То было тому назад – год.
С Серафимой глядели: как смуглыми скулами пучилось с лавочки оцепенелое тело в шинели, склоняясь на озолоченный костыль, сжатый в пальцах; серели: щетина и щеки; и врезались: лоб костяной, в синих жилах, невидящий глаз, застеклелый, как от судака.
И костыль, –
– золотой от луча!
Пятна ржавые ярких расхлестанных листьев качались перед обескровленно мертвым.
Профессор Иван – с глазом, точно с открытою раной, стоял, опустивши главу, точно гостя высокого встретил; себе самому, как другому, внимал.
И ему Серафима:
– Смотрите-ка… С прифронтовой полосы; его мучили, били, едва ли не повесили; он обвинен в шпионаже!
– Невинно…
– Хампауэр, Иван.
Два Ивана!
Вдруг –
– трупы не плачут: –
– из белого из остеклелого глаза слеза, – человеческая, – в оке, видит он, виснет, отблещивая стекленеющим перлом: в перловые росы.
Слезе поклонился профессор Иван, потому что страданьем, как палкой, ударило; это – страданье Ивана Хампауэра, а не его!
Понял: совесть сознания – повесть страдания.
Томочка-песик
Однажды, полгода назад, кто-то в двери усиленно стал колотиться; профессор уставился с громким:
– Войдите!
Влетел –
– Никанор!
С независимым видом, как будто расстались вчера лишь, моргал перед братом он, ногу отставив, – таким гогольком:
– Здравствуй, брат!
И стремительно выпала из задрожавшего пальца очковая спица, чесавшая ухо профессора: брат, как на нос, ему сел.
Носы вытянув, стойку они подержали, как псы под забором (ногой – на забор); брат, Иван, приседал Никанору под нос и заглядывал глазками в глазки:
– Ты, – ясное дело?
Зашаркал с попышкой.
– Как видишь, – руками в карманы отчаянно всучивался Никанор.
Что же дальше?
Формальности: чмокнулись.
____________________
Брат, Никанор, называл, как и прежде, его:
– Брат, Иван!
Брат, Иван, с «Никанорушка» шаркал вокруг Никанора, бросая глазочек, как мячик, мальчишкой метаемый под колоколенный шпиц; Никанор же, пофыркивая на Ивана, на брата, глядел сверху вниз, как и прежде, когда брат обшил его: фрак ему сшил, шапоклак подарил.
С головы до пяты, до последней сорочки обшил, начиная с енотовой шубы, в которую брат, Никанор, исчезал; это было лет двадцать назад; Никанор государственное испытание сдал: в Петербурге.
Оказия: шуба исчезла, а брат, Никанор, голышом появился в Москве из Серепты, куда он заехал случайно.
Багаж стибрил жулик; но – брату – ни слова:
– Пустяк-с!
– Так себе!
– Предрассудок!
Хотя бы спасибо!
Ходил легкомысленно лето и зиму в тряпчоночке (плед полосатый), швыряя ее независимо в руки почтенных швейцаров гимназии, где стал служить.
____________________
И теперь прилетел независимо он.
– Как ты тут?
Будто не было черной заплаты, кровавого шрама, седин; брат, Иван, завернувши ноздрю, ею чмыхал:
– Да так-с: ничего-с…
– Вопрос – в том…
И – волчком завинтили они меж постелью и столиком: брат, Никанор, вокруг брата, Ивана; и столик у брата, Ивана, как у бегемота: –
– крах!
– бац.
И с блаженством носы в потолок запустив, друг о друге сужденья свои изложили: друг другу.
По-прежнему брат, Никанор, зашагал вокруг стола; и профессор по-прежнему тщетно гонялся за ним с кулаками по кругу:
– Всегда повторяю я: выломал, чорт подери, из себя нигилиста какого-то ты!
Никанор, как и прежде, парировал:
– Ум – хорошо, а два – лучше: ты, вот, математиком – и, как морской конек прыгал он, – вышел; я – вышел, – ерошился едко, – словесником.
С вызовом:
Кто из нас лучше, – так, эдак?
Но брат с кулаками его настигал в полукруге стола; и тогда, гонор сбавив:
– Я думаю, – он удирал от стола: взаверть, скоками.
– Думаю, что – оба лучше!
Дразнился за креслом.
Карьера учителя шла в нисходящей градации: Питер, Варшава, Саратов, Ташкент!
Спор, стремительно вспыхнув, стремительно же обрывался; отспорив, стояли: носами – друг в друга; и гладили бороды с нежным блаженством.
– Так!
– Вот!
И, – как прежде, сперва помолчав:
– Никанорушка, – что же ты думаешь делать в Москве, – брат, Иван, с приседанием.
– Да по финансовой части я думаю, – брат, Никанор, как в окоп, перепрыгнул за кресло: от столика.
– Именно, – что же-с? – выпытывал брат, наступая на кресло: от столика.
– Думаю в банке служить.
В Государственном банке, – не в банке с водой.
И пока Серафима Сергевна не выставила Никанора Иваныча, он, ощетинившись, тыкался.
Был он таков: в коридоре небрежное и запоздалое «мое почтенье-с» услышалось: издали.
____________________
Он – зачастил; он – влетел; он – ерошился.
– Тителев думает.
– С Тителевым, полагаем, решили: условились.
Переселение брата, Ивана, из этого дома, – решенное
дело; а – брат: брат, Иван?
С философским спокойствием, с юмором и с пожиманьем плечей разрешился сентенцией раз:
– Не могу, – дело ясное, – лекций читать: рассуди-ка, – ну как я прочту? И суть – в этом, – прошаркал он в угол; и. перевернувшись, пошел из угла:
– Уже – второстепенное дело, где жить: там, так – там; здесь, так – здесь.
Горько – руки – в карманы, а нос – Никанору:
– Скончалась ведь Наденька!
Спины подставив – в углы: из углов; молча строили: диагонали квадрата.
Один огорчался, что Наденьки нет, а другой заключал, что о собственном доме у брата, Ивана, составилось здравое мнение: сиденье в коленях Никиты Васильевича – не сиденье в кресле своем; о возможности жить им вдвоем или даже втроем, если взять на учет Серафиму Сергевну, – закинул он слово; и тут же умолк, потому что заметил волнение.
Это – естественно.
____________________
Брат произвел революцию в брате; с приездом его поправленье заметили все; не рысцой, а галопом профессор помчался к осмысленной жизни по дням.
Аналогия вынырнула:
– Права Наденька-с, – что ни скажи: песик Томочка стал человеком.
– Как?
– Бегает?
– Где?
– Здесь?
Кто? Как? Никанор?
– Впрочем, – видя испуг Серафимы Сергеевны, – я – пошутил-с!
Аналогия эта исчезла.
У девкина девка
У Девкина встала церковенка.
Ходит девица; и парень – за ней: завитой:
– Расхарошая краля хрестей, почему вы такая лимоночка кислая?
– А отчего вы такой раскурчавый баран?
– Я для вас протувар перемерил… Желаете, – семечки-с?
– Благодарю: чай с изюмом пила… Не трудитесь напрасно: сапог даром сносите.
– Я – не какой-нибудь: пару намедни купил, шубу
Разговор обрывается; фортка захлопнута.
Элеонора Леоновна перед цветочком под скворушкой то-диванчике ситцевом, видясь в обоях веселого цвета над Н6ким, пестрявеньким ковриком; выглядит свеженькой, мило невинной; не скажешь: шельменок.
И все:
– Домна Львовна…
Да:
– Да, – Домна Львовна.
И ей Домна Львовна:
– Куда? Посидели бы!…
Элеонора Леоновна – к Фиме с кулечком сластей для Ивана Иваныча; Домна же Львовна – одна; Мелитиша – кухарка, друг дома, – на кухне;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97