Шлингешланге шутливые песенки складывал:
Едет в стольный город Львов,
Княжить – князь великий Львов.
С ним – Терещенко, кадет,
Карапузик восьми лет!
Утро: дым.
Руки вверх!
Баба-Агния, брат Никанор, брат Иван, Владиславик, Лизаша – закупорились: пули свищут; и покает пробками; тут, тут, там, там, как отрезаны: выхода нет; на растоптанном снеге в окне перебег курток кожаных.
Пок, пок –
– тут, тут!
При Лизаше, которая бредит, дежурят по очереди: Никанор, Серафима; профессор же в ярком, как тропик, халате, как мумия, остолбенело сидит у окна, без очков, с утомленным, осунувшимся, дико недоуменным лицом; он кровавым изъятием глаза вперяется в стекла; повязка лежит на коленях; шрам – сине-лилов.
Как бурьянники, – космы.
Он слушает шопот – за дверью:
– У вас деньги есть?
– Ни гроша, – эдак-так: а – у вас?
– То же нет.
– Положение: нищие!
– Не до того!
Озирается, как провинившийся пес, – на малютку, которая лишь заглянула; у ней на руках Владиславик; в глазах ее выпуклых – жалоба, даже укор:
– А?
На «а» – опускает свой глазик, не выдержав взгляда: и жалко, сутулится: разуверенье, упадок, бессонница: глазик, как точечка, – тйкитак, тйкитак, – мимо нее:
– Ничего-с!
– Как-нибудь!
И –
– «пок» –
– пукает: пулей.
Вполне укоризненным морщем глядит Никанор после давешнего; точно он говорит:
– Где моя кочерга?
Серафима из жалости лишь подавляет свое отвращение… к щетке; когда за спиной его шепчутся (это – Лиза-безденежье их, и дурацкое их положение), – кажется, речь – о нем.
Он хотел призвать милость на голову падшего, чтоб, примирив отца с дочерью, всем доказать: состраданием испепеляется злоба; а что сделал? Друга сразил, отнимая открытие, даже – жену; дрался с братом; малютке нанес оскорбление: щеткой.
Из принципа, собственным опытом вызванного, поступил, этот выявив опыт:
– Взять в корне!
Его – осудили; он – путаник, добрые чувства которого вихри посеяли, – выскочил – под балаганные бубны: со щеткой в руке.
Между миром и ним все – вторично обрушено: он – как в ядре, из которого выстрелили – в звезды звонкие.
Видно –
– баллистикой быстрых болидов измеривал он социальные связи людей, сформулировав данными аритмологии их, чтобы косности бытов расплавить; но – температура его ужасает, диаметр ее – двести семьдесят три или нуль абсолютный, при минусе; и климат звезд, измеряемый тысячьми градусов, – не Реомюр и не Цельсий, в которых живет, дело ясное, брат, Никанор; и не «сто», кипяток (им кипит Серафима)! Пэпэш, психиатр, – правей всех: – «Гу-лэ ву?»
– Высоко залетели, профессор.
Пал глубоко полосатый паяц в балаганный свой люк!
Тут – ударили в бубны!
Нет, –
– залп!
____________________
Но не видели, как бросилась кучка рабочих под сломы забора, отстреливаясь, как солдаты, городовики, побежали за ними.
Туп-туп-туп – под окном; это – к ним; вот квартальный махается шашкою; вот Серафима бросается, чтоб защитить, на колени, хватаясь за полы халата; за ней Никанор перепуганный – ту-ту-ту-ту!
И сейчас же за ним:
– Руки вверх!
В дверях – дуло; и – шашка.
И брат, иронически локти под боки, ладони подбрасывает, вздернув плечи – на брата, Ивана:
– Белиберда, брат!
Серафима, простерши ладони свои, – без иронии:
– Я – принимаю.
Он, не поднимая руки, не повертывая головы к наведенному дулу, кровавым изъятьем смотрит в окошко, не слыша удара чудовищного, от которого – вдребезги стекла; он ими осыпан; он не осязает мороза из рамы пустой.
Он не видит –
– как крыша взлетает под небо, как дым выбухает, бросаяся с нею, как рушится ржаво рыжавый косяк, вместе с жолобом, с кремово-бледным веночком!
____________________
Так все, что любило, страдало и мыслило, что восемь месяцев автор словесным сплетеньем являл, вместе с автором, – взорвано: дым в небесах!
Что осело, что – пырснью отвеялось? Кто – уцелел, кто – разорван?
Читатель, –
– пока: –
– продолжение следует.
Кучино. 1 июня 30 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Едет в стольный город Львов,
Княжить – князь великий Львов.
С ним – Терещенко, кадет,
Карапузик восьми лет!
Утро: дым.
Руки вверх!
Баба-Агния, брат Никанор, брат Иван, Владиславик, Лизаша – закупорились: пули свищут; и покает пробками; тут, тут, там, там, как отрезаны: выхода нет; на растоптанном снеге в окне перебег курток кожаных.
Пок, пок –
– тут, тут!
При Лизаше, которая бредит, дежурят по очереди: Никанор, Серафима; профессор же в ярком, как тропик, халате, как мумия, остолбенело сидит у окна, без очков, с утомленным, осунувшимся, дико недоуменным лицом; он кровавым изъятием глаза вперяется в стекла; повязка лежит на коленях; шрам – сине-лилов.
Как бурьянники, – космы.
Он слушает шопот – за дверью:
– У вас деньги есть?
– Ни гроша, – эдак-так: а – у вас?
– То же нет.
– Положение: нищие!
– Не до того!
Озирается, как провинившийся пес, – на малютку, которая лишь заглянула; у ней на руках Владиславик; в глазах ее выпуклых – жалоба, даже укор:
– А?
На «а» – опускает свой глазик, не выдержав взгляда: и жалко, сутулится: разуверенье, упадок, бессонница: глазик, как точечка, – тйкитак, тйкитак, – мимо нее:
– Ничего-с!
– Как-нибудь!
И –
– «пок» –
– пукает: пулей.
Вполне укоризненным морщем глядит Никанор после давешнего; точно он говорит:
– Где моя кочерга?
Серафима из жалости лишь подавляет свое отвращение… к щетке; когда за спиной его шепчутся (это – Лиза-безденежье их, и дурацкое их положение), – кажется, речь – о нем.
Он хотел призвать милость на голову падшего, чтоб, примирив отца с дочерью, всем доказать: состраданием испепеляется злоба; а что сделал? Друга сразил, отнимая открытие, даже – жену; дрался с братом; малютке нанес оскорбление: щеткой.
Из принципа, собственным опытом вызванного, поступил, этот выявив опыт:
– Взять в корне!
Его – осудили; он – путаник, добрые чувства которого вихри посеяли, – выскочил – под балаганные бубны: со щеткой в руке.
Между миром и ним все – вторично обрушено: он – как в ядре, из которого выстрелили – в звезды звонкие.
Видно –
– баллистикой быстрых болидов измеривал он социальные связи людей, сформулировав данными аритмологии их, чтобы косности бытов расплавить; но – температура его ужасает, диаметр ее – двести семьдесят три или нуль абсолютный, при минусе; и климат звезд, измеряемый тысячьми градусов, – не Реомюр и не Цельсий, в которых живет, дело ясное, брат, Никанор; и не «сто», кипяток (им кипит Серафима)! Пэпэш, психиатр, – правей всех: – «Гу-лэ ву?»
– Высоко залетели, профессор.
Пал глубоко полосатый паяц в балаганный свой люк!
Тут – ударили в бубны!
Нет, –
– залп!
____________________
Но не видели, как бросилась кучка рабочих под сломы забора, отстреливаясь, как солдаты, городовики, побежали за ними.
Туп-туп-туп – под окном; это – к ним; вот квартальный махается шашкою; вот Серафима бросается, чтоб защитить, на колени, хватаясь за полы халата; за ней Никанор перепуганный – ту-ту-ту-ту!
И сейчас же за ним:
– Руки вверх!
В дверях – дуло; и – шашка.
И брат, иронически локти под боки, ладони подбрасывает, вздернув плечи – на брата, Ивана:
– Белиберда, брат!
Серафима, простерши ладони свои, – без иронии:
– Я – принимаю.
Он, не поднимая руки, не повертывая головы к наведенному дулу, кровавым изъятьем смотрит в окошко, не слыша удара чудовищного, от которого – вдребезги стекла; он ими осыпан; он не осязает мороза из рамы пустой.
Он не видит –
– как крыша взлетает под небо, как дым выбухает, бросаяся с нею, как рушится ржаво рыжавый косяк, вместе с жолобом, с кремово-бледным веночком!
____________________
Так все, что любило, страдало и мыслило, что восемь месяцев автор словесным сплетеньем являл, вместе с автором, – взорвано: дым в небесах!
Что осело, что – пырснью отвеялось? Кто – уцелел, кто – разорван?
Читатель, –
– пока: –
– продолжение следует.
Кучино. 1 июня 30 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97