и какой-то художник, наверное, сивая масть, закачавшися на каблуках, стал икать на мадам Тигроватко; и дама в фуляровой шали, с гранатовой брошкой, голила руками; ей в спину – ерзунчик: стаканом вина:
– Ооо!
– Отстаньте.
Пристулил к компании:
– Ну, тилиснем!
Хитронырый пролаз – тилиснул, сделав вид, что фривольничает перед маленьким сдохликом (видно – со средствами): деятель желто-оранжевой прессы, а глазки – грязцой поедали грудиночку дамскую, – лиф «Фигаро»: черный, белковый: рюмочка! Сине-лиловый букетец фиалок в корсаже; и – шурш желто-красных «дэссу» из-под юбки, отделанной кружевом.
Бросилось все это из перезвона ножей, из икания, гавка, раскура.
Забились в пороге второй, пестрой зальцы, где ус тараканий, военно, с цоками шпоры, с «пардон» разделяя толпу, волочил мимо стуло.
Вино подают, а не пиво; и – воздух, и – чистые скатерти.
И уж за пестрой эстрадою вздетая комната, – почти пустая; ковер заглушает шаги; заказ столиков по телефону; и ткань – ярко-тигровая: красно-бурая, с черчем полос черно-бурых; и – черное, вылитое серебро канделябров, серп-чато изогнутых; каменно матовы пепельницы; темно-бурый медведь из угла поднимает поднос на серебряный блеск –
– зильберглас: –
– приготовленный столик лакей обирает, расставив, двуухую форму чистейших крахмальных салфеток.
Сюда Непещевич, ведомый почтительно распорядителем в смокинге из обнищавших князей, – дам ведет; ярко-желтая юбка мадам Тигроватко и тигровая шаль Леоночки тонут в оранжево-желтой портьере: и – в креслах.
Скандал
Мадам Тигроватко становится вдруг своенравным «анфанчиком»; выщипнувши пахитосочку, бисерной струйкой стреляет в какого-то, мимоидущего; штрипки одернув, он сел против них; и – показывал томный носок: цвета «прюн».
И лакей, отмахавши салфеткой, пронес огурец свежесольный.
Леоночка виделась издали злым, перепудренным личиком и ярким бантом, кричавшим с волос; Непещевич склонился над ней:
– Что вы пьете?
– Я…
И – затруднялась сказать.
– Нет же, Леокадй, – научите ее!
Как во сне –
– прочно вылезла гадина; точно во сне: соблеснулись тигриные полосы с колером серо-оранжевых стен; и припомнились ей желто-красные крапы дешевых кретонов, в которых Терентий Титович, «Тира», – ее ожидал:
Крапы, черные мухи, летали вокруг головы.
Вот гречанка, голея плечами, проходит эгреткою; с ней – перепудренный труп: прыщ его розовато сквозит.
____________________
Из-за дыма далекая зала – цвет моли; в ней – месиво; громко таракают: горлом, ножами, тарелками; кто-то першит, кто-то тащится с кем-то; кого-то зовет за собою; откуда-то щелкает пробка; синеет не дама – щека; и она – примазная замазка.
Кто?
Вскакивает и бросается, чтобы увязнуть в проходе; он рвется замятой визиткой; как будто, надевши ее, оказался в трактире, где пил; в ней и спал; – и – опять затащили в трактирчики; вид парикмахерской куклы, но – трепаной куклы: клоки бронзовой с просверками бороды сохранили едва очертание тонкого клина: парик – съехал набок.
И тотчас –
– за ним –
– шпорой цокая, –
– Тертий Мертетев!
– Миррицкая, Мирра: в шелку темно-вишневом, черными пятнами!
За руки схваченный Миррою, – из-за оливковых, как неживые круги полудохлой очковой змеи, ужасающих странно глазниц золотыми глазами, – живыми, – блеснул, через головы выкинув руку; и психой, которую греют нагайкою, взвизгнул на весь ресторан:
– Она – дочь моя!
Загалготали, вскочили, сбежали, таращась усами, кусаясь зубами; и дамочка бросилась вместе со всеми.
– Пустите, – взвизжало в кольце голосов.
Но Мертетев, отрезавши путь, навалился могучею грудью; и – распорядителю бросил:
– Больной!
Все усатые губы и морды, напучившись дьявольски, точно собаки на кость; только серая пара (в лице – лень тю-фячья) повесила локоть и тихо зевнула в жилетец свой –
– переплетение розовых лапочек в каре-коричневом: из пестрой комнаты.
Распорядитель лакею дал знак подбородком, чтоб мчался: вести, куда нужно иль… вывести.
____________________
Все это издали слышалось еле; и – виделось еле.
Мадам Тигроватко лениво лорнет навела, как с эстрады, – на синее облако дыма:
– Что там?
И лорнировала, как с эстрады, соседнее зальце, где – пятнами стены, кирпичные, с кубовыми кувырками, с лиловыми грушинами (взрезы розовые в черно-бурых кругах): с желтым кантом.
Вон дама с фарфоровой грудью, губами коралловыми из соломинки тянет под кущей из розовых, собственных, перьев на фоне дивана оранжевого с голубыми изливами; с нею же щеголеватый с щеглячьим, щепливеньким личиком юноша; белые ведра («Шабли», мозельвейн) блеск бросают с отдельного столика в дымчато-голубоватой, – с расплясами сурика, – шторе.
Велес-Непещевич назад посмотрел:
– Вероятно, скандал…
На тарелочку, как драгоценность, ему принесли шоколадного цвета сигару; он, сняв сигнатурочку, ловко обрезал, вскурил.
А Леоночка – не повернулась.
Григорий Распутин
Скандал – продолжался.
В кольце раздражительных, нетерпеливых людей бормотали:
– Кто?
– С кем?
– Отчего?
И опять резанул этот визг:
– Моя дочь!…
– Да вы – кто? Да вы – что?
– Я – Ман…
Дррр!
– Он сумасшедший!! – Мертетев орнул.
И рукой заклепал рот больному.
– Ведите же, – к распорядителю.
Тот сделал знак подбородком лакею, а взлетом руки – капельмейстеру, – из-за голов выставляющему голову; с Миррой, с лакеем, больного отрезал от рвавшихся броситься скопом на этот скандал.
«Ойра, ойра!» –
– с эстрады сорвался оркестр с музыкантами, стульями, нотами, с ожесточением локтей, точно тыкавших воздух и резавших горло!
Откусывая концы слов, –
– «ойра, ойра», –
– теперь забросались друг к другу усами, носами, глазами кровавыми, кружками, – «ойра», – забыв о скандале: орнуть:
– Ойра, ойра.
И даже мадам Тигроватко подхватывала: «Ойра, ойра!»
И бзырил Велес-Непещевич.
Мертетев с лакеем тащили больного к передней, откуда навстречу, – лиловое платье: в галдане из брюк, шаркотав-ших туда, – где, –
– себя потеряв, капельмейстер, взрываясь, ногами, клоками, локтями и пальцами, перетопатывая в правый угол, где тяпали – «ойра», – взлетая над столиком, где вытопатывали –
– «ойра, ойра», –
– мотал головою над столиками, зверски харкавшими – «ойра, ойра», – с проклятием, с ожесточением, с клятвой!
____________________
– За ваше здоровье, мадам! – подбородком к Леоночке лопнул Велес-Непещевич, Вадим Велемирович.
Ей Тигроватко:
– Я пью за союз, – наш особенный: трех!
И – за талию; а Непещевич, Вадим Велемирович, щелкнул двумя каблуками под столиком.
Гологоловая, красная морда пропыжилась баками, белым жилетом, цветком хризантемы: –
– весь вечер, как пес ожадевший, кидалась под дамские перья, разглядывая телеса, а не лица, – она; и теперь затащила к пустому, серебряно-белому столику – не волоса, – бело-желтую дымку, не платьице розовое, – свет-лоносный туман, под которым, как голенькая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Ооо!
– Отстаньте.
Пристулил к компании:
– Ну, тилиснем!
Хитронырый пролаз – тилиснул, сделав вид, что фривольничает перед маленьким сдохликом (видно – со средствами): деятель желто-оранжевой прессы, а глазки – грязцой поедали грудиночку дамскую, – лиф «Фигаро»: черный, белковый: рюмочка! Сине-лиловый букетец фиалок в корсаже; и – шурш желто-красных «дэссу» из-под юбки, отделанной кружевом.
Бросилось все это из перезвона ножей, из икания, гавка, раскура.
Забились в пороге второй, пестрой зальцы, где ус тараканий, военно, с цоками шпоры, с «пардон» разделяя толпу, волочил мимо стуло.
Вино подают, а не пиво; и – воздух, и – чистые скатерти.
И уж за пестрой эстрадою вздетая комната, – почти пустая; ковер заглушает шаги; заказ столиков по телефону; и ткань – ярко-тигровая: красно-бурая, с черчем полос черно-бурых; и – черное, вылитое серебро канделябров, серп-чато изогнутых; каменно матовы пепельницы; темно-бурый медведь из угла поднимает поднос на серебряный блеск –
– зильберглас: –
– приготовленный столик лакей обирает, расставив, двуухую форму чистейших крахмальных салфеток.
Сюда Непещевич, ведомый почтительно распорядителем в смокинге из обнищавших князей, – дам ведет; ярко-желтая юбка мадам Тигроватко и тигровая шаль Леоночки тонут в оранжево-желтой портьере: и – в креслах.
Скандал
Мадам Тигроватко становится вдруг своенравным «анфанчиком»; выщипнувши пахитосочку, бисерной струйкой стреляет в какого-то, мимоидущего; штрипки одернув, он сел против них; и – показывал томный носок: цвета «прюн».
И лакей, отмахавши салфеткой, пронес огурец свежесольный.
Леоночка виделась издали злым, перепудренным личиком и ярким бантом, кричавшим с волос; Непещевич склонился над ней:
– Что вы пьете?
– Я…
И – затруднялась сказать.
– Нет же, Леокадй, – научите ее!
Как во сне –
– прочно вылезла гадина; точно во сне: соблеснулись тигриные полосы с колером серо-оранжевых стен; и припомнились ей желто-красные крапы дешевых кретонов, в которых Терентий Титович, «Тира», – ее ожидал:
Крапы, черные мухи, летали вокруг головы.
Вот гречанка, голея плечами, проходит эгреткою; с ней – перепудренный труп: прыщ его розовато сквозит.
____________________
Из-за дыма далекая зала – цвет моли; в ней – месиво; громко таракают: горлом, ножами, тарелками; кто-то першит, кто-то тащится с кем-то; кого-то зовет за собою; откуда-то щелкает пробка; синеет не дама – щека; и она – примазная замазка.
Кто?
Вскакивает и бросается, чтобы увязнуть в проходе; он рвется замятой визиткой; как будто, надевши ее, оказался в трактире, где пил; в ней и спал; – и – опять затащили в трактирчики; вид парикмахерской куклы, но – трепаной куклы: клоки бронзовой с просверками бороды сохранили едва очертание тонкого клина: парик – съехал набок.
И тотчас –
– за ним –
– шпорой цокая, –
– Тертий Мертетев!
– Миррицкая, Мирра: в шелку темно-вишневом, черными пятнами!
За руки схваченный Миррою, – из-за оливковых, как неживые круги полудохлой очковой змеи, ужасающих странно глазниц золотыми глазами, – живыми, – блеснул, через головы выкинув руку; и психой, которую греют нагайкою, взвизгнул на весь ресторан:
– Она – дочь моя!
Загалготали, вскочили, сбежали, таращась усами, кусаясь зубами; и дамочка бросилась вместе со всеми.
– Пустите, – взвизжало в кольце голосов.
Но Мертетев, отрезавши путь, навалился могучею грудью; и – распорядителю бросил:
– Больной!
Все усатые губы и морды, напучившись дьявольски, точно собаки на кость; только серая пара (в лице – лень тю-фячья) повесила локоть и тихо зевнула в жилетец свой –
– переплетение розовых лапочек в каре-коричневом: из пестрой комнаты.
Распорядитель лакею дал знак подбородком, чтоб мчался: вести, куда нужно иль… вывести.
____________________
Все это издали слышалось еле; и – виделось еле.
Мадам Тигроватко лениво лорнет навела, как с эстрады, – на синее облако дыма:
– Что там?
И лорнировала, как с эстрады, соседнее зальце, где – пятнами стены, кирпичные, с кубовыми кувырками, с лиловыми грушинами (взрезы розовые в черно-бурых кругах): с желтым кантом.
Вон дама с фарфоровой грудью, губами коралловыми из соломинки тянет под кущей из розовых, собственных, перьев на фоне дивана оранжевого с голубыми изливами; с нею же щеголеватый с щеглячьим, щепливеньким личиком юноша; белые ведра («Шабли», мозельвейн) блеск бросают с отдельного столика в дымчато-голубоватой, – с расплясами сурика, – шторе.
Велес-Непещевич назад посмотрел:
– Вероятно, скандал…
На тарелочку, как драгоценность, ему принесли шоколадного цвета сигару; он, сняв сигнатурочку, ловко обрезал, вскурил.
А Леоночка – не повернулась.
Григорий Распутин
Скандал – продолжался.
В кольце раздражительных, нетерпеливых людей бормотали:
– Кто?
– С кем?
– Отчего?
И опять резанул этот визг:
– Моя дочь!…
– Да вы – кто? Да вы – что?
– Я – Ман…
Дррр!
– Он сумасшедший!! – Мертетев орнул.
И рукой заклепал рот больному.
– Ведите же, – к распорядителю.
Тот сделал знак подбородком лакею, а взлетом руки – капельмейстеру, – из-за голов выставляющему голову; с Миррой, с лакеем, больного отрезал от рвавшихся броситься скопом на этот скандал.
«Ойра, ойра!» –
– с эстрады сорвался оркестр с музыкантами, стульями, нотами, с ожесточением локтей, точно тыкавших воздух и резавших горло!
Откусывая концы слов, –
– «ойра, ойра», –
– теперь забросались друг к другу усами, носами, глазами кровавыми, кружками, – «ойра», – забыв о скандале: орнуть:
– Ойра, ойра.
И даже мадам Тигроватко подхватывала: «Ойра, ойра!»
И бзырил Велес-Непещевич.
Мертетев с лакеем тащили больного к передней, откуда навстречу, – лиловое платье: в галдане из брюк, шаркотав-ших туда, – где, –
– себя потеряв, капельмейстер, взрываясь, ногами, клоками, локтями и пальцами, перетопатывая в правый угол, где тяпали – «ойра», – взлетая над столиком, где вытопатывали –
– «ойра, ойра», –
– мотал головою над столиками, зверски харкавшими – «ойра, ойра», – с проклятием, с ожесточением, с клятвой!
____________________
– За ваше здоровье, мадам! – подбородком к Леоночке лопнул Велес-Непещевич, Вадим Велемирович.
Ей Тигроватко:
– Я пью за союз, – наш особенный: трех!
И – за талию; а Непещевич, Вадим Велемирович, щелкнул двумя каблуками под столиком.
Гологоловая, красная морда пропыжилась баками, белым жилетом, цветком хризантемы: –
– весь вечер, как пес ожадевший, кидалась под дамские перья, разглядывая телеса, а не лица, – она; и теперь затащила к пустому, серебряно-белому столику – не волоса, – бело-желтую дымку, не платьице розовое, – свет-лоносный туман, под которым, как голенькая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97