, Раф, ведь рано или поздно они достанут нас. Надо нам подумать, как выбираться отсюда. И ты прекрасно знаешь, что путь у нас один: нам надо отыскать людей, а потом… ну, все, как я тебе уже говорил. – Шустрик почесал лапой свою дырявую голову. – Молочник, рододендроны, бумажки… линолеум тоже недурно пахнет… а еще такая коробочка, все позванивала, динь-динь, а я от этого выл и удирал в сад – там кошки, кошки – лови, хватай, гав-гав!
– Что это ты несешь? Шустрик умолк.
– Не помню, – удрученно сказал он, помолчав. – Раф, нам надо найти каких-нибудь людей. Это единственный выход.
– Ты же не хотел пускать меня к ним прошлой ночью.
– Так ты же собрался действовать неправильно. Ты бы всех нас погубил.
– Хороший ты пес, Шустрик, да и времена для тебя настали тяжелые. Не хочу я с тобой ссориться. Нет для меня подходящих людей, это ясно как день. А той ночью я был сам не свой.
– Да нет же, был один хороший человек, – не унимался Шустрик.
– Свихнувшись, приятель? – вставил лис. – Ври больше! Хороший человек? Скажи еще – мягкий камень, сухая вода…
– И то правда, был такой человек, только очень давно, – сокрушенно сказал Раф. – Моя мама рассказывала мне эту историю, когда я лежал в корзинке. Это, собственно, все, что она успела мне рассказать. Но потом этот человек тоже сбился с пути, а другого такого не будет. Да ты, наверное, знаешь эту историю.
– Что за история, Раф? Я не знаю.
– Да ну? Моя мама говорила, что это каждая собака знает. Неужто мне известно нечто, чего ты не знаешь?
Шустрик повернулся на другой бок, под ним зашуршали камешки.
– А ты, лис, слыхал эту историю?
– Не… А так оно ж, небось, любопытно. Давай рассказывай, приятель.
– Мама рассказывала… – Тут Раф запнулся. – Короче, она часто говорила, что на небе живет большой пес и, мол, весь он состоит из звезд. Она говорила, что я могу увидеть его, правда, я не знал, где искать, да и как учуешь его? Но иногда можно слышать, как он лает и рычит в тучах, значит, он где-то там. Так вот именно ему, этому самому псу, когда-то очень давно пришла в голову великая мысль сотворить животных и птиц – всех-всех-всех! Наверное, ему доставляло огромное удовольствие выдумывать их. Ну так вот, со слов моей мамы, когда он придумал всех, ему надо было их куда-то девать, и поэтому он сотворил землю: деревья – для птиц, мостовые, сады, столбы и парки – для собак, подземные норы – для крыс и мышей, а дома – для кошек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118