взглядом поймал – человечка, который себя догонял на обоях его каби-нетика: черно-зеленый и желтый, –
– с обой убежал!
Серафима же силилась высмыслить:
– Хмарь – аллегория?
– Хмарь, – он впечатлял морщиною, – дачное место такое, где жили мы с Наденькой; коли направо идти, будет лес, а налево – зеленое поле под серою пылью; там желтые тучищи; пыль-с, буерачники; там оборванцы ютились; и – тропка оттуда вела.
Он прошел этой тропкою:
– Моль-с!
Серафима же думала, что аллегории.
– Что вы, профессор?
Ударами ботиков закосолапил:
– Оттуда гонялись за мной!
– Кто?
– Да он, человечек: с собой; а его растереть между пальцами: моль-с желтоватая!
– Вы объяснитесь, профессор!
– Ну-ну-с: ничего-с… Заведем нафталин.
Возмущалась на эти шарады глазами, огромными, синими, ротик зажавши с достоинством горьким; и серыми ботиками за ним топала; и не вникала; берег ее: –
– девочка-с! Как ей сказать, –
– что ходил он дорогой, которой никто не ходил?
Ровно несся по снегу, блаженным пространством дыша; он, дорогою страхов пройдя, не боялся.
И – там: –
– синева отдаленных домовых квадратов – совсем голубая; как в паре опаловом; розово-желтыми персиками пронежнел – красный дом; тот, вишневый, – вино; а этот, беленький, – розовый воздух невидимый.
Он ей сказал, точно светом облещивал:
– Не обращайте внимания, – в корне сказать… Я тут, – ясное дело, – шучу!
Изумлялись: –
– вершина сосны, схватясь ветками в облако, розово вспухшее, свесилась каре-янтарного, ставшего ясным, ствола; ствол сосновый, вот этот, как смолотый кофе; и карий, и красный; березовый ствол, как коралл; –
– дом, –
– лимон, –
– апельсиновый!
Сделал рукою с достоинством ей пригласительный жест:
– Ну-с, – мы завтра отправимся с вами: ко мне-с!
Красным носом – к земле, точно знак подавая стоящим в низине:
– За томиком Клейна… Там в томике, – листики, кое-какие мне нужные: для вычисления.
Заговорил в первый раз с ней о доме своем; шарчил в черч ветвей – на прозор заревой: через розовый иней.
Как шапки миндальных цветов, возникала за дальними купами купа лесная; и лес над лесочком висел, точно в небе, –
– дымеющим облаком!
Медленно шел под деревья, с которых свевались охапками иней, – на бирюзу; и – на облачко, облачко срезавши шапкой; и – шапкой означился: в розовом фоне забо-Рика.
Тер-Препопанц
Огнецовой блесной стали тяжести красочных линий; поскрипывал стол:
– Уезжаете?
– Мое почтение, – скрипнуло кресло, в которое сел над столом; десятью задрожавшими пальцами бегал.
Внырнула в себя, вздернув плечи под окнами; стиснула пальцы, растиснула: белые пятна остались; рванулись навстречу.
И думала: он затаил про себя свою главную мысль.
Наблюдала за ним, как кричал:
– Дроби, дроби, – «лепта», скажет грек.
И схватяся за голову, вздернувши плечи, качнулся – налево и вниз: точно голову, сняв с головы, – бросил в пол ее:
– Чорт побери, надробят челюстей: и налепят затрещин!
Пошел, выбивая ногами, как на плац-параде солдат:
– Тоже, – дроби, взять в корне!
Унять не умела его.
Наблюдала: ладонь, как лягушка, прыжком пролетела в жилетный карманец; и нож перочинный явился подскакивать в воздух (ловил превосходно его).
Равновесие восстановилось.
Над дальним забором, в окошке поблескивать стала звездиночка: зирочка.
Видел малютку –
– в зелененьком платье,
поправивши золото мягких волос и сиренево-серую шаль завязавши в изящную, венецианскую шапочку, билась, как птичка.
И стало ему и добрее, и лучше: от шлепов двух ножек.
И он разразился сентенцией:
– А Диофант, – к ней поехал он носом под носик, – писал свои дроби – «лепта», скажет грек, – как и мы-с.
И поставил два пальца себе:
– Ставя букву под буквой и их отделяя чертой.
И стоял перед ним Пифагор, как фантазия мысли, и точной, и образной.
____________________
Крытую бархаткой лавочку в ножки поставила; ножки – на лавочку.
Личико из-за коленок заигрывало: то в открытки, то в прятки; и напоминало ему щебетливую мордочку ласточки; выставив очень задорненькии носик, скосив его, зубками нить перекусывала, улыбаяся мило малиновым ротиком, очень задорненьким; что-то такое она вышивала: узорчик лилейчатый строился.
Ушки прислушались: ножки с подлавки слетели.
– Шаги?
И округлым движеньем, как в ветре, – прыжком: мягко вылетела; промельканьем зеленого платьица –
– «фрр» –
– погналась, неизвестно куда, неизвестно зачем.
– Вы чего?
Ножки – «топ»; и – попала к окошку; и беличье что-то в ней выступило.
Синина
Тук!
– Войдите!
В пороге, конфузясь, стоял… Препопанц; нос Тиглата-Палассера в красные пальцы дышал.
И составила чашечки чая, жалея о чем-то: сдвиганьем предметиков; Тер-Препопанц стал являться к вечернему чаю совсем не как доктор, а – просто; с профессором был безупречен; сидел, опустивши свой нос; и молчал: мировоззрение Тер-Препопанца с недавнего времени стало: ее лицезрением.
И усмехнулась; чтоб скрыть этот внутренний просмех – в шитье; откусила без нужды и выплюнула шелковинку, когда Препопанц заикнулся о том, что…; себя оборвал; и глазищем расширился, ножку увидевши:
– В психиатрии есть много еще нерешенных вопросов, решаемых жизненно…
Видел: звездою над нею ночует свободное небо.
Ей он не советовал: нерв изучать.
Она ножку свою под себя подтянула: морщинки, как рожки, боднулись со лба: мала птичка, – остер коготок; Препопанц засопел, покраснел; Серафима подумала, что при профессоре можно ходить нагишом.
Препопанц же вскочил и ушел.
Про себя рассмеялась; и – ямочки в щечках; и – ямочка на подбородке; и личико стало котеночком: сколько мальчишества?
____________________
Синие линии выступили; иней – призорочил; вдруг за стеклами с треском сосулька упала из жолоба; тень пересекла окно; и пятно – лицевое.
– Подглядывают!
И себе улыбался профессор: подглядывал тоже.
Прилипла к стеклу: никого: синерод, выглубленный и прыснувший ярким, глазастым согласием.
____________________
Он шарахнулся от ее беленькой ласточки, –
– ручки, –
– которая, – «порх», – опустилась на голову.
– Я – тут…: придремнул-с.
И так нежно расшамкался:
– Добрая ручка моя.
И проехался носом под носиком:
– Гнездышко вить, дело ясное?
Знал: будут – птенчики, мысли.
Остались они ликоваться вдвоем и показывать пальцами, тыкаясь в стекла, на звездочку: блеск бирюзовеньких искорок переигрался в зелененький блеск; и вдруг вспыхнули отсветы, точно кошачьи глаза; и погасли.
– Какая звездистая ночь!
Дух захватывает; слепнет глаз облесненный: дрожит и горит синина выглубленная: нет им числа; бездне – дна.
Как топазовый глаз
Синина белоперая; воздух, живой солнописец, сияющий окнами; наст – золотая блесна; лед, как белый чугун; и – алмазным кокошником крыша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– с обой убежал!
Серафима же силилась высмыслить:
– Хмарь – аллегория?
– Хмарь, – он впечатлял морщиною, – дачное место такое, где жили мы с Наденькой; коли направо идти, будет лес, а налево – зеленое поле под серою пылью; там желтые тучищи; пыль-с, буерачники; там оборванцы ютились; и – тропка оттуда вела.
Он прошел этой тропкою:
– Моль-с!
Серафима же думала, что аллегории.
– Что вы, профессор?
Ударами ботиков закосолапил:
– Оттуда гонялись за мной!
– Кто?
– Да он, человечек: с собой; а его растереть между пальцами: моль-с желтоватая!
– Вы объяснитесь, профессор!
– Ну-ну-с: ничего-с… Заведем нафталин.
Возмущалась на эти шарады глазами, огромными, синими, ротик зажавши с достоинством горьким; и серыми ботиками за ним топала; и не вникала; берег ее: –
– девочка-с! Как ей сказать, –
– что ходил он дорогой, которой никто не ходил?
Ровно несся по снегу, блаженным пространством дыша; он, дорогою страхов пройдя, не боялся.
И – там: –
– синева отдаленных домовых квадратов – совсем голубая; как в паре опаловом; розово-желтыми персиками пронежнел – красный дом; тот, вишневый, – вино; а этот, беленький, – розовый воздух невидимый.
Он ей сказал, точно светом облещивал:
– Не обращайте внимания, – в корне сказать… Я тут, – ясное дело, – шучу!
Изумлялись: –
– вершина сосны, схватясь ветками в облако, розово вспухшее, свесилась каре-янтарного, ставшего ясным, ствола; ствол сосновый, вот этот, как смолотый кофе; и карий, и красный; березовый ствол, как коралл; –
– дом, –
– лимон, –
– апельсиновый!
Сделал рукою с достоинством ей пригласительный жест:
– Ну-с, – мы завтра отправимся с вами: ко мне-с!
Красным носом – к земле, точно знак подавая стоящим в низине:
– За томиком Клейна… Там в томике, – листики, кое-какие мне нужные: для вычисления.
Заговорил в первый раз с ней о доме своем; шарчил в черч ветвей – на прозор заревой: через розовый иней.
Как шапки миндальных цветов, возникала за дальними купами купа лесная; и лес над лесочком висел, точно в небе, –
– дымеющим облаком!
Медленно шел под деревья, с которых свевались охапками иней, – на бирюзу; и – на облачко, облачко срезавши шапкой; и – шапкой означился: в розовом фоне забо-Рика.
Тер-Препопанц
Огнецовой блесной стали тяжести красочных линий; поскрипывал стол:
– Уезжаете?
– Мое почтение, – скрипнуло кресло, в которое сел над столом; десятью задрожавшими пальцами бегал.
Внырнула в себя, вздернув плечи под окнами; стиснула пальцы, растиснула: белые пятна остались; рванулись навстречу.
И думала: он затаил про себя свою главную мысль.
Наблюдала за ним, как кричал:
– Дроби, дроби, – «лепта», скажет грек.
И схватяся за голову, вздернувши плечи, качнулся – налево и вниз: точно голову, сняв с головы, – бросил в пол ее:
– Чорт побери, надробят челюстей: и налепят затрещин!
Пошел, выбивая ногами, как на плац-параде солдат:
– Тоже, – дроби, взять в корне!
Унять не умела его.
Наблюдала: ладонь, как лягушка, прыжком пролетела в жилетный карманец; и нож перочинный явился подскакивать в воздух (ловил превосходно его).
Равновесие восстановилось.
Над дальним забором, в окошке поблескивать стала звездиночка: зирочка.
Видел малютку –
– в зелененьком платье,
поправивши золото мягких волос и сиренево-серую шаль завязавши в изящную, венецианскую шапочку, билась, как птичка.
И стало ему и добрее, и лучше: от шлепов двух ножек.
И он разразился сентенцией:
– А Диофант, – к ней поехал он носом под носик, – писал свои дроби – «лепта», скажет грек, – как и мы-с.
И поставил два пальца себе:
– Ставя букву под буквой и их отделяя чертой.
И стоял перед ним Пифагор, как фантазия мысли, и точной, и образной.
____________________
Крытую бархаткой лавочку в ножки поставила; ножки – на лавочку.
Личико из-за коленок заигрывало: то в открытки, то в прятки; и напоминало ему щебетливую мордочку ласточки; выставив очень задорненькии носик, скосив его, зубками нить перекусывала, улыбаяся мило малиновым ротиком, очень задорненьким; что-то такое она вышивала: узорчик лилейчатый строился.
Ушки прислушались: ножки с подлавки слетели.
– Шаги?
И округлым движеньем, как в ветре, – прыжком: мягко вылетела; промельканьем зеленого платьица –
– «фрр» –
– погналась, неизвестно куда, неизвестно зачем.
– Вы чего?
Ножки – «топ»; и – попала к окошку; и беличье что-то в ней выступило.
Синина
Тук!
– Войдите!
В пороге, конфузясь, стоял… Препопанц; нос Тиглата-Палассера в красные пальцы дышал.
И составила чашечки чая, жалея о чем-то: сдвиганьем предметиков; Тер-Препопанц стал являться к вечернему чаю совсем не как доктор, а – просто; с профессором был безупречен; сидел, опустивши свой нос; и молчал: мировоззрение Тер-Препопанца с недавнего времени стало: ее лицезрением.
И усмехнулась; чтоб скрыть этот внутренний просмех – в шитье; откусила без нужды и выплюнула шелковинку, когда Препопанц заикнулся о том, что…; себя оборвал; и глазищем расширился, ножку увидевши:
– В психиатрии есть много еще нерешенных вопросов, решаемых жизненно…
Видел: звездою над нею ночует свободное небо.
Ей он не советовал: нерв изучать.
Она ножку свою под себя подтянула: морщинки, как рожки, боднулись со лба: мала птичка, – остер коготок; Препопанц засопел, покраснел; Серафима подумала, что при профессоре можно ходить нагишом.
Препопанц же вскочил и ушел.
Про себя рассмеялась; и – ямочки в щечках; и – ямочка на подбородке; и личико стало котеночком: сколько мальчишества?
____________________
Синие линии выступили; иней – призорочил; вдруг за стеклами с треском сосулька упала из жолоба; тень пересекла окно; и пятно – лицевое.
– Подглядывают!
И себе улыбался профессор: подглядывал тоже.
Прилипла к стеклу: никого: синерод, выглубленный и прыснувший ярким, глазастым согласием.
____________________
Он шарахнулся от ее беленькой ласточки, –
– ручки, –
– которая, – «порх», – опустилась на голову.
– Я – тут…: придремнул-с.
И так нежно расшамкался:
– Добрая ручка моя.
И проехался носом под носиком:
– Гнездышко вить, дело ясное?
Знал: будут – птенчики, мысли.
Остались они ликоваться вдвоем и показывать пальцами, тыкаясь в стекла, на звездочку: блеск бирюзовеньких искорок переигрался в зелененький блеск; и вдруг вспыхнули отсветы, точно кошачьи глаза; и погасли.
– Какая звездистая ночь!
Дух захватывает; слепнет глаз облесненный: дрожит и горит синина выглубленная: нет им числа; бездне – дна.
Как топазовый глаз
Синина белоперая; воздух, живой солнописец, сияющий окнами; наст – золотая блесна; лед, как белый чугун; и – алмазным кокошником крыша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97