и белой овчиной тороченный, старый тулуп над полозьями мордой рябою скользнул.
Свиристенье вьюров
Куралесило.
Свист, свиристенье вьюров из пустых рукавов: в разговор подворотен: –
– «хлоп» – крыша; «дзан» – склянка; – – и серые тени прохожих из белого дыма, –
– как издали! Провод дрежжит; свора борзая храпами бьется о красный забор; вырез серый прохожего гнется в него; жестяной жолоб ржет; подворотня ворот –
– без ворот!
И морковного колера выступ без стен, поднимаемый каменной мышцей, безглавой, безгрудой из снежного дыма; а вьюрчивый юркий вьюнок – подлизнул под колонну.
Сутулая шуба, без ног, пронеслась за колесами черной кареты в сухой и рассыпчатый дым; и ударилось звонкое что-то; от жолоба свесились гущи снегурьи.
Проткнулись: –
– фонарь, верх проснеженной будки и штык часового с казенного места, которого –
– нет.
И прошел инженер, пыхтя паром туда, где отцокала свора морозная –
– гривистых, нежных, серебряных,
снежных коней –
– сквозь забор, переулок, ковровый платок, полушубок, тулуп и сквозь стену, с которой, как рапортом, отбарабанила крыша.
Москва, –
– как на крыльях, без стен, перегрохами в воздухе виснущих крыш –
– улетает.
Их – нет.
Санок – нет; людей – нет; шелестение ботиков, цоки и поскрипы мерзлых полозьев; и –
– Ноо!
Головою мотается лошадь.
И сереброперой загривиной переострился сугроб, от которого юркий вьюнок, вознесясь, разрываясь, –
– сквозной синусоидой ширится: –
– синие линии вьются и крутятся!
Белая ведьмочка
Терентий Титович из-под ворот появился: лицо его светом стальным полыхнуло: –
– Леоночка: –
– все же предательски держит себя: в настроеньях – сума переметная; перекати-поле; совести нет ни полушки; садись на нее; и – катись: как в санях; и – пиши с ней восьмерки: налево, направо; едва «гильотина», уже – «лидер-абенды»; как в полуобмороке; эта лютость – жирок буржуазный; а рыльце в пушку: появились знакомства: какие-то Гелиолобовы, Флитиков-Пли, Тигроватко; ныряет куда-то; шпика привела: он, Мер дон, записной!
Это ж в их положении – выстрелил дымом – начало предательства!
И протончилось лицо, точно горный хрусталь; и рукою держась за калитку, не взглядом, а смером обвел: вон – колун стоит в снеге; песок для усыпа в ведре; и лопата, которою снег разгребают, в снег воткнута, перекрестятся с метлой; Никанор там с лопатой, как чорт с сатаной, то ужаснейше морщась под тяжестью кома, а то впереверт, мимо снега махал, проливаясь испариной.
Вдруг:
– Кровцу выпустим все же: с поры до поры – в топоры; вещь естественная!
Верещало; и – проволока дребезжала: и – белая ведьмочка, вылетев из-за трубы, вверх ногами и вниз головой, развизжалась икливыми криками в воздухе…
Леоночку – предупредить: дружба дружбою, а – служба службою: как же иначе? Стальная душа у него; не послушается, – он доложит о ней в комитете.
И – хлопнув калиткой, не слушая вздор о Цецосе, который порол Каракаллов, он упорной походкою меряя снег, жестяными глазами глядел на лысастое место, откуда пустым снегодуем, сквозным пустоплясом винтила, вихрами взлетев, коловерть на размой, наметы, канавы, поля.
Вдруг, присев, руки в боки; а нос – в Никанора:
– Совсем, как мамзель: вы полегче; а то накромсали тут рытвин, смудрили с подкопами.
Варежкой в варежку, валенок в валенок: точно приплясывал:
– Зря.
Накоробил гримас.
Из тулупа кровавою клюквой пылала огромная рожа Икавшева, тут же стоявшего: теркой, – рябая, как вспаханная; этот – рылом не вышел; и толст: натощак не объедешь.
Ему, с Никанора слетевши зрачком:
– Вот Икавшев-то – что говорит? Говорит, – и зрачком в Никанора, – что – «мамочкин» сын.
А Икавшев, взоржав, – «раз» метлой на него:
– Ну, чего вы лазгочете!
Рот – до ушей, хоть лягушку пришей.
– Ты, Акакий, – брыластый: тебе бы идти в трубачи!
Руки в воздух:
– О, интеллигенция! Что говорить, хорошо Чернышевского грызть; а вот эдак, – рукой в Никанора он, – мат; ну да из неврастеников быстро смассируем мускулы!
Быстрые смыслы мигнули пространствами
Гарком – Икавшеву:
– Ты на ворота – замок…
Каракаллсву:
– Ну-те, – в обход?
Ясны действия: сила устоя – неведомая.
Под конюшней, где в снеге затоптаны щепки, он сметливо из-за сугроба разглядывал, быстро отрезывая:
– Утварь – вынести!…
– Дровни тюки подадут.
– Прова знаешь? – Икавшеву.
– Так их сюда.
И рукою в открытые двери конюшни показывал; чувствовалось: не свернешь.
– А тючок ты неси в кабинет; этот вот.
И следил, как Икавшев тащил:
– Осторожнее с ним.
Каракаллову, вскользь:
– Динамит!
И – задумался: видно, решенья свои проводил, как сквозь строй, разъедая анализом; но с простотою «дурацкой» выбрасывал.
Вдруг подпираясь руками, почти бородою лег в снег, побежав на карачках:
– Эге: следы дога…
– Ищейка… – прослеживал.
В криво затиснутом, скрытом усищами рте, – точно спорт: нос – собачий: с принюхом:
– А вы не смотрите, а вникните: вот, – да и вот!
Распрямись и спиною откинувшись, свистнул под форточку, где Никанор обитал и откуда трепалася синяя тряпка-махавка; пождал.
Как загаркает:
– Гей! Заросли у тебя, что ли, уши, – товарищ?
И тотчас из фортки взъерошились дыбом оранжево-красные волосы; и голова, спугнув двух голубей, выле зала усами и скулами; яркий румянец заржал во всю щеку: –
– Мардарий Муфлончик!
– Махавку убрать!
– Есть.
И пуще, и пуще отгрохало крышами; свистнулись свисты: ни дома, ни фортки; когда пронеслось, то трепаласи желтая тряпка в том месте, где синяя веялась.
– Теперь узнают, увидят; они, «наши», – близко!
Под черепом, как муравейник: мурашиков, мыслей, свершающих одновременные выбеги, – гибель: решения – многосоставные, многоколенчатые!
– Ну, – поехали?
И – на лысастое место повел; и зрачком облетевши сугробы, как будто свои диспозиции выметил.
– Вы скипидаром подметок не мазали? Смажьте при выходе… Я – уже мазал… Не в том вовсе сила, – на бревнушке сел, с силой топнув, – что, – ну-те, – кобыла сива…
И вскочил.
– А в том сила, она – не везет!
Стальным торчем с лысастого места он виделся: видели местность, кричавшую громким галданом солдатским.
Лишь тут, узкоглазый и верткий, склонясь к Каракаллову, быстро ответил на давешний, видно, его удручавший вопрос: о Цецосе:
– Цецос – пошел раков ловить: пузыри от него на воде!
Каракаллов:
– Что? Как?
Вкоренясь в точку трубочкой, – в воздух варежку сжал; и стальным кулаком погрозил в щелк железных листов, в дикий скрип подворотен:
– Цецос – арестован!
Смотрели на местность с лысастого места, где взапуски ветры, взадох – дуновенье, где в тихие дни прозияла Россия, – немая, суровая, где повисал сиротливый дымок и лесочек тоскливо синел.
Нынче – белое поле;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Свиристенье вьюров
Куралесило.
Свист, свиристенье вьюров из пустых рукавов: в разговор подворотен: –
– «хлоп» – крыша; «дзан» – склянка; – – и серые тени прохожих из белого дыма, –
– как издали! Провод дрежжит; свора борзая храпами бьется о красный забор; вырез серый прохожего гнется в него; жестяной жолоб ржет; подворотня ворот –
– без ворот!
И морковного колера выступ без стен, поднимаемый каменной мышцей, безглавой, безгрудой из снежного дыма; а вьюрчивый юркий вьюнок – подлизнул под колонну.
Сутулая шуба, без ног, пронеслась за колесами черной кареты в сухой и рассыпчатый дым; и ударилось звонкое что-то; от жолоба свесились гущи снегурьи.
Проткнулись: –
– фонарь, верх проснеженной будки и штык часового с казенного места, которого –
– нет.
И прошел инженер, пыхтя паром туда, где отцокала свора морозная –
– гривистых, нежных, серебряных,
снежных коней –
– сквозь забор, переулок, ковровый платок, полушубок, тулуп и сквозь стену, с которой, как рапортом, отбарабанила крыша.
Москва, –
– как на крыльях, без стен, перегрохами в воздухе виснущих крыш –
– улетает.
Их – нет.
Санок – нет; людей – нет; шелестение ботиков, цоки и поскрипы мерзлых полозьев; и –
– Ноо!
Головою мотается лошадь.
И сереброперой загривиной переострился сугроб, от которого юркий вьюнок, вознесясь, разрываясь, –
– сквозной синусоидой ширится: –
– синие линии вьются и крутятся!
Белая ведьмочка
Терентий Титович из-под ворот появился: лицо его светом стальным полыхнуло: –
– Леоночка: –
– все же предательски держит себя: в настроеньях – сума переметная; перекати-поле; совести нет ни полушки; садись на нее; и – катись: как в санях; и – пиши с ней восьмерки: налево, направо; едва «гильотина», уже – «лидер-абенды»; как в полуобмороке; эта лютость – жирок буржуазный; а рыльце в пушку: появились знакомства: какие-то Гелиолобовы, Флитиков-Пли, Тигроватко; ныряет куда-то; шпика привела: он, Мер дон, записной!
Это ж в их положении – выстрелил дымом – начало предательства!
И протончилось лицо, точно горный хрусталь; и рукою держась за калитку, не взглядом, а смером обвел: вон – колун стоит в снеге; песок для усыпа в ведре; и лопата, которою снег разгребают, в снег воткнута, перекрестятся с метлой; Никанор там с лопатой, как чорт с сатаной, то ужаснейше морщась под тяжестью кома, а то впереверт, мимо снега махал, проливаясь испариной.
Вдруг:
– Кровцу выпустим все же: с поры до поры – в топоры; вещь естественная!
Верещало; и – проволока дребезжала: и – белая ведьмочка, вылетев из-за трубы, вверх ногами и вниз головой, развизжалась икливыми криками в воздухе…
Леоночку – предупредить: дружба дружбою, а – служба службою: как же иначе? Стальная душа у него; не послушается, – он доложит о ней в комитете.
И – хлопнув калиткой, не слушая вздор о Цецосе, который порол Каракаллов, он упорной походкою меряя снег, жестяными глазами глядел на лысастое место, откуда пустым снегодуем, сквозным пустоплясом винтила, вихрами взлетев, коловерть на размой, наметы, канавы, поля.
Вдруг, присев, руки в боки; а нос – в Никанора:
– Совсем, как мамзель: вы полегче; а то накромсали тут рытвин, смудрили с подкопами.
Варежкой в варежку, валенок в валенок: точно приплясывал:
– Зря.
Накоробил гримас.
Из тулупа кровавою клюквой пылала огромная рожа Икавшева, тут же стоявшего: теркой, – рябая, как вспаханная; этот – рылом не вышел; и толст: натощак не объедешь.
Ему, с Никанора слетевши зрачком:
– Вот Икавшев-то – что говорит? Говорит, – и зрачком в Никанора, – что – «мамочкин» сын.
А Икавшев, взоржав, – «раз» метлой на него:
– Ну, чего вы лазгочете!
Рот – до ушей, хоть лягушку пришей.
– Ты, Акакий, – брыластый: тебе бы идти в трубачи!
Руки в воздух:
– О, интеллигенция! Что говорить, хорошо Чернышевского грызть; а вот эдак, – рукой в Никанора он, – мат; ну да из неврастеников быстро смассируем мускулы!
Быстрые смыслы мигнули пространствами
Гарком – Икавшеву:
– Ты на ворота – замок…
Каракаллсву:
– Ну-те, – в обход?
Ясны действия: сила устоя – неведомая.
Под конюшней, где в снеге затоптаны щепки, он сметливо из-за сугроба разглядывал, быстро отрезывая:
– Утварь – вынести!…
– Дровни тюки подадут.
– Прова знаешь? – Икавшеву.
– Так их сюда.
И рукою в открытые двери конюшни показывал; чувствовалось: не свернешь.
– А тючок ты неси в кабинет; этот вот.
И следил, как Икавшев тащил:
– Осторожнее с ним.
Каракаллову, вскользь:
– Динамит!
И – задумался: видно, решенья свои проводил, как сквозь строй, разъедая анализом; но с простотою «дурацкой» выбрасывал.
Вдруг подпираясь руками, почти бородою лег в снег, побежав на карачках:
– Эге: следы дога…
– Ищейка… – прослеживал.
В криво затиснутом, скрытом усищами рте, – точно спорт: нос – собачий: с принюхом:
– А вы не смотрите, а вникните: вот, – да и вот!
Распрямись и спиною откинувшись, свистнул под форточку, где Никанор обитал и откуда трепалася синяя тряпка-махавка; пождал.
Как загаркает:
– Гей! Заросли у тебя, что ли, уши, – товарищ?
И тотчас из фортки взъерошились дыбом оранжево-красные волосы; и голова, спугнув двух голубей, выле зала усами и скулами; яркий румянец заржал во всю щеку: –
– Мардарий Муфлончик!
– Махавку убрать!
– Есть.
И пуще, и пуще отгрохало крышами; свистнулись свисты: ни дома, ни фортки; когда пронеслось, то трепаласи желтая тряпка в том месте, где синяя веялась.
– Теперь узнают, увидят; они, «наши», – близко!
Под черепом, как муравейник: мурашиков, мыслей, свершающих одновременные выбеги, – гибель: решения – многосоставные, многоколенчатые!
– Ну, – поехали?
И – на лысастое место повел; и зрачком облетевши сугробы, как будто свои диспозиции выметил.
– Вы скипидаром подметок не мазали? Смажьте при выходе… Я – уже мазал… Не в том вовсе сила, – на бревнушке сел, с силой топнув, – что, – ну-те, – кобыла сива…
И вскочил.
– А в том сила, она – не везет!
Стальным торчем с лысастого места он виделся: видели местность, кричавшую громким галданом солдатским.
Лишь тут, узкоглазый и верткий, склонясь к Каракаллову, быстро ответил на давешний, видно, его удручавший вопрос: о Цецосе:
– Цецос – пошел раков ловить: пузыри от него на воде!
Каракаллов:
– Что? Как?
Вкоренясь в точку трубочкой, – в воздух варежку сжал; и стальным кулаком погрозил в щелк железных листов, в дикий скрип подворотен:
– Цецос – арестован!
Смотрели на местность с лысастого места, где взапуски ветры, взадох – дуновенье, где в тихие дни прозияла Россия, – немая, суровая, где повисал сиротливый дымок и лесочек тоскливо синел.
Нынче – белое поле;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97